Леонид Левин

ТОЛЬКО ДЕМОН НОЧЬЮ

Часть I. ИСПОВЕДЬ

По главам: | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 |

Глава 14. Могила

Летел на Север трудяга Ту-134, неся в своем чреве людской сбор. Каждый сидящий в салоне имел свою уникальную историю жизни, свои надежды, сокровенные мысли. Пассажиров объединяло лишь общее положение в пространстве и времени. "Аэрофлот" нес меня на "севера", туда где родился, гле впервые услышал вой движков самолетов, ревуны кораблей, гул океанского прибоя и зарядов пурги, треск пробных очередей бортовых пулеметов и пушек, залпы торжественных и прощальных салютов. Летел в забытую страну детства. Парил на высоте нескольких километров над землей, словно демон, обуреваемый жаждой мщения.

Прошло много лет с тех пор как я нашел и потерял Веронику. Несколько дней назад обрел отца и не желал больше терять его.

Самолет совершил посадку на единственную бетонную полосу дальнего заполярного аэродрома. Подкатили трап. Народ засуетился, подхватил сумки, рюкзачки, авоськи и выстроился в проходе ожидая разрешения на выход. Сквозь стекло иллюминатора просматривалось желто-розовое, с башенкой и шпилем, здание аэропорта, вращающиеся антенны приводных и метео радаров, неспешно катящиеся автокары с багажом, мелкоростные кривые полярные березки. Наконец стюардесса откатила в сторону дверь и людская цепочка протянулась к трапу. Одним из последних я сошел с борта и не став ждать желтого аэропортовского "Икаруса", неторопясь двинулся к аэровокзалу.

В единственной гостинице города без нервотрепки и лишних вопросов получил место в двухместном номере. Дежурная, вручая ключ, предупредила, что сосед торгует на здешнем базаре огурцами и встает очень рано, ни свет ни заря. Меня это обстоятельство не особо взволновало. Задерживаться в городе детства дольше необходимого минимума я не собирался. Все что желал, это пойти на могилу отца, найти спасенного юнгу, переговорить с ним, вместе подойти к клеветнику, набить морду и заставить напечатать опровержение в газете.

Заканчивалось короткое полярное лето, но день выдался солнечный, сухой и теплый. Оставив вещи в номере, отдал ключ администраторше и вышел на улицу, захватив с собой на случай капризов погоды сложенный в плоский пакет болониевый плащ защитного цвета, выданный однажды по вещевому аттестату. Он был удобен тем, что не занимал много места и вполне соотвествовал размерам портфеля.

На улице попытался соорентироваться, соотнося детские, смутные воспоминания с действительностью. Если отчим не ошибался, то могила должна находиться недолеко от моря, где-то в районе нависающего над входом в бухту скалистого обрыва.

Городок, с тех пор как мы уехали, отстроился, разросся. Уже не стало заметно следов пронесшейся войны, дома были отремонтированны или выстроенны заново, исчезли заборы, огораживающие пустыри, возникшие на месте сожженных зажигалками кварталов. Асфальтированные тротуары заменили деревянные мостовые. Исчезла жидкая, взбитая колесами машин и копытами лошадей грязь. Да и сами лошади перекачевали в другие края.

Восстановив в памяти ориентиры пошел в сторону порта. По всему выходило, что теперь это скорее гражданский, чем военный город - приморский город торговых моряков и рыбаков. Выпрямленные и похорошевшие улицы вели в одном направлении - к океану, к порту. Ошибиться оказалось невозможно.

В годы детства на каждом шагу мелькали морские бушлаты, бескозырки, черные офицерские и мичманские шинели, золотые - строевые и серябряные - береговых службы, погоны. Теперь вдоль тротуаров дефилировала обычная городская публика, разве чуть более модно, по-заграничному одетая. Морская форма встречалась редко и люди в ней оказывались при приближении, в основном, моряками торгового флота или курсантами мореходки.

Вышел к порту, поглазел словно в детстве на швартующиеся в гавани пароходы, на ржавые, избитые волнами северных морей, пузатые бока танкеров и сухогрузов, на якоря торчавшие из клюзов, на снующие по рейду вечно озабоченные буксиры и катера.

У входа в порт, в ларьке, продавались сигареты, газеты, мелкие сувениры. За прилавком сидел старик в сером плаще, наброшенном поверх свитера и скучал в ожидании покупателей. Похлопав себя по карману обнаружил, что оставил сигареты в портфеле. Присмотрелся и обнаружил в окошке ларька стандартный для всей страны набор болгарских сигарет.

- "Тушку" и спички.

- Может возьмете зажигалку? Появились газовые. Совсем как "Ронсом".

- Можно попробывать?

- Пожалуйста.

- А как работает? Народ не жалуется?

- Да нет, пока вроде жалоб нет. Вот и газовые балончики для заправки. Берите, не пожалеете.

- Возьму. Дайте еще местную газету.

- Попросили бы центральную - не дал, все раскупили, а местную - всегда пожалйста. С вас одиннадцать пятьдесят - за сигареты, зажигалку, баллончик и газету.

- Спасибо.

- Надолго к нам?

- Думаю нет.

- А я было подумал, что в пароходство устраиваться. Показалось, уволенный в запас летчик. Смотрю канты голубые.

- Бортинженер.

- Впервые в нашем городе?

- Родился здесь во время войны. Отец тут похоронен. Отчим воевал. Вот он действительно был летчиком. На "Каталине" летал.

- Помню, помню ... базировались они в гидропорте. Хорошие, надежные самолеты. Мазурук, кстати, тоже на них летал. А отец кем воевал?

- Катерником. Ходил на торпедных катерах. Погиб, будучи командиром звена. Прикрывал отход ведомых. Его мессера потопили.

- Это когда немецкую подлодку на корм рыбам запустили?

- Точно. Вы ... помните?

- Припоминаю... - Замявшись на секунду, промолвил старик. - Я-то помню, еще несколько человек. Вот и вся память. Так ты его сын будешь?

- Сын.

- Что же ты, сын, раньше не приезжал? Цветочки на могилку отца не положил?

- Так жизнь сложилась. - Мне не хотелось, да и неловко было посвящять постороннего человека в семейные тайны.

- Не долетал до наших краев, значит?

- Не приходилось. Вы мне подскажите лучше как к могилке пройти. Отчим говорил, что над входом в порт, на скале его похоронили. Памятник там должен стоять. Да и цветы купить надо бы.

- Цветы, это не проблема. Цветы на базаре у азербайджанцев чи армян, всегда купить можно. Вот только куда ты их класть будешь? Вот проблема.

- Не понял...

- Сложное это дело. Многое изменилось...

- Поясните.

- Давай, заходи в ларек. В ногах правды нет. Покурим да и переговорим. После обеда у меня, сам видишь, какая торговля.

Он открыл заднюю дверь. В ларьке, около двери стояли два деревянных канцелярских стула с жесткими фанерными сидениями и прямыми спинками. Старик сел на тот, что поближе к прилавку, я пристроился на другом.

- Помню, помню тот случай. Да и на похоронах твоего отца мне пришлось побывать. Я тогда на судоремонтном работал, забронировали меня, на фронт не взяли. Пахали конечно день и ночь. Бомбили опять таки. Но считались мы хоть и на военном положении, но гражданскими людьми. Потому и не ветеран. Вышел теперь на пенсию, подрабатываю. Но, к делу. Включили меня тогда как передовика производства в число представителй завода, проводить погибшего катерника. Торпедные катера мы ведь тоже ремонтировали. Больше других знали каково им достается. Много катерников погибло, а похоронено - мало. Большинство осталось в море, с катерами. - Он вздохнул. - По хорошему, в нашем океане этим катерам вообще делать нечего было, малы больно. Да деться некуда, война.

Он явно ходил вокруг да около, не решаясь перейти к интересующей меня теме. Я не торопил старика, боясь спугнуть, оборвать нить воспоминаний.

- Ладно. Война закончилась. Сначала все шло путем. Около памятника твоего отца - цветы, как положено, по праздникам и на годовщину гибели. Жену его видали. Правда, разное люди поговаривали. Мол сразу замуж выскочила, поторопилась, ....забыла...

- Мать беременна мной была. Отец так и не узнал об этом. Беременность тяжело проходила. Мама одна осталась. Отчим помогал чем мог. Кстати, это он отца и юнгу выловил из воды и доставил в госпиталь. Еле от мессеров отбились.

- Вот оно как! Значит за него она вышла. ... Понимаю.

- Война шла. Отчим предложил ей жениться. Аттестат, поддержка. А мама после всего стала страшно слаба. Пенсии отца на жизнь бы и близко не хватило. Цены то были ого-го, а по карточкам .... сами помните. В госпитале работать уже не могла. Бригаду катеров перевели из города. Сослуживцы отца постоянно помогать не смогли. Жизнь есть жизнь...

- Братья, сестры у тебя есть?

- Нет.

- Один значит?

- Один.

- Родители живы?

- Отец. ... Отчим... Нет пожалуй, отец. Я, ведь не знал, что он не родной.

- Его фамилию носишь?

- Его.

- Тогда многое понятно. Ну, да ладно, вернемся к твоему вопросу. Постепенно, видать после вашего отъезда, цветы исчезли. Могилка начала приходить в запустение. Ну, тут то, да се - пятидесятые годы. Ты не помнишь конечно, мал был. Местные власти начали было на месте могилы твоего отца сооружать памятник всем катерникам. Катер хотели поставить над бухтой и чтоб военно-морской стяг на нем каждое утро поднимать. Думали еще сигнальную пушку поставить, полдень словно в Ленинграде выстрелом отбивать. Но опять перемены вышли. Сначала Сталин помер, потом - Хруща сняли. Да и какой полдень у нас зимой? Смех один. Что успели, пару лет назад, к юбилею сделать, это втащить старый торпедный катер на скалу, да перенести могилу твоего отца куда-то на городское кладбище. Вроде как, не отдельная могилка должна стоять, а коллективный всем погибшим катерникам памятник. Мемориал!

- Вроде задумано неплохо, да сделали всё втихаря, ночью. Перезахоронили. Говорят какой-то моряк приезжал, разыскал ту могилку, цветы приносил, обустраивал. Но чего не знаю - того не знаю. Понимаешь... Власти-то тихо-тихо делают свои дела. Думают никто и ничего не ведает. Да, неправда это. Отдельный человек, действительно, может и не видит, и не слышит, а народ, тот все знает. Даже то, чего ему знать вроде-бы и не положено. И многое, ох многое, соображает. На старом месте катер поставили к тридцатилетию победы. Не так как хотели правда. Без флага. Люки, все, что можно на палубе позаваривали - предохранились от шпаны местной, не стащила бы чего. Назвали - "Мемориал". Ни тебе фамилий, ни отчеств, ни званий, ни когда погиб, где, в каком бою... Мемориал... Сначала туда молодые ездили после комсомольских свадеб, цветы клали. Но ветрено там, неуютно. Перестали постепенно. Катер стоит, ржавеет. Может к какому юбилею подкрасят.

- Спасибо. - Старик задумался о своем. Я встал, сложил газету и вышел из ларька. Поймал такси, высадившее у входа в порт компанию мариманов и попросил отвести к памятнику катерникам.

- Какому памятнику? - Переспросил таксист. - Я здесь недавно.

- К мемориалу. Где торпедный катер стоит. Только сначала найдем цветы.

- Это на рынке. Но цены!

- Поехали.

На рынке у веселого восточного человека в кепке-аэродроме по запредельной северной цене купил два букета желтых астр. Один для всех катерников, другой - для отца. Завтра с утра решил искать его могилу на кладбище. Отрулив от рынка, машина начала взбираться по серпантину в гору мимо домов, к небу и синеве залива.

Около обрыва, отгороженный от провала ржавой якорной цепью, содрогался под ударами ветра старый торпедный катер. От его присутсвия место не стало особо торжественным, скорее печальным. Ржавое, лишенное привычной стихии железное тело, еще сохранившее стремительные формы морского удалого бойца, взгроможденное на нелепый крошащийся цементный постамент наводило уныние. Всюду виднелись приметы запустения и неухоженности. Наведенные бронзовой краской буквы на цементе затерлись, потускнели, керамические вазы для цветов жестоко расколоты. Ветер гудел в останках катера, раскачивая на просевших растяжках антену, провисшие сигнальные шкивы и тросики. Слепо смотрели наглухо заваренные заслонки иллюминаторов, окна боевой рубки.

Таксист остановился рядом с катером не заглушив двигатель. Намекал, что задерживаться возле ржавого осколка истории не стоит. Я вынес один букет, попробывал поставить к постаменту, но не нашел возле цементного блока достаточно приличного места для цветов. Попросив водителя подержать букет, подтянулся и заскочил на катер. Принял из его рук цветы, пошел гремя каблуками по давно затихшей палубе. Пригибаясь под порывами ветра дошел до боевой рубки и заправил букет в крепление навеки умолкшего ревуна. Шквал немедленно попытался вырвать единственный признак жизни из железной ладони мертвеца, но в первый момент это не удалось. Только несколько желтых лепестков, перелетев турель носового пулемета, мелькнули над обрывом, устремляясь в крутом пике к серо-зеленой воде бухты.

Вскинув ладонь к козырьку фуражки я отдал последнюю честь месту где был много лет назад похоронен отец. Боевому катеру, который когда-то воевал, выходил в море, принимал удары океанских волн, уходил от бомб и снарядов врага. Всем боевым друзьям отца, мертвым и живым. Для меня это действительно Мемориал.

За спиной раздался стонущий звук клаксона такси. Не отрывая пальцы от козырька фуражки я развернул голову в его сторону. Водитель стоя рядом с машиной, сквозь опущенное ветровое стекло двери давил на сигнал, по своему, по шоферски, салютуя старому катеру.

Резко оборвался звук сигнала. - Нельзя долго жать. Сигнал сгорит. - Буднично сообщил таксист, садясь в машину. Он считал свою часть торжественной церемонии законченной. Водила прав. Делать здесь больше нечего. Спрыгнул с палубы. Отряхнул брюки от налета ржавчины, пыли и измельченной в крошку шаровой краски. Захлопнул за собой дверку, и такси развернувшись понеслось вниз к зажигающимся в ранних сумерках городским огням.

Вернувшись вечером в номер застал соседа пришедшего с рынка после конца трудового дня. Уже открывая дверь увидел как он прыснул от стола и замер испуганно, уставившись на меня вытаращенными, немигающими глазами. Я поздоровался, поставил цветы в вазу с водой и снял плащ, собираясь повесить в шкаф. Разглядев форму, сосед медленно выпустил сквозь сжатые зубы воздух, сделал глубокий вдох и принялся ладонью массировать грудь под полосатой пижамной курткой.

- Ну майор, напугал. Ну, напугал. Ну, причитается с тебя.

- Чем я мог Вас так напугать?

- Чем, чем... болонией своей. Ну совсем как милицейская.

- Милицейская цвета маренго, а моя защитного цвета.

- Так сразу и не сообразишь, какого цвета. Сначала сердце к горлу прыгает, а потом глаза уже на цвета не реагируют.

- Так боитесь милиции?

- Да не, не боюсь я ее... - Замямлил сосед. Говорил он "гакая", как говорят на Харьковщине, так говорили соседи по девятиэтажке, соученики в школе, сокурсники в институте.

- Не из Харькова, случайно?

- А вы откуда знаете? - Уперся в меня подозрительным взглядом сосед.

- Да сам жил в Харькове до армии, потом ХАИ заканчивал, трудно не узнать.

- Вот это да! Шерлок Холмс, прямо. Такой талант и не в милиции.

- На рынке торгуете? - Попытался сменить тему разговора.

- Плодами собственного труда, собственного участочка, молодой человек. Смею заверить, все абсолютно честненько и пристойненько. Не извольте беспокоиться.

- А с чего вы взяли, что я беспокоюсь?

- А с того, что вопросики задаете. Наверно боитесь репутацию замарать, переночевав в одном номере со спекулянтом, рыночным торговцем.

Я рассмеялся. - Меня больше волнует храпите Вы или нет. Да еще говорят встаете ни свет ни заря. Вот и все мои волнения.

- Ни боже мой! Не храпел и не храплю. Вот жинка моя, та да, выдает по ночам рулады. Здесь от нее только и спасаюсь. А я ни-ни, сплю тихонько, что ваша мышка. Встаю раненько, это так. Кто рано встаёт - тому Бог дает. Место получше. Покупателей поболе. Всё так.

- Чем же Вы здесь торгуете? Не припомню, но кажется цитрусовые в Харькове не произростали ...

- И не надо нам тех цитрусовых! Для цитрусовых Господь Бог грузинов понаделал. У них свое, у нас - свое. Мы, добродию, торгуем огурочками солененькими, красивенькими, махонькими, душистенькими, ровненькими как солдатики в строю. Растим их под пленочкой, в парниках. Собираем, засаливаем в кадушечках, на травках разных, укропчике. Как готовы, так их в самолет и сюда. Отменная, должен заметить, закусочка. Здешний народ её быстро раскусил, другой не требует, только давай, вези. За ценой опять таки не стоит, потому, что - денежный. Приходит рыбак, чи моряк с моря, с судового пайка, хочется человеку отдохнуть, оттаять душой. Он сначала в баньку, по русскому обычаю. После баньки, что? Правильно, бутылочка светленькая с холодильничка. А к водочке что нужно? Опять таки - закусочка. Так что усе по науке, дорогой товарищ. Рупь штучка - всего делов. Кто устоит? А сколько в бочке штучек помещается? .... То-то.

Он устал от своего монолога. Вытер пот рукавом пижамы. Заулыбался.

- Но это еще не все. Раненько весною мы клубничку в парнички высаживаем. Она тоже хорошо идет. Но не долго. Ту выгоднее возить на машине. Вынимаем сидения. Заставляем ящечками. И по газам. Ночь едем. День торгуем. Ночью домой. Утром на работу.

- Так Вы еще и работаете!

- А, Вы что думали? Мы не тунеядцы, какие нибудь. У нас, считай все село в Харькове в ВОХРе на заводах работает. Стоим, так сказать на страже социалистической собственности. День стоим - два дня, а то и три, дома. Поселочек у нас хорошенький. Дома все кирпичные, ну там шлакоблочные. Крыши - цинкованные, на солнце так и горят. Гаражи. Парнички. Машины. Есть и по две, три... Асфальт, тротуары всюду. Магазины. Одним словом культура. Осенью, поверьте, пройдешь в туфельках - подошвы не замараешь.

- Богатый колхоз у Вас.

Он схватился за живот, зашелся визгливым смехом, со стоном повалился на кровать.

- Ой, насмешил, майор, ой, насмешил. Ой, насмешил. Да весь в долгах как шелках. Еле дышит. Одни старики, калеки, придурки да лодыри.

- Так как же Вы в селе и не в колхозе?

- Серый Вы в сельской жизни человек, майор. Вы уж меня извините великодушно. Это две большие разницы. Жить в селе и работать в колхозе. Я живу в селе, служу в городе, а работаю на своём участке. А в колхоз работать пригоняют студентов, ученых разных, инженеров, рабочих.

Сосед забегал по номеру, возбужденно жестикулируя.

- Студентов и ученых - тех поболе, на месяц, на два. Потому как толку с них - никакого, интеллигенция прослоенная. Инженеров - на недельку. Рабочих, ... тут сложнее. Гегемон. Без рабочего и завод станет. Тут уж, как получится. Но некоторым нравится. Приезжают. Пьют. За девками бегают. Деньги-то на работе идут. Всем хорошо. Весной - народу поменьше. Помогают колхозу сеять.

Земляк присел на кровать, разгладил рукой складки на одеяле, перевел дух.

- Летом, народу поболе - поливают, пропалывают. Осенью - совсем много народа толкётся - убирают урожай.

Не выдержал, горестно вздохнул, закатил глазки, всплеснул ручками.

- Ну, как они убирают... Их понять тоже можно. То машин нет с поля вывозить. То ящиков. Соберут, скажим, помидоры в кучи, бурты называются. Сидят, ждут. Тут - дождь. То, глядь - снег пошел. Все, помидорки пошли гнить. Кому это нравится? Но как снег, или дождь зарядит, тут дело святое, тогда всех - по домам. Что не убрано - трактора, бульдозеры пройдут, поперемнут, перепашут. Начальство рапортует - собрано без потерь. Поля - чистые. Ха-Ха. Можно вновь посевную начинать. Круговорот ... дерьма в природе...

Сел к столу и продолжил уже нормальным голосом, без кривляния, положив враз успокоившиеся руки на стол.

- У нас не то. Места для такого разворота мало, ха-ха. Все под пленочкой. Все чистенько. Ни один огурочек, ни одна клубничечка не пропадет, не подгниет, не помнется. Ни боже мой! Это ж товар. Кто ж его таким купит? Кто за него деньги свои отдаст? Один убыток.

Прищурив хитрый карий глаз, оценивающе посмотрел, проверяя произведенный монологом эффект.

- Да Вы не стесняйтесь. Присаживайтесь к столу. Мы и бутылочку найдем. Чистенькую, беленькую. Вот, горилочка. Вот - огурчики. Хлебушек, помните такой? Черненький, кругленький, с корочкой-горбушечкой. Тут такого не пекут, с собой возим. Вот домашняя колбаска. Сальце. Давайте за знакомство, как мы выходит - земляки. С Харьковщины, с Украины.

Огурчики, он не преувеличивал, действительно оказались восхитительны. Хрумкие, в меру солененькие, в меру остренькие, душистые. Так и просились в рот. Действительно - превосходная закуска. Земляк аккуратно, перочинным острым ножиком резал их на узенькие ровненькие продолговатые скибочки.

Хоть он и старался не показывать вида, но казалось, что каждый съеденный нами рублик, то бишь огурчик, вызывал у селянина душевные муки. Поэтому больше налегали на водку. Горилка действительно была хороша. Не древесная русская, отдающая сивушными маслами, а зерновая, хорошо очищенная.

- В России служите?

- В России.

- Далеко?

- Далековато.

- Понятно, военная тайна. - Земляк раскраснелся, распахнул пижаму, уселся поудобнее на стуле.

- Вот езжу я часто по московскому шоссе. Час езды - Белгородская область. Россия. Старшая, наша, так сказать, сестра. Что я вижу на Украине? Вокруг домов - садочки. Вишенки, черешенки, сливы, малинка кругом. Заборчики покрашены. Дорожки чистенькие. Домики - аккуратненькие. Люди себя уважают. Переезжаем за Белгород - заборы косые, серые, некрашенные, дома хромые, окошки слепые, грязью затянутые. Из деревьев - ольха да ха-ха. Яблонь, правда, много. На участках - одна картопля да бурьян. Люди в ватниках, телогрейках, пъяные, тусклые... Тоска. Вы - человек государственный, в больших по нашему разумению, чинах. Образованный. - Он бросил прищуренный взгляд на мой институтский поплавок.

- Объясните, в чем здесь дело. Даже горилочка наша, на голову лучше москальских опилок.

- Не знаю, не задумывался. Может почва другая. Не чернозем, а, скажем песчаная. Она, по-моему, для картошки лучше.

- Земля другая! То так. - Он поднял палец. - Но главное - люди. Люди у нас другие. .... Украина...

Сосед задумался, пригорюнившись, подперев голову, опершись рукой на стол.

- Вот Франция, к примеру, не больше Украины. А как живут люди. А Англия. А разные Бельгии да Голландии. Чем мы хуже?

- Вы, что за "Самостийну"...

- И ни-ни-ни. Ну, что Вы так, сразу. Просто ... представилось. Возил бы огурчики в Париж продавать.

- Так там своих таких и лучше - навалом. Да перевоз, да таможня. Прогорели бы, пожалуй. Они ведь не водку хлещут, вино смакуют. А огурец Ваш, как ни хорош, но к бургундскому на закусь не клеется... - Развеял я его надежды. - Ваш потребитель - здесь. Никуда Вам от него не деться пока водку пьет, да огурчиками закусывает.

- Вот. Мы бы в и в Россию возили. - Воспрянул духом землячок.

- Так и здесь оказалась бы другая валюта, плюс таможня, минус - налог. Да как с иностранца с вас бы еще и за визу содрали, за гостиницу, за обмен денег, да мало ли еще, чего придумают.

- Как так? - Он удивленно захлопал глазами.

- А так, земляк, хочешь самостийности, так уж от всего. Смотри... Газа, нефти на Украине почти нет. Где закупать? Ближе всего и, наверное, дешевле в России. Но брать-то с тебя за газ не огурцами будут. Огурцов, не хватит. Валютой. Долларами. А их заработать надо. Где? Как? Прежде чем о незалежности, об этом думать надо. - Сосед слушал склонив к столу голову.

- Своего горючего нет - забудь об поездках на авто с клубничкой. Кусаться такая клубничка начнет. Это сейчас выгодно, на ворованном "семьдесят шестом", что шоферня по дороге из баков продает. Шланг небось возишь? Так?

- Так. - Грустно признал он. - На "семьдесят шестом" с прокладкой ездим.

- Билеты на самолет тоже подоражают. Керосин-то не свой, импортный будет. Прогорит твой бизнес. Огурчики, пожалуй, тут бельгийские или французкие, продаваться будут. Они их на промышленной основе быстренько наладят. Раз здесь спрос есть, будет и предложение. И подешевле, чем твои, пленочные, доморощенные. Хоть, согласен, твои - вкуснее.

Он почесал грудь под белой трикотажной майкой, потом поскреб ногтем потылыцю.

- Ну это теории. Поживем - увидим. Горилка у нас закончилась. Поговорить мы - поговорили. Завтра раненько на рынок. - Засмеялся. - Пока на доляры не перешли, торговать надо. Пока! - Воздел к потолку палец. - Пока! ... Пока и карбованцы сойдут. Давай, майор, делать ночь.

- Давай,земляк. - Мы потушили свет и уснули.

Проснувшись утром я уже не застал землячка. Рыночное время дорого. Вспомнил вечернее застолье, наш разговор. Точнее его монолог. Оригинально народ понимает капитализм. Работай и приворовывай словно при социализме, а торгуй и получай прибыль как во Франции. Знатный ориентир земляки подыскали. На Париж замахнулись клубничкой да огирочками.

Выйдя из гостиницы и соориентировавшись, согласно указаниям возившего вчера к мемориалу таксиста, двинул к старому городскому кладбищу.

Возле металлических ворот, выкрашенных облупившейся зеленой масляной краской, стояли старушки, продававшие незамысловатые пирожки, свечки, хилые букетики сухих северных цветов. При моем появлении все дружно запричитали что-то особое, кладбищенское , зашамкали беззубыми ртами, начали поправлять платочки, протягивать руки, то ли прося подаяния, то ли привлекая внимание к выставленому на продажу товару. Букет мой куплен зараннее, потому я прошел сквозь их строй не задерживаясь и не осмысливая произносимое бабульками.

Кладбищенская контора ни чем не отличалась от десятков других, не столь специфических, храмов бюрократии, как гражданских так и военных. Классический набор из столов, стульев, механического калькулятора "Феникс", счет, серопиджачного начальника и неопределенного возраста секретарши.

- По какому вопросу, товарищ майор? Присаживайтесь.

- Ищу могилу отца. - Я назвал фамилию, имя. Год смерти. - Он у вас перезахоронен, несколько лет назад.

- Проверим по книгам. Если несколько лет, то найти будет несложно. - Начальник вытащил из железного шкафа обычную бухгалтерскую книгу и начал листать страницы, водя пальцем по столбикам фамилий.

- Есть Ваш отец, - Он поднял на меня глаза. - А документик у Вас имеется. Для порядка. Проформы, так сказать, ради. Вы уж не обессудьте.

Начальник раскрыл поданное удостоверение, сверил фотографию и собрался было листать дальше. Пришлось забрать документ из не в меру любопытных рук.

- Дальше Вам читать необязательно. Вы хотели удостоверить мою личность - пожалуйста. Вы удовлетворены?

- Не извольте беспокоиться, вполне. Просто, ... как Вам сказать, люди приходят разные, с разными целями, мы должны быть в курсе.

- Не думаю, что на эту могилу кто-то приходил.

- Бывает, что приходят, - Отвел глаза начальник. - Вот и Вы, например... Фамилия то у Вас другая.

- Фамилия отчима, он меня усыновил. Еще вопросы?

- Извините. Никаких вопросов к Вам нет. Если не возражаете, позову нашего рабочего, он Вас проводит. Сами можете заблукать, заблудиться то-есть. Хозяйство у нас большое, путанное. - Начальник выскочил в соседнюю комнату. Кликнул Василия Петровича. - Проводи человека. Работы всё равно нет.

Натягивая на лобастую голову кепку, из дверей вышел пожилой, крепкий еще мужчина с загорелым, морщинистым лицом, в синем рабочем ватнике, в брюках заправленных в кирзовые сапоги.

- Василий. - Подал руку. - Пошли, провожу к могилке. Начальник велел.

Мы молча шли мимо рядов пирамидок, перемежающихся крестами, гранитными памятниками, плитами, иногда - облезлыми эмалированными табличками на штырях. С оградками и без. Ухоженных и давно позабытых. Представил себе в каком состоянии находится могила отца и стало не по себе. Хотя виниться вроде не в чем.

- Вот она. - Василий остановился и снял кепку, обнажив густую еще, аккуратно подстриженную шевелюру. - Все в порядке. Боцман часто приходит. Проверяет, подкрашивает. Плачет. Бывает, правда, шкалик выпьет. Да и второй, который писатель, тоже наведывается. Цветочки кладет.

Могилу отца окружала блестящая черным, аккуратно нанесенным лаком, оградка из четырех небольших якорей, соединеных цепями. Памятник - красная пирамидка с золотой звездой. Привычный стандарт непарадного советского воинского погребения, одинаковый от Кушки до Заполярья. Фотография в бронзовой, недавно начищенной рамке под оргстеклом, привинченная бронзовыми же крупными винтами. Надраенная гравированная табличка. Имя, звание, годы жизни. Стекляная банка с подвявшими цветочками в остатках желтоватой воды. Чисто. Спокойно.

Фотография старая, пожелтевшая. Видно снимали для личного дела. Лицо без улыбки. Строгое. Серьезное. Ордена и медали, лежащие теперь дома в коробке.

- Боцман хорошо следит, дело свое знает. - Погладил Василий широкой ладонью пирамидку. - Гладко красит, умеючи. Это он могилку так обустроил. Да и меня просил приглядывать.

- Кто он?

- Да, боцман, с базы хранения, Валентин. Служили они вместе. Юнгой начинал у Вашего отца. - Василий отвел глаза. - А второй, писатель, пожилой. Тот как прийдет, разговаривает, вроде как спорит. Руками все машет. Странный. В берете. Но видать тоже воевал. Колодка наградная. Значок. Вместе, правда их не видал не разу. Может кошка между ними пробежала. Валентина я знаю. Довелось служить на сверхсрочной. Как-то недавно спросил его о писателе, так он только плюнул и разговаривать не захотел.

- Откуда же Вы знаете, что старичок тот писатель?

- Так он здесь часто на панихидах выступает. Если кого из начальства, из ветеранов, кто поизвестнее, из тех кого с салютом хоронят, - Уточнил Василий, - Он всегда ... докладывает. А ведущий церемонию его объявляет. Как тут не узнать. - Назвал известное по газетным статьям имя ненавистного человека. Я вздрогнул от неожиданности.

- Что-то не так?

- Нет, нет, все в порядке. Спасибо.

- Так я пойду? Обратно дорогу найдете?

- Дорогу найду. ... Да, ты, случайно, адресов их не знаешь?

- Писательский, не знаю. Близко не знаком. А Валентин на своей базе и живет. Адреса не назову, а как найти - объясню.

Не доверяя памяти, набросал в блокноте маршрут к жилищу боцмана. Перекурили. Василий ушел, а я остался в тишине возле могилы отца. Вымыл банку. Набрал из колонки свежей воды. Выкинул в урну старые и поставил принесенные цветы. Посидел немного. Попросил прощения, что пришел слишком поздно. Но так уж жизнь сложилась. Поправил еще раз цветы. Отдал честь и ушел искать боцмана.

По главам: | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 |

    © Леонид Левин

All rights reserved. No part of this book may be reproduced, stored in a retrieval system or transmitted in any form or by any means electronic, mechanical, including photocopying, recording, or otherwise, without the prior permission of the author.