Сергей Литовкин

НЕПУСТОЕ МНОЖЕСТВО

(Лица, события и обстоятельства изменены, но факты, несомненно, имели место быть)

Есть изрядное количество событий, происходящих в привычной рутине самым обычным образом. Они естественны и очевидны, а потому - малозаметны и слабоинформативны. По аналогии с принятой математической практикой, хочется их совокупностью пренебречь. Вместе с тем, они составляют львиную долю из всех и всяческих случаев и явлений, что заставляет обратить на них более пристальное внимание. Из них складывается повседневная жизнь, изредка выкатывающая нечто удивительное и разнообразное. Поэтому термин, опять же математический, - "непустое множество" кажется наиболее подходящим. Название звучное и справедливое. Попробую выполнить последовательную выборку из этого множества с необходимыми отступлениями и комментариями. Перефразируя известную аксиому, надо отметить, что независимо от повода, темы и формы повествования говорим мы, практически, только о себе, о чем бы мы ни говорили. Поэтому, - о себе.

Я писатель и живу в подмосковном поселке. Так принято у русских писателей. Если живешь в другом месте, то значит, что: или - не писатель, или - не русский, или - еще не переехал. Есть такие подмосковные поселки, где кроме писателей живут только бизнесмены, ранее считавшиеся спекулянтами. Переделкино, к примеру. Если не врут. В этом окружении писатели хиреют, мельчают и вымирают. Их наследники стесняются своего происхождения, но борются за средства существования в форме переходящих на них авторских прав.

Наш поселок не таков. Здесь всякого люда хватает. Говорят, что тут случалось много любопытного, но мне запала в память только пара событий.

Первое - относится к временам становления Советской власти. Утверждают, что проезжая через поселок на автомобиле, председатель СНК Ульянов (Ленин) захотел попить и послал охранника к одному из домов, откуда того послали дальше. Во втором доме - то же самое. Испугались, может быть, местные жители вида вооруженного охранника. Редко они тогда встречались на улицах, в отличие от времен нынешних. Так и не удалось Ильичу попробовать нашей родниковой водицы. Она у нас чудесная. Никого, однако, не арестовали. Видать, что момент тогда еще не настал. Не созрела еще ситуация.

Относительно второго события мнения разделяются. Одни свидетельствуют, что это было годах в пятидесятых, а другие - уверены, что на двадцать лет позже. Но все сходятся на одном. Обнаружился в поселке брусок золота весом с десяток килограммов. Дескать, этим-то бруском провисшие ворота много лет подпирали, но вдруг царапнули его и, - на тебе. Мне тот дом с воротами показывали втихаря, но жители его все отрицают и прозрачные намеки игнорируют. Живут, однако, - не бедствуя. Причина появления золотишка в наших местах проста. Ведь до октябрьских событий начала прошлого века в поселке проживала семья известного ювелира нерусских кровей, покинувшего Россию с первыми признаками нарождения новой социальной реальности и власти, ей соответствующей. Его отдаленные потомки в прошлом году обходили местных старожилов, пытаясь собрать свидетельства о принадлежавших их предку земельных участках и строениях. Безуспешно, правда. Старожилы смогли дожить до преклонного возраста, как раз только благодаря тому, что никогда ничего не свидетельствовали и никаких заявлений не делали. Те, другие, которые что-то подписывали - в долгожители не выбились. Надо сказать, что и классовое чутье у ветеранов обостренное, в отличие от многих других чувств, присущих пожилому организму.

В наше время, отдаленный ранее от столицы, поселок оказался вдруг рядом с кольцевой автодорогой, что привлекло сюда народ разный и пришлый. Это не всегда радует, но не шибко удивляет.

Писателем я стал несколько лет назад, именно из-за того, что здесь, в нашем поселке, постоянно живу после завершения казенной службы. Об этом, однако, расскажу поподробнее.

До того, как стать писателем, я считал себя офицером. Большинство окружающих разделяло мои иллюзии, в результате чего к моменту увольнения в запас, я имел полковничье звание, комплект песочных и прочих медалей и был признан ветераном Вооруженных Сил. К счастью, мне удалось, выполняя воинский долг в течение почти тридцати лет, никого не укокошить. Несколько десятков бездушных мишеней на стрельбищах - не в счет. Это очень радует, ибо соответствует одной из христианских заповедей, мною одобряемой. На самом-то деле, мое воинское звание звучит так: "капитан первого ранга", что как раз и соответствует полковничьим регалиям. Однако, в малопродвинутой в сторону флота среде, часто возникает путаница высокого флотского статуса (три больших звезды) со званием младшего сухопутного офицера - капитана (четыре, - но ма-а-а-ленькие) армейского образца. Из-за этих заморочек морские офицеры по служебному телефону, особенно при беседах с сухопутчиками, представляются так: - "Первого ранга Туткин", опуская слово "капитан", во избежание панибратского "тыканья" с другого конца провода.

Через дорожку от моего "имения" издавна располагалось здание дирекции небольшого заштатного санатория, осевшего в этих благодатных местах с незапамятных времен. Сам-то санаторий базируется метрах в двухстах подальше вдоль улочки, а эту территорию, запущенную и загаженную, содержать в приличном состоянии стало нынче уже некому. Особенно ярко выявилось это годов с девяностых, потребовавших для выживания коммерческой оборотистости. Главврач был стар и думал уже о душе, готовясь к жизни вечной, а прочие его подчиненные спасались большими надеждами на перестройку и мелким воровством. Тогда-то, в один из нелучших дней, и упал подгнивший дощатый забор. Открылась перед взорами нашими обширная помойка со всеми признаками мусоросборного полигона. Картина дополнялась специфическим запахом, косвенно свидетельствующим о прорыве канализации в ранее огороженной области. К вечеру того памятного дня наименее ароматная часть зоны была уже оккупирована группой бомжей, совершающей перманентное братание с немалой популяцией местных алкоголиков. Запылали костры, зазвучали крики и песни, прерываемые изредка воплями возмущения от неразделенного уважения. Вся жизнь на нашей улочке пошла по-новому. Можно сказать - потекла.

Как-то вечерком, двигаясь по неосвещенной дороге и осторожно переступая через лицо неопределенной национальности, погруженное во все, что из него исторглось, я столкнулся с престарелым санаторским вождем. Выразив краткое, но теплое приветствие, я живо поинтересовался перспективами восстановления ограды и возвращения "мира нашим домам". Тот, обратился к сопровождавшей его завхозихе с некоторым укором и, я бы сказал, раздражением:

- Где забор? Где доски, которые я выписывал?

С таким же успехом можно было бы расспрашивать монашку о способах применения противозачаточных средств. Поток встречных претензий, обид и возмущений был бурен и неукротим. Такое способно утомить любого собеседника, не имеющего специальной подготовки. Вопрос был мгновенно утоплен в болоте греховного словесного блуда. Главный устало махнул рукой и вяло удалился.

- А вы, пишите жалобы, пишите. Может, нам и средства на забор выделят, - провещала, торопясь вслед за шефом, его помощница, смерив меня презрительным взглядом.

Потом я еще несколько раз встречал главврача, но, видя его обеспокоенность чем-то внеземным, не посмел более приставать к нему с прозаическими заборными вопросами. Вскоре тот умер, о чем все, знавшие его, очень горевали. Должность, освободившеюся, занимать долго никто не хотел и развал продолжился небывалыми темпами. Доски из собственных личных запасов, периодически приколачиваемые мною к остаткам многометровой санаторской изгороди напротив моего дома, исчезали мгновенно и бесследно с таинственной неизбежностью.

- Делать нечего, - сказал я себе, доставая пишмашинку прошлого века, - будем писать кляузы.

Я не отношу себя к извращенцам, получающим удовольствие от подачи жалоб. Слово "ябеда" казалось всегда достаточно обидным. Однако, дело - есть дело, и выполнять его следовало качественно и ответственно. В заведенной для переписки большой папке росло количество "входящих" и "исходящих" бумаг, коллективных заявлений и одиночных ответов, актов и протоколов, но толку - не было вовсе.

- Да, - подтверждали приходящие письма, - так жить нельзя. Меры будут приняты, вопросы рассмотрены, а средства - изысканы. Кому надо - указано, с кого попало - спрошено. Никакого отношения к реальности эти чиновничьи произведения не имели, и иметь, наверное, не могли. Дело делали одни, а бумаги писали другие. Они друг с другом, по всей видимости, никогда и нигде не встречались.

* * *

В этот биографический период я находился в состоянии приятного ожидания увольнения в запас с военной службы. Жалко, конечно, расставаться с делом всей жизни, но участвовать в регистрации развала без возможности противодействия ему - еще хуже. Словно на похороны ходишь ежедневно.

Тогда, в конце девяностых годов, бытовала любопытная практика направления будущих отставников на переподготовку по гражданским специальностям. Это, по идее, было весьма разумно, ибо на пенсию, выплачиваемую Родиной своим защитникам, можно просуществовать, только избавившись от всех вредных привычек, а также гастрономических и эстетических пристрастий и заблуждений. Получить нужную гражданскую специальность с приличным заработком было бы неплохо. Сомневаюсь, правда, в какой-либо эффективности этих учебных учреждений, но масса бывших политрабочих нашла себе там применение в качестве наставников, исправно получая средства из зарубежных фондов, озабоченных разоружением остатков, победоносной некогда, Армии. Я прошел тогда обучение на подобных курсах, патронируемых, кажется, королевой Великобритании по программе превращения вызывающе-красных советских офицеров в безобидных менеджеров - пескарей капитализма. Там я и познакомился с Владимиром, ставшим моим первым литературным критиком. Он уже давным-давно находился в запасе, трудился на солидной бюрократической должности и нуждался только в дополнительном дипломе для дальнейшего продвижения в административную гору. Занятия он посещал редко, но всегда жестом успокаивал преподавателей, пытавшихся вскочить при его появлении. Случайно мы с ним оказались соседями в аудитории. Как-то раз, получив очередную отписку из московской или областной администрации, я попросил у Владимира совета.

- Погляди, - сказал я, передавая ему пачку бумаг, - надоела уже эта бестолковая писанина. Целый год пишем кляузы, а кавардак все бардачнее и бардачнее. Подскажи, может прекратить и плюнуть на это дело.

Володя неторопливо перелистал подборку листов, аккуратно переложив их в хронологический ряд, и ответил:

- Слово не воробей, а бумага - тем более. Не надо было начинать. А уж если начал, - гони до победного. Учти, что в тот момент, когда ты перестанешь дожимать, найдется возможность сделать тебе какую-нибудь гадость. АППАРАТ (так он и произнес это слово) мстителен как обманутая женщина. Но пока давишь, можешь рассчитывать, что тебя не тронут.

- Ну, уж, - возмутился я, - моя правота несомненна, а этот убогий санаторий не способен даже кило гвоздей купить. Что они могут?

- Дело не в средствах, а в принципе. Побеспокоил высокую инстанцию - должен раскаяться. А систему победить невозможно. Кстати, мне нравятся твой стиль и слог. Ты, случаем, беллетристику не пишешь?

- Нет. Только стихи и поздравлялки разные, - произнес я, краснея.

- Принеси завтра почитать. А про кляузы прозаборные не думай особенно. Пиши себе и пописывай. Дави, но не пережимай. Даже если всех уволить по твоим заявлениям, - ничего не изменится. Для тех, кто тебе отвечает, самое главное выдержать срок ответа на жалобу и адресата не перепутать. Такая наша доля. Читай классику. Салтыкова, например, который весьма Щедрин на правду о доле нашей чиновничьей, - сказал Володя и цинично улыбнулся.

* * *

Некоторое количество стихов мне удалось отыскать, перебрав мятые листки и пролистав старые блокноты. Писал я их обычно на различных собраниях и заседаниях от пронзительной тоски по уходящему в бестолковщине времени. Владимир, как оказалось большой любитель словесности во всяких формах, быстро все прочитал и даже одобрительно похмыкал в ритме одного стишка.

- Ага, - сказал он, - тут кое-что можно публикнуть в журнальчиках. Напомни мне потом, через недельку-две. Должна такая возможность появиться.

Возможность, однако, не появилась, а Володя исчез, как оказалось, уехав на новую должность в дальнее зарубежье. В день выдачи дипломов за его документами прибыл идеально прилизанный чиновник с выражением лица, сравнимым по целеустремленности с топором типа колун.

В заключение образовательного курса нам пришлось позаниматься на компьютерах и сунуть нос в Интернет. Я почти забыл про свою стихотворную подборку, а тут вдруг обнаружил возможность раскидать все это добро по разным сайтам, редакциям и литературным клубам сети. Именно это я вскоре и сделал, начав с газетных серверов и подписывая все сообщения, не скрывая собственного имени. К моему удивлению, мне позвонили через день из редакции весьма центральной газеты и сообщили, что берут на публикацию мои стихи. Более того, мне было рекомендовано написать что-либо в прозе. Такое предложение застало меня врасплох, но воодушевило. Я сел за стол, взял шариковую ручку и написал на первой странице тетради - "Рассказ".

* * *

Первый рассказ о своей флотской службе писал я довольно долго на бумаге самым традиционным способом, а потом, еще дольше, набивал одним пальцем в компьютере - ноутбуке, взятом на время у старого приятеля. Постарался подробно и правдиво описать один из морских походов, но получилось довольно смешно. Я удивился этому, но сделал вывод о том, что настоящую правду вообще невозможно воспринимать всерьез. В противном случае, - появляется стремление к суициду или участию в каком-либо экстриме, как говорится.

Рассылка рассказа по Интернету оказалась делом занимательным. На нескольких сайтах его любезно вывесили на всеобщее обозрение. Теперь мне потребовался уже собственный компьютер, принтер, выход в Интернет и еще куча всего, чуждого любому нормальному человеку прошлого, двадцатого, века. Меня захватила эта деятельность. Начали активно появляться и книжки с моими вещичками, а я уже не мог представить себя без Интернета и виртуального общения со всем миром. Естественно, что я совсем запустил кляузное дело. В заключение очередного этапа этого пинг-понга, я необдуманно высказал несколько резковатых оценок морально - нравственных свойств партнеров по переписке из контор различных уровней управления. Ругательных слов не применял, но они логично могли бы завершить мои письма. Забыл я Володины заветы. Обидел АДМИНИСТРАЦИЮ. Этим и завершил кляузное дело. Смирился, наверно, и устал от бюрократии. Тем более что появилась такая отдушина, как сетевая литература.

Тут-то, как раз, и проявилась Володина правота. Опытный чиновник чувствовал и прогнозировал опасность заранее. Нельзя было останавливаться и называть любезные ответы отписками.

До меня доползла информация, что в результате работ по перекладке телефонных кабелей на санаторской территории всех сторонних абонентов отключают. А все сторонние - это я, как раз, и есть. Других не оказалось. Когда те кабели проводились в давние времена, никто не задумывался о том, чья - где территория, ибо все тогда было общее и народное. Теперь-то уже поделили все, что смогли. Где поровну, а где и по справедливости. Попал мой кабель на вражескую землю. Нашли, гады, как побольнее укусить. Оставить меня без телефона и Интернета. Страшная кровная месть.

К вечеру, после серии переговоров, я получил заверения от связистов и нового санаторского руководства, что никто не собирается лишать меня связи. Во всяком случае, в ближайшем и обозримом будущем. Особенно приятным и доброжелательным показался мне главный инженер связного узла. Поделился я этим впечатлением со своей старой приятельницей, работавшей некогда вместе с ним.

- Скажешь мне свое впечатление после третьей встречи, - загадочно произнесла она.

Утром следующего дня телефон замолчал.

* * *

Описание метаний в глухом ватном пространстве безответственности может служить предметом отдельного повествования. Я писать об этом не слишком хочу. Противно. Спасла меня, однако, поддержка, оказанная моими Интернетными соратниками по писательским организациям и клубам. Узнав о бедственном положении, товарищи (многие из которых - господа) закидали администрацию электронными письмами в мою защиту. Особенно действенным, как мне представляется, было послание бывшего соотечественника, романиста из Америки, в котором он ссылался на личное знакомство с президентом Бушем и грозил московскому региону международным конфликтом по поводу прав человека. Вечно ему буду благодарен.

Все это привело к тому, что в выходной день, что представляется нонсенсом, ко мне протянули новый кабель, не забыв, естественно, содрать за него некоторую, но изрядную, сумму.

Тут, как раз, и пришлось снова встретиться с руководящим связистом, который избегал меня все эти дни как чумного спидоносца. Он, с органичной для любого столоначальника наглостью, пожурил меня за то, что посмел я выражать свое недовольство на стороне, а не воспользовался неотъемлемым гражданским правом умолять его нижайше и коленопреклоненно, создавая должный антураж в приемном помещении и возле оного. Очень обиделся и оскорбился наличием в своей зоне связного благодетельства таких беспредельщиков, как я. Встречаться в третий раз с ним мне уже не хотелось. Говорить собственно не о чем. Читаем классику. Там все описано.

Вскоре я получил несколько вышестоящих писем в ответ на Интернет-экспансию, в которых сообщалось, что районная и областная власть никакого влияния на телефонные узлы не имеют, ибо те являются самостоятельными коммерческими, автономными и акционерными организациями. Что хотят, то и делают. Можно, дескать, отказаться от их услуг, если не устраивают. Нет, надо было, все-таки, дать испить тогда водички вождю мирового пролетариата в нашем поселке. Нравится мне, все больше и больше, его самое первое указание в октябре семнадцатого по поводу вокзалов, почты, телеграфа и телефона. Банковские офисы игнорировали, а вот телефонные станции - революционными матросами укомплектовали.

- Барышня, Смольный, плиз! - захотелось прокричать в трубку.

* * *

Я продолжал утомительную переписку с инстанциями, как рекомендовал Володя и требует того бюрократический кодекс. В свободное время, которого оставалось совсем немного, удавалось иногда написать один - другой рассказик.

Шли пасхальные дни. Выглянув в окошко, я увидел нашу загаженную, как обычно, улицу с жалкими остатками забора, вдоль которого что-то косолапо передвигалось. Приглядевшись к мужеподобной мишени, я узнал санаторскую завхозиху. "Благословляйте, проклинающих Вас" - выкатилось из памяти нечто, сугубо христианское.

- Угу, - сказал я себе и начал, было уже, благословлять, но быстро понял, что получается нечто не то. Вторая попытка оказалась несколько лучше, поскольку удалось скомкать первое же слово в безобидный "блин". Блин комом. Благословение никак не получалось.

- Ничего, - подумал я, - потренируюсь и выскажусь по-божески, по-христиански, как положено. К Рождеству, например. Раньше, пожалуй, не успею без срывов фразу отработать.

За спиной что-то чирикнуло. Приехала почта из Интернета. Истово замигал на экране красный прямоугольник, сигнализирующий о прибытии очередного вируса. Не забывают обо мне в Сети.

На душе было тепло и радостно.....




Домашняя страница автора: http://www.litovkin.ru
E-mail: litovkin@au.ru , litovkins@mail.ru

    © Литовкин С., 2001 г.