Аркадий Мирош

ГЛУМ

Глум сидел под елкой. Елка качалась от ветра, ибо росла в голой степи и была беззащитна. Глум думал. Он думал о себе, о молодой жене Ботиции и о новорожденном сыне Куке, который еще не думал ничего.

- Странно! - сказал Глум большой вороне, спустившейся по своим женским делам на землю и евшей лесного клопа. - Странно, что все так получается!

Вороне было все равно. Она была еще глупее сына Кука и обладала единственным перед ним преимуществом - возможностью полета над горами.

Глум поднялся и пошел к шоссе, чтобы сесть на автобус, идущий в город. По дороге, он вспомнил слова волшебника Пунидила: " Метро у нас пустили! Глупость, а приятно!"

Глуму хотелось покататься на метро, но он боялся закрытых пространств и тоннелей. Он также вспомнил, что обещал зайти к Пунидилу в гости. У того была проблема. Он превратил ежа в сковородку, но колючки остались, и использовать ее было нельзя. Пунидил два дня счищал колючки напильником, но потом выбросил сковороду в окно и загрустил. Необходимо было отпоить его водкой.

Глум сел в холодный и почти пустой автобус. Толстая женщина напротив дремала и взвизгивала во сне. Шофер был обычный, и смотреть на него не хотелось. Глум стал смотреть в окно. Там была осень, и пошел дождь. Хвойные леса стояли промозглые и грязные. Глум подумал о новых колготках Ботиции и вздохнул.

Внезапно воздух над соседним сидением задрожал, и из мутной дымки выглянуло небритое лицо Пунидила. Он выглядел очень расстроенным, и слова его пахли чесноком.

- Еле нашел тебя! Ты едешь или нет?

- Еду! - сказал Глум. - Успокойся!

Пунидил материализовался весь и присел рядом. На нем был старый свитер и джинсы.

Никто из пассажиров не обратил на него внимания. Автобус въехал в промышленную зону.

- Люблю дым, - сказал Глум.

- Чего-то у меня все расклеилось! - не расслышав его заговорил Пунидил. - И с бабой чепуха какая-то, и зарплату задерживают…

Пунидил работал инженером не стройке и иногда получал много, а иногда мало.

- Говорил я тебе! - засмеялся Глум.- Учись делать деньги!

- Да я пробовал, ты же знаешь. Минут пятнадцать держатся, а потом скисают, по рукам текут. Ни одним заклинанием не скрепишь! Да и говорить много надо.

Часа за два сделаешь червонец. Адский труд! Невыгодно.

С заклинаниями у Пунидила тоже была чепуха. Иногда он творил настоящие чудеса, а иногда не мог вставить разбитое стекло в форточку. Никакой стабильности.

Автобус затормозил.

- Приехали!

Глум вышел на остановку и потянулся.

- С женой-то у тебя чего?

Жену у Пунидила звали Клава. Она была медсестрой.

- Полаялись опять! - совсем закручинился волшебник. - Даже спим отдельно.

- Ну, так пошли ко мне! Чего нарываться на скандал!

Дома у Глума никого не было. Кук был у бабушки, а Ботиция в институте принимала экзамен. Глум зажарил курочку, и они славно посидели.

Граф Ухов ел леща. Лещ был невкусный и раздражал костями. Под столом сидела собачка Пряха и смотрела на графа.

- Что ты? - спросил ее Ухов.

Собачка обиделась и ушла спать. Граф доел рыбу, два часа поиграл на виолончели и тоже пошел спать.

Радиостанции сообщили о военном перевороте. Потом они сообщили, что переворот не удался и все хорошо. Глум выключил радио и стал читать книгу про обитателей морей и океанов. Акулы Глуму нравились, а скаты и осьминоги нет. Еще он не любил пауков, но в книге о них не писали, поэтому впечатление о прочитанном было, в целом, положительное. Пришла Ботиция, разделась и стала соблазнять его голыми ножками.

Супруги покатались по полу несколько минут, но позвонил Крендель и прервал их.

- Глум! - сказал он своим низким, загадочным голосом. - Глум, есть новости. Ты помнишь капитана Зайцева из военного оркестра? Есть место для второй валторны.

Два раза в неделю. Платят неплохо. Может, вспомнишь былые навыки?

- Спасибо, Крендель! - Обрадовался Глум. - Я обязательно ему позвоню! Пока.

Вообще-то, Глум работал продавцом часов в универмаге, но музыку любил.

Летчик Шервуд срулил со взлетной полосы, выключил турбины и пошел прощаться с пассажирами, поблагодарившими его за идеальную технику ведения лайнера.

У негра Серафима был День Рождения. Пришли Глум с женой, Пунидил без жены, граф Ухов и Крендель. Были также две симпатичные лесбиянки и мама Серафима.

Праздничный стол ломился от консервов и хлеба.

- А где водка? - спросил Ухов.

Серафим покраснел, но этого никто не заметил. Потом Серафим достал пять бутылок вина, жареную утку, фаршированного лосося, шампиньоны в польском соусе и еще всякие яблоки.

- Другое дело! - сказал Ухов.

Лесбиянки засмеялись и посмотрели на Ботицию. Она им очень понравилась.

- Бабушка! - обратился Глум к маме Серафима. - Хороший у вас сын! Мы все им гордимся! Я предлагаю тост!

Все встали, стали весело кричать и петь песни. Негр плакал от умиления и кормил маму с ложки грибами. Пунидил, праздника ради, превратил комнату в ресторан "Андромеда", где были официанты, но не было вилок. Еда тоже осталась прежняя, и все стали есть лосось руками, как и положено.

Крендель позвонил капитану Зайцеву и тот по телефону сыграл гимн на литаврах. Лесбиянки пригласили Ботицию танцевать и стали с ней целоваться. Пунидил закурил сигарету и попросил у метрдотеля пива.

- Слушай, Глум! - обратился к Глуму граф Ухов. - Давай построим частную котельную, и будем давать людям тепло!

- Давай! - сказал Глум.

Ухов пошел вдоль стола и стал собирать кости для собачки.

Пашечка ехала в троллейбусе и любила Глума. Любила она его молча, сжав зубы и не скрывая теплых девичьих слез. Чувство ее было безответно, потому что Глума она видела всего один раз в жизни, а он ее не видел вообще.

- Сволочь! - шептала Пашечка. - Женатая сволочь! И чего вы все женатые?!

Слово "все" было сказано неправильно, ибо Пашечка влюбилась первый раз в жизни.

Поняв это, она сглотнула слезы и решила написать Глуму письмо. Подумав еще немного, она решила письма не писать, а наговорить все признания на магнитофонную кассету, чтобы он услышал ее нежный голос.

- Глум, Глумушка! - шептала она черному пластику динамика, обливаясь слезами. - Глумчик! Я так хочу тебя, что не хочу ничего больше! Ты не смотри, что я маленькая, ты меня всему научишь и мы будем счастливы!..

Глум и Ботиция внимательно прослушали кассету и из деликатности не сказали друг другу ничего.

Настало утро следующего дня. Сонные милиционеры выпили пива и стали ловить хулиганов. Граф Ухов принял горячую ванну и не пошел на работу. Вместо этого он стал вспоминать и записывать пословицы и поговорки, но кое-что перепутал. Получилось следующее:

         "Правда - худшая ложь".
         "Вырой себе яму - в нее попадет другой".
         "Беспокойся о беспокойстве".
         "Кошки серы не только ночью, но и днем".
         "Бойся не сильного, бойся слабого".
         "Здоров только тот, кто болен".
         "Опасно любить только того, кого любишь".
         "Сложнее всего - потерпеть победу". 

И:

         "От невостребованности умирают".

Пунидилу приснилось два сна. Первый он забыл, а когда позвонил Кренделю, чтобы рассказать второй - оказалось, что он его забыл тоже. Пунидил разозлился, бросил трубку, рассыпал по столу спички и превратил их в муравьев. Муравьи разбежались по углам и стали плодиться. Пришла Клава, помирилась с мужем и попросила денег на осенние сапоги. Пунидил денег не дал, а рассказал, что хочет написать книгу кулинарных рецептов. Клава поругалась с ним опять, заложила обручальное кольцо и купила сапоги, только не осенние, а зимние, мохнатые как унты. Пунидил поставил к ним на ночь свои валенки, маленько поколдовал, и к утру обувь разродилась шестью парами детских ботинок, мохнатых и неуклюжих. Одну пару он подарил Ботиции, а остальные продал на рынке и выкупил кольцо.

Шервуду не везло на женщин. Ему вообще, почему-то, не везло. Вот и сейчас, когда надрывно запищал зуммер пожарной тревоги, он только вздохнул и устало прикрыл глаза.

- Ну? - раздраженно спросил он второго пилота.

- Похоже, мы падаем! - бодро ответил тот. - Горит правый двигатель.

- Так туши!

- Да я тушу, только не очень получается! Никто не хочет в уборную? Спасите, заодно, корабль!

Шервуду, определенно, не везло. Внизу, где-то в бесконечной мутной мгле лежала бескрайняя монгольская степь. Рейс Сингапур - Лондон SF 27 нашли бы, в лучшем случае, через пару месяцев, а возможно, и вовсе никогда. Самолет резко накренился.

- А у меня есть дивный коньяк! - заорал второй пилот и схватился за руль. - И сегодня в Хитроу меня ждет дивная куколка-мулатка. Слишком много планов, чтобы стать кучей дымящегося навоза!.. Командир! Что вы сидите, как истукан!

Шервуд нажал несколько кнопок. Система пожаротушения заработала. Индикаторы погасли. Лайнер стал выпрямляться.

- Ну, вот! - удовлетворенно произнес Шервуд. - Вот, собственно, и все!..

Экипаж зааплодировал.

- А теперь будем разбираться! - с притворным гневом прорычал Шервуд. - Во-первых, как ты там меня назвал, чудовищное порождение королевского воздушного флота? А во-вторых, что это еще за спиртное на рабочем месте? Приказываю предъявить! Мисс Ковальски, немедленно конфискуйте у второго пилота бутылку!

Стюардесса Хелен с серьезным лицом забрала у второго пилота Ричарда плоскую бутылочку с французским коньяком и протянула командиру. Ричард уронил голову на панель приборов.

- Шеф, шеф, только не это! Лучше сбросьте меня вниз, на съедение верблюдам!

- Вопрос будет рассмотрен!

Шервуд отвинтил крышку и сделал крупный глоток.

- Ну, естественно, гадость! - Он приложился еще раз. - Нет, эти лягушатники ни на что не способны! На, забирай!

- Простите, командир! - Второй пилот вдруг стал серьезен. - Просто пять минут назад мне вдруг показалось, что я больше не увижу своего сына. У вас есть дети, сэр?

Шервуд пожал плечами. Этот вопрос и для него всегда был загадкой. Хотя, тогда в Москве, с этой милой переводчицей… Как же она потом написала ему? Как-то очень странно…Мол, память о тебе я буду носить под своим сердцем! Почему "ПОД"? Ох,

эти русские! Нет, тут нужно разобраться. В конце концов, ты уже не мальчик, капитан!

А детей, между прочим, действительно нет!

- Спасибо, Рик! - Шервуд потянулся и зевнул. - Спасибо, что напомнил!

Темное покрывало облаков внизу вдруг озарилось розовым светом. Это наступало утро.

- Ухов, а ты почему граф? - спросил Глум.

- По бабушке, - ответил Ухов.

- Врет! - сказал Крендель. - У него бабушка на телефонной станции работает.

- Вру! - согласился Ухов. - Но я просто очень ощущаю себя графом. Это как болезнь. Неизлечимая.

- У тебя глаза грустные! - сообщил Глум. - А графья всегда веселы, ибо имеют жизнь наполненную и недостатка ни в чем не ощущают.

- Ладно, кончайте! - сказал Крендель. - Я вам сейчас новость сообщу. У Серафима девочка родилась.

- От кого? - спросил Ухов.

- От него самого! - загадочно сказал Крендель. - Ты его видел голого когда-нибудь?

- Нет.

- Так вот. Он такой толстый, что непонятно было всегда - мужчина он или женщина.

А он оказался женщиной. То есть она, СЕРАФИМА!

- Что ни день, то анекдот! - сказал Глум после паузы.

- А кто папа?

- Неизвестно, но ребенок мулат.

- Кто-нибудь из наших! - подытожил Ухов. - Грешу на Зайцева!

- Брось! - сказал Крендель. - Пойдем лучше пива выпьем!

Пашечка встретила Глума в подъезде.

- Это я вам прислала кассету! - произнесла она очень громко и мужественно.

Пашечка в зимней шубке и шапочке с помпончиками была очень хороша и напоминала большого печального зайца.

- И чего? - спросил Глум.

- Ничего, - вздохнула Пашечка.

- Я хочу попытаться быть верным, - сказал Глум. - Ничего, кроме всяческих проблем это нам не принесет.

- Я знаю, - совсем убито произнесла Пашечка. - Но ведь я люблю тебя!

- Это ужасно! - сказал Глум и стал подниматься по лестнице.

- Стой! - тихо, но твердо произнесла Пашечка. - Я тебя прошу…Один раз, ладно?

Всего один раз. Я знаю, что я бесстыжая.

Глум остановился и, не поворачиваясь, через плечо спросил:

- Ты уверена?

- Да, - ответила Пашечка.

- Где? - устало спросил Глум.

- У меня. У меня все уехали.

- Пошли!

Глум повернулся и стал спускаться. Они вышли из дома и сели в троллейбус. В троллейбусе сидел Пунидил и ехал на рынок за квашеной капустой.

- Вот! - встретил он Глума. - Новый поворот. Это племянница ваша?

- Это моя любовница, - сказал Глум.

- А! - ответил Пунидил и стал смотреть в окно.

Глум обнял Пашечку за талию и стал ей что-то шептать.

Капитан Зайцев проводил репетицию. Было раннее утро, и оркестр играл плохо. Глум дул в валторну и зевал одновременно.

- Разрешите обратиться! - сунулся к Зайцеву рыжеволосый трубач. - У вас птичий помет на фуражке.

- Знаю, - ответил Зайцев. - Он мне не мешает.

- Ну, ладно, - сказал трубач, и вяло побрел на свое место.

- С третьей цифры! - скомандовал Зайцев.

Оркестр вступил с указанного места, но не весь. Несколько человек, увлеченных игрою в домино, вступили, повинуясь только интуиции. Интуиция не подвела, но аккорд получился не совсем тот.

- Убью! - сказал Зайцев. - Тромбоны в увольнение не идут!

- Не идут, значит больше не играют! - заволновались тромбоны.

- Вот я добрый, - сказал Зайцев, - а вы, козлы, не любите ни меня, ни музыку.

Сми-р-р-р-но!

Оркестр неохотно поднялся с облупленных стульев. Только Глум не поднялся. Он не был военнообязанным.

Вся компания поехала в лес, чтобы там кататься на лыжах. Пригородную электричку мотало на поворотах, как рыбацкий баркас при среднештормовом ветре. Было ужасно весело, но никто ни с кем не разговаривал. Наконец, господин Пунидил обратился к господину Ухову:

- Я никогда не думал, почтеннейший, что щетина на лице мужчины может так обезобразить внешность. Однако, один взгляд на вашу бородку укрепил меня в этой мысли.

- Вы больны, - просто ответил Ухов.

- Может быть! - свирепел Пунидил, мучительно соображая - к чему бы еще прицепиться. - Может быть! Но что-то омерзительное сквозит в каждом вашем жесте! Суровая природа не наградила вас ничем, кроме натуралистичного воспроизведения низменных своих сторон. Вы - кошмарное порождение сил ночи и тления.

- Писатель! - с уважением сказал Глум.

- Композитор! - с уважением сказал Крендель.

- Режиссер-постановщик! - с уважением сказал капитан Зайцев.

- Свинья! - без уважения резюмировал Ухов.

Под ногами у Ухова бродила собачка Пряха, не знавшая конечной цели похода. Услышав голос хозяина, она залаяла на всех, а на Пунидила в особенности. Тот обиделся.

- Вся в него… - сказал он в пространство.

- Чего не хватает твоему мужу? - спросила Ботиция у Клавы.

- Веры, царя и отечества! - ответил за Клаву Крендель. - Правда, Пуничка?

- Правда, - сказал Пунидил, - а еще мне не хватает лыж. Я их забыл дома.

Общество засмеялось так, что передние сидения увели головы в плечи.

- А вы знаете, что мы проехали свою станцию? - сообщил Зайцев.

- Знаем! - сказал Глум. - Ну и что! Один черт, Пунидилу придется бежать по лыжне в ботинках.

Пунидил накрыл голову шапкой, поколдовал и сделал хорошие хоккейные коньки. Потом он сделал книгу братьев Гримм и, наконец, с третьей попытки, добыл лыжи.

- Ладно Ухов, прости! - сказал Пунидил. - Я больше не буду!

Гг. Ухов и оппозиция под аплодисменты присутствующих обнялись и поцеловались.

- Меня бы так целовал! - обиделась Клава.

- Хватит ссор! - сказал Глум. - Наша станция.

Компания вывалилась на заснеженную платформу.

- Снег и жизнь! - закричала Ботиция. - Глум, посмотри на свою жену и обнови свои впечатления от нее!

- Сколько радости, сколько радости! - пропел Крендель.

- Взвод, становись! - негромко скомандовал Зайцев. - Лыжный пробег с неизвестной станции в неизвестном направлении объявляю открытым, то есть объявляю начало! Старт, одним словом.

Летчик Шервуд специально попросился в рейс до Москвы. На все недоуменные вопросы он отвечал коротко - за матрешками. Прилетев в Шереметьево, он долго бродил возле телефонной будки, съел две порции мороженного и только потом набрал номер из истрепанной книжечки. Шансы были равны нулю, он отдавал себе в этом отчет, поэтому, услышав знакомый голос, что-то спросивший по-русски, несколько секунд не мог прийти в себя.

- Привет Таня, это я, - сказал он, наконец.

Телефон молчал.

- Это я, я в Москве, ты слышишь?

- Кто это? - спросили его по-английски.

- Это я, Шервуд, ты помнишь меня?

Телефон опять замолчал.

- Таня, алло, ты слышишь, нам нужно встретиться! Как тебя найти?

- Это ты, что ли, Дэвид? - наконец устало сказал телефон. - Видимо, скоро конец света. Какими судьбами?

- Нам нужно поговорить! - Шервуд почувствовал, что она сейчас положит трубку.

Но голос только усмехнулся:

- Ты не звонил двадцать четыре года… А впрочем, это будет забавно! Приезжай!

И она назвала адрес.

Глум не знал ничего более прекрасного, чем сочетание синего, белого и коричневого на занавесках в гостиной. Иной раз он смотрел на них так долго, что менялся с ними местами и видел себя со стороны. Тогда он поражался - до чего удачно гармонирует его новая рубашка с дивными розовыми носками, подаренными Ботицией на День Независимости.

- Батюшки-светы! - вскричал Пунидил, увидев Кренделя с огромным, распухшим ухом. - Ты, никак, был бит плетьми?

- Кабы плетьми! - раздраженно сказал Крендель. - Я был бит большими, красными руками людей!

- За что?

- За свинство! - признался Крендель. - Будучи пьян, грубил соотечественникам и бил стекла в трамвае.

- Не хочешь ли винца? - утешил друга Пунидил. - Сейчас мы что-нибудь придумаем.

Он полез в сервант и извлек оттуда огромную старую книгу в потрепанном переплете.

- Что это? - болезненно жмурясь, спросил Крендель.

- Да учебник… - Пунидил сдул с книги пыль. - Забываю я все, старый уже. Сейчас пороюсь. Так, так, так… Во! "Исчезновения"! А ну давай ухо-то!

Крендель опасливо взглянул на него, но протянул обезображенный орган поближе.

Пунидил впился в ухо выпученными глазами и стал что-то бормотать, периодически совершая руками боксерские манипуляции.

- Ой! - воскликнул вдруг Крендель.

- Ой! - закричал и Пунидил. - Погоди, что-то не то!

- Я тебе, зараза, дам - "не то"!

Крендель схватился было за ухо и позеленел. Уха не было.

- Да ты… ты… я же тебя убью сейчас!

Он схватил Пунидил за горло и хотел уже его загрызть, но тот ловко вывернулся и отпрыгнул на середину комнаты.

- Стой, безумец! Я сейчас все поправлю!

Крендель сжал зубы, но послушно вернулся на стул. Ухо было дороже.

- Я тебе потом морду набью! - пообещал он.

- Не набьешь! - утешил его Пунидил. - Я тебя тогда в дикобраза превращу. Сиди тихо!

Он снова замахал руками и забормотал стишки.

- Ой! - закричал опять Крендель.

- Ну вот! - гордо сказал Пунидил. - Как новенькое! Только не той стороной. Сейчас я поверну, пока не присохло.

Он повернул ухо правильно, точно разместив его на голове, сообразно с соседним.

- Все! Через десять минут прирастет.

- Гад ты все равно!

Крендель подошел к зеркалу и пощупал новое ухо. Оно было, несомненно, неплохим, только чуть-чуть отличалось цветом.

- Ну, ладно! - примирительно сказал Пунидил. - Вино выдохнется, садись!

Братья Самолетосы были братьями по разуму. Вернее, по отсутствию разума. Однако, их это вовсе не смущало. Братья убедительно доказали всему миру, что способность мыслить - не самая необходимая вещь на земле. Капитан Зайцев брал Самолетосов с собою на хоккей, потому что, если случалась драка, они были незаменимы. Братьев можно было бить по голове часами, а они ничего не чувствовали. Еще с Зайцевым ходил на хоккей Пивлик. Он был пассивный гомосексуалист и догадывался об этом. Пивлик любил капитана за то, что тот его не прогонял, а о Самолетасах даже не мечтал. Он их боялся и потел.

В этот день хоккей получился отменный. Наши мочили ненаших с остервенением взрослых трезвых мужчин. Стадион ревел, как пчелиный рой и требовал окончательной смерти врагов. В этот момент, убитый горем нападающий гостей случайно заехал клюшкой по мордасам нашему голкиперу, который расслабился и снял маску, чтобы подышать. Вратарь рухнул на лед, и душа его временно вышла из тела. Многие видели его душу, которая нервно облетела стадион, призывая всех к немедленной мести. Видели ее и Самолетасы, которые зарычали и стали рваться к ледовой площадке. Тем временем голкипер пришел в себя, поднялся и пошел в атаку. Товарищи поддержали его, и на поле все смешалось. Мелькали ноги, руки, маски-каски, клюшки- шайбочки, порточки-конечки и прочая амуниция. Драка получилась на славу, особенно когда к ней присоединились запасные игроки с обеих сторон, тренеры, медперсонал, уборщики, милиция, братья Самолетасы, капитан Зайцев и представитель местной администрации по фамилии Орбитальный. Правда, Пивлик не участвовал. Он спрятался под сидением и почувствовал острое желание заняться онанизмом.

Наконец, все закончилось. Враги отступили к автобусу. Самолетасы и Зайцев с чувством глубокого удовлетворения вернулись в партер, достали Пивлика и пошли к выходу.

- Я жрать хочу! - сказал умный Самолетас-старший.

- Тороплюсь, - сказал Зайцев. - Жри сам.

- Мы - литовцы! - ответил младший Самолетас. - Мы никуда не торопимся.

В этот день в парке было удивительно тихо. Поскрипывал снег под ногами, ослепительно яркая снежная пыль падала с огромных молчаливых елей. Глум и Ботиция шли и не разговаривали. Разговаривают только люди. А они уже были чем-то иным, несравнимо более высоким, потому что любили друг друга и все вокруг.

Было удивительно тихо. И только один звук, чистый и высокий нарушал снежное безмолвие. Это замерзшие в полете вороны падали на кованые ограды парка и со звоном разбивались на осколки черного хрусталя.

Глуму был сон. Потолок его комнаты внезапно раздвинулся и обнажил звезды. Огромная, бескрайняя бездна открылась над Глумом. Звезды были крупные, яркие и радостные. Гигантская радуга невообразимых цветов стояла над вселенной. Какие-то светлые тени двигались в пространстве, нежно позванивая от соприкосновения с голубыми планетами. Звучал далекий хор и звуки его, воплощаясь в цветовые волны, обнимали горизонт. Глум вдруг почувствовал, что он живая, значимая часть этого бесконечного мира. Кто-то коснулся его. Он опустил глаза. Перед ним, сверкая белоснежным одеянием, стоял человек, нет, не человек, а лучезарное, божественно чистое существо, заполняя всю комнату сиянием огромных, прекрасных крыл. Лицо его светилось бесконечной красотой и любовью. Глум не боялся его. Более того, он вдруг понял, что встречи с ним ждал очень-очень давно, возможно, всю жизнь.

- Вставай, Глум! - произнес незнакомец, не открывая уст. - Пойдем, нам пора.

Глум встал, вернее, просто приподнялся всем телом над кроватью. Он ни о чем не спрашивал, ничему не удивлялся. Приподнявшись еще немного, он вдруг увидел себя спящим со стороны. Рядом лежала Ботиция, как всегда немного приоткрыв маленький рот во сне, а Кук посапывал в своей кроватке, далеко откинув цветное одеяло.

- Пойдем, Глум! - повторил незнакомец. - У нас мало времени.

Он взял Глума за руку и, легко преодолев стены дома, полетел ввысь. Сначала Глум увидел стремительно исчезающие внизу силуэты спящего города, потом бешено мелькающие очертания перистых облаков и вдруг они очутились на огромной высоте, и облака, освещенные ярким месяцем, были уже далеко под ними. Земля казалась необыкновенно прекрасной. Где-то бесконечно далеко внизу сияли соцветия крошечных огоньков - это были города, поселки, корабли и аэродромы. Дышалось необыкновенно легко, хотя через несколько мгновений Глум понял, что не дышит вовсе.

- Не бойся, - словно угадав его мысли, произнес таинственный спутник. - Ты даже более жив, чем был до этого.

Глум был жив. Более того - он был счастлив. Он хотел было радостно по-детски помахать рукой исчезающим огонькам, но обнаружил, что у него больше нет рук. Ни рук, ни ног, ни тела вообще у него больше не было. Но он, Глум, был. Правда, он был совсем другим - легким и невесомым, как аромат цветка. И все вокруг уже было другим. Гигантские растения невообразимой красоты пели над Глумом, обнимая его бесплотное тело и даруя ощущение бесконечного покоя и счастья. А кругом было небо - голубое, зеленое, лазурное и золотое. Снизу, сверху, везде, куда увлекал Глума белокрылый спутник.

Глум еще раз взглянул на него. Черты лица божественного существа внезапно показались ему странно знакомыми. Нет, не может быть. Хотя… Да он же, он! Совсем иной, изменившийся до неузнаваемости, прекрасный и величественный, но все же…

- Пунидил! - ошеломленно произнес Глум.

- Меня зовут Рафаил, - ответил спутник. - Молчи и смотри!

Глум замолчал. Они окунулись в гряду огромных облаков, переливающихся и искрящихся, как новогодняя гирлянда. Но вот облака кончились, а за ними… За ними открылся золотой город. Или он был белоснежный. Или хрустальный. Город не стоял на земле, ибо не было земли. Не плавал в воздухе, ибо не было воздуха. Он просто был. Как есть солнце, как есть радость и любовь. Глуму хотелось заплакать. Или засмеяться. И он засмеялся…

Летчик Шервуд стоял у окна и говорил, нервно жестикулируя большими, тяжелыми руками немолодого мужчины. Глум внимательно изучал трещину на паркете, размышляя о том, сколько бы ему потребовалось лака и морилки, чтобы выложить из дощечек портрет Ботиции. Потом он решил, что каждый день бродить по портрету жены все-таки не очень корректно и поднял глаза. Шервуд, к тому времени, уже закончил монолог и ждал, скрестив руки на груди.

- Он хочет, чтобы ты поехал в Англию учиться, - сказала мама Глума, неподвижно глядя в одну точку. - Он говорит, что он - очень обеспеченный человек и может дать тебе прекрасное образование в любом из лучших учебных заведений. А еще…

- Нет, - сказал Глум.

- …А еще он говорит, что часть своего состояния он…

- Нет, - сказал Глум.

Шервуд внимательно смотрел на этого нескладного и, вместе с тем, очень симпатичного парня в дешевых джинсах, который был его родным сыном и даже имел такую же родинку возле правого уха. Он не понимал, о чем говорила эта седая женщина, в которую он был так влюблен четверть века назад, но слово "нет" он понял.

- Послушайте! - произнес он устало. - Я отдаю себе отчет в том, что я виноват… Ты там правильно переводишь, Таня? Речь сейчас не об этом. Я не буду извиняться и молить о прощении, потому что это бесполезно и глупо. Я просто хочу искупить свою вину. Я хочу, чтобы жизнь моего сына и твоя, кстати, тоже, изменилась в корне. Вы не представляете, насколько велика разница между тем, что вы здесь оставите и что приобретете там. Я даже не о деньгах, я…

Он замолчал, подыскивая нужное слово. Глум дослушал перевод и вдруг улыбнулся.

- Да что это!

Он сладко потянулся и рывком поднялся на ноги.

- Я как раз прекрасно понимаю, чего я оставляю здесь! Я оставляю друзей и семью, я оставляю те маленькие чудеса, которые случаются здесь каждый день, я оставляю возможность говорить на том языке, который мне нравится, то, что мне нравится… Мама, переводи точно, а то я чувствую, что дядя не въезжает!.. Переведи, что я на него не сержусь и что мне очень симпатична Англия и группа "Битлз", но я никуда не поеду и вряд ли смогу правильно объяснить - почему. До свидания, сэр! Мой сын тоже хочет быть летчиком.

- Смир-р-р-но! - скомандовал Зайцев. - Здравия желаю, товарищ генерал!

- Ну, как дела? - отечески спросил генерал. - К новогоднему смотру готовы?

- Так точно!

- А этот чего сидит? - Генерал ткнул пальцем в Глума. - Ты чего сидишь? Ты меня не уважаешь, что ли?

Глум пожал плечами.

- Уважаю!

- Он не военнообязанный, - свирепо улыбаясь Глуму сказал Зайцев. - Он на контракте.

- Вот они, реформы!

Генерал махнул рукой и подошел к флейтисту Щеткину. Молодой Щеткин вытянулся от ужаса еще сильней и преданно выпучил глаза. Генерал потрепал его по щеке. Все знали, что командир дивизии отличается любовью к курсантам, и поэтому потупили глазки. Особенно потупил глазки Пивлик, игравший на маленьком барабане. Ему было обидно, что этот славный пожилой мужчина подошел не к нему.

- Как ты, сынок? - нежно спросил генерал.

- ХОРШОТАРИЩНЕРАЛ! - заорал Щеткин.

- Да вольно, вольно! Как он? - обратился генерал к Зайцеву.

- Отличный музыкант, товарищ генерал. А уж боец какой замечательный!

- Ах, молодец! Ну, вот что. Завтра к вечеру зайди ко мне в штаб. Я тут как раз концертик написал для флейты. Посмотрим нотки. Понял, сынок?

- Так точно, тарищнерал!

- Вот и славно. Ну, репетируйте!

Провожаемый солнечным Зайцевым генерал степенно удалился. Дождавшись хлопка двери, Глум издал на валторне звук смывного бачка и повернулся к Щеткину.

- А ведь он тебя завтра трахнет…сынок!

Громовой хохот сотряс стекла. Но, поскольку генерал был туговат на ухо, он не расслышал и не вернулся.

И вот, и вот, случился Новый Год. Первым его заметил Пунидил и немедленно приступил к действию. Он изготовил двенадцать подъелочных Дедов Морозов размером с табуретку, снабдил их поздравительными открытками и запустил по адресам. Дедморозы немного пожужжали и выбежали в подъезд. Планировалось, что каждый пойдет в своем направлении, но что-то перепуталось и Ухов, которого через полчаса разбудило мышиное царапанье в дверь, увидел всех сразу. Ухов повел себя достойно - пропустил вестников праздника в прихожую, прочитал все открытки и только потом позвонил в скорую, чтобы сдаться. Однако Деды уже убежали дальше, и он был вынужден отменить заказ, прорываясь через истошный лай собачки Пряхи.

Крендель был пьян и появление гостей воспринял весело. Он протащил их в комнату и стал водить с ними хороводы вокруг искусственной елки. Спящий на диване капитан Зайцев приоткрыл глаза и стал на это смотреть. Один из Дедморозов откололся от утренника и подошел к Зайцеву.

- Вам телеграмма! - сказал он приятным сопрано.

Капитан закрыл глаза и протянул руку. Нащупав конверт, он не стал его раскрывать, а обратился к Кренделю:

- Друг, прочти, пожалуйста!

Крендель остановил хоровод и стал читать:

- Дорогая Ботиция! Прошу Вас, по возможности, в отсутствие мужа подойти ко мне для индивидуального поздравления. С праздником! Ваш Пунидил.

- Ты перепутал, - сказал Крендель Дедморозу.

- Ничего, мне понравилось, - ответил Зайцев. - Спасибо!

- Нам все равно пора, - сказал один из Дедов. - С новым Годом!

- С Новым Годом! - хором закричали все и разбежались кто куда.

Дедморозы направились к Глуму, а Крендель пошел за шампанским и пирожными.

Глум, тем временем, готовил шубу под селедкой. Он догадывался, что все должно быть наоборот, но из принципа не пожелал менять компоненты местами. Дверь в квартиру была открыта, и Дедморозы вошли в нее без предварительного шуршания. Увидев их, Ботиция упала в обморок, а маленький Кук очень обрадовался. Он подскочил на кроватке и что-то сказал. Глум тоже подскочил, оторвался от шубы и сказал: "Сука - Пунидил!". Потом он отобрал у Дедов поздравления и отправил их восвояси.

Это был Новый Год. Все собрались у Глума, все радовались и кричали. Елка была большая, настоящая и яркая.

- Говорите! - обратился Глум ко всем.

Но никто не знал, что говорить, поэтому все стали желать друг другу счастья.

- Скучно с вами! - сказал Зайцев. - Вы не умеете произносить слов.

- С нами весело! - возразил Крендель. - Мы умеем!

- Ну, говори тогда!

Крендель встал. Все сели и замолчали.

- Пьяный я! - сказал Крендель. - А год прошел. А чего он прошел? А чего он принес? Знаете вы? Вы не знаете. И я не знаю. Мы - как листья. Дует ветер и носит нас. Но никогда он не несет нас вверх, и мы падаем в лужи…

- Уйди! - оборвал его Ухов. Мы - не листья, мы - бумажные самолеты. Очень даже можно взлететь этажом выше и мягко опуститься на балкон. Это будет то, чего мы ищем.

Глум встал и погрустнел.

- Ты чего? - спросили его женщины.

- Я красивый? - спросил в ответ он.

- Нормальный! - ответили они.

- Я говорю! - сказал Глум. - Мы - сны. Мы рождены из сна и уйдем в сон. Но просыпаться все-таки нужно. Выпьем за Новый Год и за наше пробуждение.

А потом споем. Зайцев, научи нас песне!

- Ладно! - выпил Зайцев. - Про медведя знаете?

- Нет! - ответили все.

- Позор! - сказал Зайцев. - Про медведя не знают! Про хвост!

- Так бы сразу и говорил! - пробурлил пивший шампанское Пунидил. - Конечно, знаем. А какие слова?

- Слова такие, - оживился Зайцев.

Раз, морозною зимой,
Вдоль опушки лесной
Шел медведь к себе домой
В теплой шубе меховой

Ой, как хорошо! - сказал Ухов. - Разбиваемся на голоса. Женский хор: Ботиция, Клава, в общем - женщины и Пунидил. Мужской хор - все остальные. Поехали!..

Шел он, шел к своей берлоге
По проселочной дороге
И, шагая через мост,
Наступил жене на хвост.

Лисе на хвост! - поправила Ботиция. - И открывайте окна и балконы. Пусть все нас слышат!

Подняла лисица крик
Зашумел темный лес…

Стоявшие далеко внизу милиционеры задрали головы и с изумлением посмотрели на окна девятого этажа. Но уже через минуту один из них, смущенно улыбаясь, стал потихоньку подпевать:

И медведь с испугу вмиг
На сосну большую влез.

Угрюмый шофер такси, подъезжающий к зданию железнодорожного вокзала, сурово продолжил:

На сосне веселый дятел…

И весь вокзал, включая прибывающий транзитный поезд, простонал ему в след:

Белке домик конопатил…

Глум и прочие бросились к окну, потому что откуда-то из бесконечного далека, возможно, даже из Мордовии или Хабаровского края донеслось невнятное:

И промолвил: - Ты, медведь,
Должен под ноги смотреть!

Дирижируй, Зайцев! - закричал Глум. - Мы не справляемся!

Он отчетливо распознал в общем хоре несколько новых голосов - министра культуры, министра сельского хозяйства и, конечно, министра хлопчатобумажной промышленности. А, между тем, были голоса, которые уже никто не мог не услышать, не определить. Один из них, пожилой крестьянин из маленькой деревушки близ Ханоя, Нгуен Ван Тхуй, старательно вытягивая незнакомую мелодию, задумчиво гундосил:

С тьой порьи медьвьедь рьещиль,
Что зьимой нюжно спать …

И, совсем с другого конца планеты, закончил строфу якут с Аляски, едущий на мотовездеходе промышлять семгу.

По тропинкам не гулять,
На хвосты не наступать!

Следующая строфа была полностью исполнена народом маленькой страны под названием Берег Слоновой Кости:

И теперь он безмятежно
Спит в своей берлоге снежной 
И доволен неспроста…

Вот тут-то Пунидил и выкинул фокус. Все окрестные ели в радиусе ста километров озарились неземным светом, и под это невообразимое сияние планета Земля закончила единым хором:

Что родился без хвоста!

Глум сидел под елкой. Елка качалась от хоровода, а может быть просто сама по себе.

- Странно, - сказал Глум. - Странно, что все так получается!

И Глум засмеялся.

1994-2002 г. май

    © Аркадий Мирош