Евгений Мякишев

РАЗГОВОРЫ И ПЕСНИ

* * *

Большой, угрюмый и голодный
Поэт по улицам спешит.
Он смутно слышит глас народный,
Но сам в мешок идей зашит.
Идеи разные, как тетки,
Ему покоя не сулят,
И в поисках граненой водки
Скользит по стенам нервный взгляд.
Но вдруг желание покоя
слегка затеплилось в груди,
Поэт подумал: "Что такое?" -
И оглянулся - позади
стояла юная Светлана,
сжирая взором его спину,
Была она слегка румяна,
Одета в тальму и косыну.
Она к нему тянула ручки
и шепелявила: "Нет сил, родное сердце,
Живу, как дура, от получки до получки,
а хочется духовной пищею наесца,
А хочется, прекрасному внимая,
Тебе слова любви всю ночь талдычить..."

Поэт сказал: "Как смеешь ты, немая,
Лягушка ловкая, такие речи тычить!?
Сиди в болоте повседневной жизни - 
Средь прочих земноводных недоносков,
Не смей касаться недоступной жизни
Пупырками и скрюльками отростков.
Но, впрочем, на прощанье, жаба,
Я прочитаю тебе стих - волшебный и чудной.
Закончив, дам рукою краба
И ты уж больше не увидишься со мной."



ПОЭТ

В квартире, некогда уютной,
Лежал покойник у окна,
И взгляд его пустой и мутный
Блуждал, как по небу луна.
Он был ловцом увеселений
И слыл талантливым поэтом,
Он не бежал любви томлений
И всяких женщин уважал при этом.
Но вот одна любовница-Светлана - 
На почве ревности к стихам - 
Подсыпала немного порошка в сметану
И ускакала, как лягушка, к облакам.

Большой, угрюмый и голодный
Поэт простился со Светланой,
Он вновь услышал глас народный
И поспешил
и т. д.

1986



* * *

У женщин есть вопрос всегда голодный - 
Любовника найти себе крутого!
И вот они идут толпой голодной
Сквозь ночь кривую, как тропа кротова.
В руках сжимая книгу Камасутра,
Впотьмах спешат к таинственному свету,
А попадают в волчью яму утра.
Но выхода оттуда нету.

О Женщины! Куда ведет вас страсть,
Вы можете - безумные - пропасть.

1986



* * *

На юг летела стая петухов,
Горланя бледнолицые закаты,
А рядом с нею стадо пастухов
Летело, оседлав кокарду хаты;

Матрена - инфантильная жена
Хмедьного продавца сушеной рыбы - 
Летела, чешуей украшена,
Устроив на лице смешные грибы;

Работник пива Афанасий Фет
Летел, поникнув буйной головою;
Коровий парень Джон Саманта Фред
Летел, зарывшись в сено головою;

Растерянно скользил на животе
Любовник и подругу мял в объятьях,
Кухарка, глупо сидя на плите,
И барыня летела на полатях.

Повеса, деревенский сучий кнут,
И важные блюстители порядка,
Летели молча, а какой-то плут
Вопил вослед: "Рогатку б, где рогатка?"
И те, кому плевать на перелеты, - 
Махал руками Люпус-винодел
И сыны Кампучии - патриоты.

А я сидел в светлице у окна
И делал вид, что сочиняю стихи;
За мной следила верная жена
И причитала: "Глянь, летают психи!"

Июль 1986



* * *

В вагоне, вонючем, как тухлые яйца,
Сидели и спали сто пять человек.
Кондуктор ловил безбилетного зайца,
А сам между делом жевал чебурек.

Какая-то пьяная тощая краля,
Внезапно проснувшись, вопила: "Менты!
Спасите, спасите, меня обокрали,
Карманы и все чемоданы пусты".

Угрюмый крестьянин храпел и сквозь зубы
Дурные слова изо рта вытеснял.
Во сне бормотал мой сокресельник: "Зюбы,
Китайские зюбы я на ночь не снял".

Двенадцать узбеков, взобравшись на полку,
Бурлили котлами своих животов.
Катился вагон из дубровки в поповку,
Не оставляя на рельсах следов.

1986



* * *

Соискатель любви, человек с четырьмя головами,
Восклицательный лжец, восхитительный враль молодой
Рассказал мне историю жизни простыми словами
И посмел утонуть, захлебнувшись студеной водой.

Мне не жаль его, глупого, я не смеюсь над ним - бедным,
Я не смею стоять рядом с трупом его голубым.
Я последним дыханьем, последним полтинником медным,
Словом, вздохом последним коснусь его медной губы.

В этом знаке прочтет каждый третий блюститель порядка,
Каждый сотый подонок и каждый безумный актер
Слово тайного смысла; увидев, как плещется прядка
На моей голове, каждый сотый заметит: хитер!

Соискатель любви, человек с четырьмя головами,
Станет символом страха, оракулом ласки и лжи.
Будут буйствовать толпы и биться о жизнь головами,
И никто не предложит мне: правду до дна расскажи.

10 августа 1986



ЗЛОКЛЮЧЕНИЕ

                   Под гулы меди - гробовой
                           Творился перенос,
                  И, жутко задран, восковой
                        Глядел из гроба нос.

                               И. Анненский

Нева покрыта жирным льдом,
Во льду просвечивает прорубь,
А в прорубь окуная руку,
Стоит мужик с открытым ртом.

Он ловит рыбу? В глубине
Его мерцает отраженье,
Перемещаясь на спине.
А рыба мешкает в движенье.

Вот пушка бьет - четыре раза
Качаясь эхом в берегах.
Холодный призрак водолаза
Встает из проруби…
Бабах!

Мужик без чувств на лед ложится,
Не успевая рта сомкнуть.
Над ним колючий лед кружится
И опускается на грудь.

Уж холмик вместо мужика.
Уж ночь беззвездная нависла.
Ныряют в прорубь облака - 
Река уж не Нева, а Висла.

Ее форсируют войска,
Снаряды разрыхляют воду - 
Вдруг черный призрак мужика
Сквозь дым летит по небосводу.

Он ртом разинутым стреляет - 
Фашисты в панике…
Бабах!
В пучинах Вислы исчезают,
Качаясь эхом в берегах.

Покрыта Висла жирным льдом,
На льду разверзшаяся прорубь,
Над ней, склоненный любопытством,
Стоит мужик с открытым ртом.

Май 1987



* * *

В сыром проеме ягодиц
Таится смысл мужской отваги
Не разглядев великих лиц
На рыхлом шорохе бумаги
Рабочий ткацкого станка
вздымает пухлую десницу
и погружает ком листка
меж ягодиц и как синицу
роняет в воздух из руки
все то что было и пристало
летит листок в исток реки
Рабочий посмотрев устало
на скорый миниводопад
вдевает ноги невпопад
бормочет песню или басню
Смешно считать что он опасней
с листом в руке чем листопад

Вращай угрюмыми глазами
Владелец теплого белья
Большими лбами и носами
истерта задница твоя
Любой великий и достойный
Родной стальной и золотой
Бывал чего там в непристойной
в недавно полной но пустой
Кто огорчен таким раскладом
Кто полон горя и тоски
Тот кто измазан шоколадом
Или изорван на куски
Доволен тот кто тих и скромен
Силен кто может выше птиц
Но и для них простор огромен
В сыром проеме ягодиц

1988



МУЧИТЕЛЬНЫЙ РОМАНС

Фаина Семеновна лет в пятьдесят
Решила продаться Советам,
Продаться в колхоз, разводить поросят - 
И к дядьке пошла за советом.

В райкоме у мерзкого дядьки с ноздрей
Она изнывала и млела,
И он, как нормальный советский герой,
Сказал: "Не оставим без дела!

Поедешь в глубинку, где дел недосуг,
Где тусклые светы струятся,
Там встретит тебя партработник Барсук,
Поможет те обосноваться".

Фаина Семеновна, вся не своя,
На крыльях от дядьки вспорхнула
И думала: "Боже ж мой, значит, и я
Не зря стариною тряхнула".

И в поезде медленном "Питер-Тамбов"
Она, трепеща от волненья,
Читала мужицкие лысины лбов,
Сгорая вся от возмущенья.

На лысинах тех копошились дела,
Земли нашей дивной пространства,
Но не было там ни двора, ни кола,
Лишь многие грязные пьянства.

Лишь кой-где колхозы росли из земли,
Да жалобно блеяли свиньи,
Народные деньги валялись в пыли,
Зеленые, красные, синьи.

Вот поезд колесами выкрутил стук,
В Тамбове ни дна ни покрышки,
Стоит на перроне товарищ Барсук,
Как доблестный воин на вышке.

Фаину Семеновну в руки берет,
Точне - к рукам прибирает,
И много прекрасного в глазы ей врет,
И в хлев к поросям запирает.

Струятся года у Фаины в хлеву - 
Ни радостей, ни потрясений - 
Давно уж Фаина склонила главу,
Работая без потрясений.

Фаина Семеновна, здравствуйте Вам,
Вы раньше играли словами.
Теперь же колхоз, иже collective farm,
Играет, несчастная, Вами!

Фаина Семеновна, сука-баля,
Зачем продалась ты Советам?!
Бесспорно, прекрасна родная земля,
Но как безобразна при этом!

1988



* * *

                                                И. З.

Коль дом твой цел, и ветер сыт, и кисть в руке легка,
Ответь - убудет ли красы от лишнего мазка?
Цвета, как рыбы, идут дном. Как сеть для них - краса.
При свете б лунном и дневном глазеть во все глаза,
Оставив с носом и со лбом того, кто не горяч,
Кто ходит на сердце со льдом и во цвету не зряч.

Я плакал бы с полей росой на ноги рыбаков
Пред бессловесною красой уверенных мазков,
Но тот, кто холоден и слеп, уж выбелил поля,
И не набрать на белый хлеб полтинник до рубля,
И не увидеть в глубине цветов над самым дном,
Пока не вспыхнет по весне кровь в сердце ледяном.

1988



* * *

Зима - железная красотка, рука к ней прилипает.
Хрипит простуженная глотка, к нёбу словно прикипает.

Замерзло все, и ветра вздох бездомный хрипнет жадный.
Над ледяною степью бродит и комкает конверт бумажный
Последний летний день продажный.

Давай со мной считать слова в холодных строчках.
Вот, например, идут слова в больницей пахнущих сорочках.
Вот, например, идут - с отрезанными воротничками - 
На эшафот, при этом притворяясь дурачками.

Что ты, бездомная, бездумная! Не нужен тебе голос.
Не нужен смех, не нужен страх. Тебе ведь нужен только волос.

Тяни за этот волосок, тяни - 
Как бородавки обрезая дни.

Зима теперь мне не страшна.
Зима теперь моя жена.

Май 1988



* * *

Я научусь стоять в дыму печной трубы
И, наблюдая лбы пространных облаков,
Считать количество витков полночного светила,
Я буду слышать, как молчит в хлеву кобыла,
Я буду слушать зов уснувшего села,
Где ровной музыкой дыхания крестьянства
Согрето утреннее бедное убранство
столешниц медленных - и честь им и хвала.

Я научусь дышать крестьянской простотой,
Где вечною верстой гордится смутный пахарь,
Где охраняют жизнь знахарка и знахарь,
Где властвует кузнец, и жница мне мила,
Где длится время, застывая, как смола.

На каждый новый вздох - смятение и страх:
Я с кровли, впопыхах, сойду с рассветом;
Над осенью раздетым лесом я увижу ведьм…

1989



* * *

                                             Н.

Я знаю, что твое - печальнее чем снег,
Сгорающий, когда прерывисто дыханье.
Тот, кто теперь с тобой - один ли он из тех,
Познавших смысл тепла еще до расставанья.

На расстоянье двух, а может быть, пяти
шагов, но бледен свет и холодно в тумане, - 
Распахнуто окно и - стоит подойти - 
ключ от чужих дверей мерещится в кармане.

И здесь ты будешь вор - коль страх в твоей груди,
Ты будешь не в чести - коль страх не за горами.
На расстоянье двух, а может быть, пяти
шагов - струится жизнь в чужой оконной раме.

Но стоит ли тогда дышать в чужом дому,
Чтоб вызывать своим дыханием крушенья?
В тумане бледен свет, и страшно потому,
Что страшно совершить неверное движенье.

И наваждений нет, когда твой голос тих.
Но на сто верст окрест разносит придыханье.
Тот, кто теперь с тобой - один ли он из тех,
Познавших смысл тепла на этом расстоянье?!

1989



* * *

                                       Гелле

Достойная всего, что хочется тебе,
Угодная тому, кому ты будешь рада.
Ужели это жизнь - в пределах Ленинграда?
Ужели есть простор во гневе и злобе?
Простор земли велик - и более того - 
Работа хороша тому, кто ровно дышит.
Но если ты молчишь, то кто тебя услышит,
А если не летишь - не видишь ничего.
Но это - ничего. Живущий - да летит,
В молчании - тепло, а слово не поймешь.
Быть может, ты во сне таинственно летаешь? - 
Во сне летать тебе никто не запретит.
Да здравствует восторг ладони и плеча.
Да здравствует плечо, согретое ладонью.
Тому, кто полетел - помашем вслед ладонью,
Но вряд ли поглядим вослед из-за плеча.



* * *

Никто не выглянет в окно
На голос ветра ледяного
Но стоя у ларя пивного
Мне знать о том не суждено

Зачем в глухую старину
Перевернулся воздух жуткий
Мир стал разбавленный и жидкий
Подобно пиву и вину

Никто не скажет почему
Дороги все ведут в столицу
Но наблюдая в небе птицу
Я понимаю что к чему

Зачем в глухую старину
Перевернулся воздух пресный
Мир стал разбавленный и тесный
Подобно пиву и вину

Никто не знает как начать
Об этом умную беседу
Но выпив пива я соседу
Смогу об этом промолчать

Зачем в глухую старину
Перевернулся воздух дикий
Мир стал растерянный и тихий
Подобно пиву и вину

1990



СТРАННЫЙ РАЗГОВОР

              I

Проснувшись - обедали чайем;
Т ы мне заглянула в глаза
И молвила: "Все, что мы знайем
Мы скоро забудем!" - Глаза
Наполнились жидкостью слезной.
Но ты продолжала сквозь плач:
"Мы встретились ночью беззвездной,
Над нами струился калач
Луны, зачаженной туманом.
Но стоит ли помнить об этом? - 
Мы сладким напились дурманом - 
Ты больше не будешь поэтом.
Ты будешь работником ямки
И буйным участником пьянки".

              II

Мне горестно стало от мыслей таких,
Я громко вскричал: "Нет, не думай так сумрачно
И вслух не ругайся, ах, жизнь ускользает,
Ах, жизнь ускользает,
Но все же не пусто вокруг не темно".

              III

Ты мне отвечала: "Ты спишь, но не знаешь,
Что жизнь твоя вовсе не полная чаша,
И если во сне ты высоко летаешь,
То знай, что летаешь не лучше, чем сажа,
Чем дым и отвратная вонь из уборных, -
Цитата из "Женщины-Шеи", пожалуй, -
Но ты, к сожалению, не из проворных,
А даже из толстых и глупых, пожалуй!"

              IV

Тебе я ответил: "Ты, свет, не права,
Ты, свет, не права, ты, свет, не права, -
Ты, свет, не права, ты, свет, не права, 
А может быть, самую малость права".

1990



* * *

Значение петли для шеи кислород
Народ рифмуется с народом как полено
Есть локоть у любви но суть его колено
Для тех кто слово сад прочтет как огород
Я видел лица их охваченные сном
Читая их восторг я чувствовал измену
Какая разница за локоть иль колена
Друг друга держим мы застигнутые сном
Табачный дым не сладок закурив
Просторный свет любви мы сделаем послушным
Коль это бред ответь протяжный доктор Лушин
О чем же нам молчать уже поговорив

1990



ПУТЕШЕСТВИЕ

В стекляннотощей электричке
Толпа на жердочках сдела
Вошел кондуктор безволосый
С железной дыркою в руках
И проверяющим билеты
Он осторожно дырки делал
Не только на самих билетах
Но на плащах и пиджаках

За ним проследовал буфетчик
С большим количеством съестного
Приобретавшим бутерброды
Он руки истово лобзал
За ним опять пришел кондуктор
Наделал много дырок снова
Тотчас за ним пришел буфетчик
И поезд прибыл на вокзал

В стекляннотощей электричке
Никто не выглянул в оконце
В толпе безропотномолчавшей
Произошел неясный страх
На этот раз пришел кондуктор
Как утром к нам приходит Солнце
И незадачливый буфетчик
Со сдобной дыркою в руках

1990



* * *

Местами Питер рос не из-под ног - из воздуха,
На каждый новый вздох - этаж за этажом.
Казалось, в тех местах - схвати за кнут извозчика,
И он ответит: "Что ж - и ветер запряжем,

И сможем полететь над городом, и площади
Увидим свысока, как блюдца на столе.
Но в этом никогда нам не помогут лошади - 
Оставим их пастись на каменной земле".

1988

    © Мякишев Е.