Евгений Мякишев

КОЛЛЕКЦИЯ

ЛЮБОВЬ

Зубами длинными сверкая,
Бредет любовь тропинкой узкой.
Она хромая и слепая -
И потому зовется русской.

В одной руке сжимая клюку,
В другой - пеньковую удавку,
Босой плюсною давит клюкву,
Цветочки хилые да травку.

И коль повеет русским духом
В глухих чащобах и низинах -
Тотчас она укроет пухом
Ловушки на своих тропинах.

Силки расставит и капканы
И, притворившись безобидной,
Развеет ложные туманы
С кривой улыбкою бесстыдной.


* * *

Моё жилище в тридцать метров
Не знает, что хозяин мёртвый,
И лампа на столе не меркнет,
И шевелит упругой мордой.

На ржавой плоскости кровати
Отныне я не повелитель.
Рта моего разверзся кратер,
И дух из тела в город вытек.

Мой дух лежит в волне Фонтанки,
Вокруг него снуют фантомы,
И духа склизкие останки
Через мгновение потонут.

Они с фантомами исчезнут,
Зарывшись в илистое днище,
А я останусь - если честно -
Отягощать собой жилище.

Моё жилище в двадцать строчек
Не знает, что хозяин скрючен,
И скрепкой к строчке приторочен,
И скобкой заключён в наручник.


АКРОСТИХ I

Женская память короче петли -
Если смотреть на неё свысока;
Линии жизни в дорожной пыли
Еле заметны для глаз ямщика;
Звонкой монеты фальшивый металл
Не согревает дырявый карман.
Общее в строчках, что ты прочитал, -
Верь мне - правдивый, но горький обман.


ДВОЙНОЙ АКРОСОНЕТ


I

Воинственный предмет подъемля к небесам,
Истошный возглас радости размазав,
Карзубым гребнем примыкая  к волосам,
Алкай сквозь сон сосок противогаза. 

Как безволосый птенчик из гнезда, -
Репейный нос из мха лица сквозится;
Арктическая тощая звезда
Спокойно в бледный лоб смогла вонзиться.

Нечаянным движением руки
Исправлена спираль косы на кичку;
Купаются в тугих грудях соски,
Овал бедра похож на электричку.

Воинственный предмет дрожит в руке,
А рот молчит - петля на языке.


II

Качая печальной своей головой,
Распахнутым глазом ты ловишь - движений!
Ах, если бы ты зачерпнула скулой
Слоистые губы других наслаждений!

Не стоит стоять на мосту ледяном,
Испуганно трогая пальцем сосули,
Катаясь по миру в бочонке пивном, -
Охапками можно дарить поцелуи.

Весёлой ногой попирая закон,
А именно - кодекс пристойности граждан,
Вонзись в моё ухо трамвайным звонком
Или в уста мне - лобзанием жадным.

Красивые руки укутав в меха,
Автограф... оставь мне автограф греха!


КРУГОВОРОТ

Сомнителен теней круговорот,
Где каждый, рот разинув, смотрит вверх...
Но если ближний твой почти урод, 
То значит ли, что ты не человек?

Мой голос тих, строка моя слабей,
Чем нити тень, чем поцелуй любви.
Униженный, воспрял я средь скорбей
Под вывеской железной "Не убий!"

Я на листе живу, как на песке,
И строю город из картавых строк,
И теплится глухая кровь в виске,
Пока клинок, пронзив, не даст ей сток.

Зачем, смеясь, любуется толпа
Хитросплетеньем выцветших теней?
Зачем моя проворная тропа,
Затерянная, пролегает в ней?

Я, наизнанку вывернув испуг,
У пропасти молчу, застыв над ней,
И две ладони узких женских рук
Двух гибелей, зажатых в них, страшней.
Восторженность моя здесь ни при чём -
Виновен я без горечи вины,
И если обернуться - за плечом
Ладонь одна и тень одна видны.

Смеяться если - то на полный вздох,
Черствеет речь, как хлеб на сквозняке...
Под вывеской железной "Чтоб я сдох" -
Живу одним клинком в твоей руке.


ДОМ НА ГОРЕ

Лесе (Ивановской принцессе ткацкого станка)

Леса, дорогу из леса
Хвойных, мохнатых сомнений
Скрыла густая завеса
Грустных твоих настроений.

Медленный, вяжущий сумрак,
Тщетно пронизанный светом,
Красит рассудка рисунок
Оцепеняющим цветом.

В чаще кукует кукушка
Глухо... дотошно-неспешно,
Леший шуршит на опушке -
Строит ловушки, конечно.

Ты у болотца, на кочке,
В чащу зелёную смотришь:
Дни пролетают и ночки...
Леса, кого ты морочишь?

Ты уже вышла из леса,
И поднимаешься в гору;
Перед тобой лишь завеса
Неба, доступного взору.


ПИСЬМО

Е. Ворсулевой

Дорогая Лена, догорает лето -
Осень тихой сапой бродит по округе;
Зыбкие туманы - верная примета
И дождей сентябрьских, и февральской вьюги.

На горе в избушке я сижу на лавке -
Предо мною книжка и баклажка чая.
Я живу, как Пушкин в Болдинской отставке -
Стихики слагаю, по тебе скучая.

Поутру - проснувшись - выбегаю в поле
Босиком по травке к роднику - умыться,
А не так как раньше шастал с перепоя
С рожей посиневшей, чтоб опохмелиться!

Днём иду за хлебом в лавку на перроне -
Слушаю занятный телефонный зуммер,
Вечером доступны рифмы и перо мне,
Ночью - сон покойный, сплю - как будто умер.

Приезжай в субботу - привези в подарок
Солнечных улыбок, удивлённых взоров!
Вечером туманным августа огарок
Озарит перины ближних косогоров.


* * *

Е. Ворсулевой

На рубеже двух ложных этажей
Я потерял, пытаясь обрести, -
Устойчивость на пьяном вираже,
Сжимая светляка в своей горсти.

Ты в гордости о прошлом не грусти
И ложную тревогу не лелей -
Я буду хорошо себя вести
И даже улыбаться веселей.

Кого следил я в тесной темноте -
Или себя в безумстве защищал?
Кому пишу я этот странный текст?
Кого прельстил я, кто меня прельщал?

Спускаюсь вниз и поднимаюсь вверх,
Блуждая по ступеням в тишине...
Я отомщу себе - один за всех:
Вина - во мне, а истина в вине.


* * *

В. Шубинскому

Ни криволинейный, расчерченный мрак,
Ни сонный, осенний мороз,
Ни полной луны постоянный маяк
Нас не поведут под откос;
Казённых домов на пути короба
Не скроют в ловушках навек -
Петляет окольная наша тропа,
Чащобы готовят ночлег;
Под сиплое уханье духов лесных,
Сквозь шелест болотных осок,
Из угольных ям, из завалов ночных
Едва различим голосок
Невинной, но вечно виновной земли,
Манящей своих должников
Вернуть ей котомки её и кули
Мельчайших зыбучих комков,
Заёмных песчинок звенящую персть.
Но нам в назидание дан
В блужданьях кривых указующий перст
К незримым в потёмках садам.


АКРОСТИХ II

Деревья длинные оставлены листвой,
Узоры осени похожи на пожар,
Щетина девственницы пахнет колбасой;
Изгнанник вечности имеет свой позор.
Надежды юности - капканы стариков,
Зацепки старости - никчёмные крючки,
Арена мудрости - театр для дураков.
Щади себя, мой друг, храни мои стихи.


ЖИЛИЩЕ НА ЛИСТЕ

Жилище представляет, как ни странно, -
Скорее плоскость, чем пространство, ибо
Забит диван на дно и неустанно
На нём вращает плавниками рыба,

И на неё животное ш'рстяное
Уставило мигающие зины,
Животное упрятано в каноэ,
Отлитое из пористой резины.

Каноэ помещается, но туго
Меж потолком и полом. Воздух влажен.
Наполнен воздух сочлененьем тулов
Нагих крестьянок, убежавших с пашен.

Из-под дивана метится индеец
Т'магавком отрубить у рыбы вымя,
В его мозгу колышется идея -
Каноэ захватить в ближайше время.

Шерстистый зверь каноэ не уступит -
Индеец это чувствует ноздрями,
Поэтому он сам лежит на трупе
Верблюжьей самки, сплющенной дверями.
Верблюжья самка бьётся в рыбье вымя,
Зверь ш'рстистый лапой тулова крестьянок
Прессует зло. Индеец шепчет: "Women
Is bed...", - и, тупо пялясь на останок

Крестьянских тулов, молится Музеппе.
Повинен сей индеец в многих смертях:
Повинен в том, что не живёт в музее
Шерстистый зверь, а рыбы нету в сетях.

Той самой рыбы, на диване коя
Спокойно возлегает, как на койке,
И, вымя своё выпятив нагое,
Показывает ловкие наколки.

Жилище представляет, как ни странно,
Скорее плоскость, чем объём, в который
Могла бы быть насыпана сметана.
Но - нет, намазан клей, разит конторой.

Жилище - плоскость. В нём тоскует пакость,
Имея привилегии на праздник,
А над листом, склонясь, желает плакать
Осенний, рано высохший подвазник.


* * *

О сад осадков, где гуляет ворог,
Где каждый чёрств, как корж,
И, как булыжник, груб.
Где женщина показывает грудь,
Ребёнок плачет, но смеётся ворон.

О город горя, где живу в осаде,
Где каждый мёртв, как сон,
И, как пастух, угрюм,
Где каждый дом напоминает трюм,
А жители не думают о саде.

...О скрипках думают в саду ворота;
Когда скрипичный ключ в дупло замка
Вдевает ключница -
Дрожит ее рука
И раздирает рот её зевота.

О сад осадков, где зимой в снегу
Ютятся статуи;
Поскрипывая, сторож
Зло землю прижимает к сапогу -
И шум шагов его едва ль ускоришь.


* * *

Я сижу в электрической штуке,
На колёсиках едет она,
Издавая протяжные звуки,
Как любовная, на фиг, струна.

Рядом людики в шапках из плюша
Потребляют какую-то дрянь,
С костылями идёт побируша -
Колченогая наглая пьянь.

Под ногами лежат нечистоты,
За окошком - помои и грязь;
Промелькнула, снимая колготы,
Под кустами какая-то мразь.

Запах гадкий, отвратный, тлетворный;
Свет мучительный, гадостный, злой,
Как в общественной склизкой уборной...
Эх, ударюсь я, на фиг, в запой!


В КРУГУ ЗЕЛЁНОЙ ЛАМПЫ

Я по лесу ехал вдоль логов звериных,
Берлог одичавших сибирских мужей;
Со мой в тарантасе сидела Ирина
И молча жевала варёных ужей.

Ужель жизнь ея, петербургской дулёбы,
Зачахнет в лесу, где царит прохиндей?
Ужель лик ея, почерневший от злобы,
Узреет лишь тёмный тунгусский индей?

Ужель не придётся ей более - грустно! -
Внимать разговорам учёных мужей?
Я по лесу ехал, мне было невкусно
Смотреть, как Ирина жевала ужей.

Дорога скользила, дорога сквозилась,
И вот улетучилась из под колёс,
Холодное небо тотчас покосилось,
Царапая лес загогулями звёзд.

Зима притащилась, морозом бряцая,
Как цепью уклюжий цыганский медведь,
И долго меж веток плясала босая,
Срывая последнюю чахлую медь.
Внимая таинственной песне мороза,
Ирина промолвила жадно и зло:
"Сижу в тарантасе твоём, как заноза
В башке у тебя, но тебе повезло -

Проснувшись, вертайся вдоль логов звериных,
Беги от колдуньи скорей. Прочь же, прочь!"
И тотчас в снегу растворилась Ирина,
А в лампе настольной - ненастная ночь.


ЗЕРО

Домушник, словно домовой,
Влезает молча к нам домой.

В квартире не включает ламп,
Едва приметен шорох лап.

Быть может, только снится нам,
Как он перебирает хлам,

В мешок ссыпает серебро;
В замке ключ хрустнул, как ребро;

Шаги по лестнице... и тьма -
Непроницаема, нема;

Метёт сквозняк, в печи зола
Звенит, наверное, со зла,

Пустой трамвай скользит вдали;
Луна повисла, как полип,

Ни кот, никто - дворы пусты,
Лишь ночь сжимает свой костыль,

А вор спешит сквозь проходной
С мешком пешком к себе домой,

Где под покровом тишины
Ничьи движенья не слышны,

Но домовой, оскалив рот,
Его давно с добычей ждёт.


СОНЕТ С ЭПИГРАФОМ

Полна пыланьем полынья -
Поленья ледяные 
Поют, в полуночи звеня,
Вздымая искры водяные.
Пылает Полина польщённой щекой,
Петляет глазами, как заяц в лесу,
Когда моя речь полнозвучной рекой
Качает на волнах Полину-красу.

Когда на весу в ловких пальцах руки,
Как яблоко, слово сжимает она -
Я вброд прохожу перекаты реки,
Подчас под собою не чувствуя дна.

Но прячется заяц в зыбучий лесок;
Пылание гасит внезапный мороз;
И азбукой Морзе в дремучий висок
Шлёт сердце моё замирающий SOS.

Заманит застывшей реки полынья
Молчаньем меня - из огня в полымя.


Auto da feм
(написано в соавторстве с Михаилом Болдуманом)


В Москве Белокаменной, впрочем, замызганной ныне
Не хуже, чем Питер (хотя полагаю, что хуже),
На площади Красной лежит - как на грязной простыне -
Борец за свободу народов Калмыкии в луже
Бензиновой... чиркает спичкой, от холода ёжась,
Чтоб сжечь себя сам в знак на редкость крутого протеста,
Да спички, видать, отсырели... Тогда, искорёжась,
В косом выраженьи лица - из неясного места
Стремглав достаёт зажигалку с названием Zippo -
Он знает, он видел рекламу - она не откажет...
Он крутит колёсико и ухмыляется зыбко -
И зябко ему... И никто рядом с ним не приляжет,
Все мимо идут - всем калмыки по длинному бую -
Мужчинам, а женщинам - тем до персидской сирени...
Вот в полном отчаяньи песню степную лихую
Калмык запевает (певучи они от рожденья -
степные калмыки!), а всё - между тем - понапрасну,
И голос его зависает над площадью хмурой
Подраненной птицей - в свободном полёте - прекрасной,
С такой благородной, природной, народной фактурой.
О чём он поёт - сын степей - из бензиновой лужи -
О тяжкой ли доле кочевников в смутное время?
О том ли, что качество Zippo значительно хуже,
Чем надо? Поёт по-калмыцки... Вот странное племя -
Степные калмыки! Загадочны! Но - самобытны!
И как их поймёшь - хоть живи с ними в юрте два года...
Прохожие в массе своей - в большинстве - любопытны,
Но я повторюсь - им по бубну калмыков свобода,
И это прискорбно... Они лишь обходят брезгливо
Калмыка поджаро-скуластое хрупкое тельце...
... И лишь из Кремля на него всё глядит боязливо -
Одышлив и тучен - уже вымирающий Ельцын.


* * *

Е. Ворсулевой

Не стоит мне рассказывать о том, что ты хорошая,
Смотреть глазами грустными и песни петь влюбленные;
Зима швыряет в форточки воды замёрзшей крошево,
А шторы в нашей комнате смешные, запылённые.
Вот ты сидишь на краешке кушеточки обшарпанной,
Носочки вяжешь тёплые и шапки несуразные;
Скрипит твой голос, милая, как старый стул расшатанный,
И я почти не слушаю слова твои бессвязные.
Ко мне пришла ты осенью попить чайку индийского,
Покушать хлеба с маслицем, с колбаскою копчёною;
Была ты нрава кроткого, исконного, российского,
Прикинулась невинною - хотя была матроною,
А я - простак неопытный, неискушённый юноша -
Тебе поверил запросто шальной душой мечтающей;
В капкан твой, многих сцапавший, себя частично всунувши,
Попал со страшной силою - ведь ты шалава та ещё!
Вверни подслеповатые глазёнки в жизнь минувшую -
Сколь за спиною сгорбленной тобою покалеченных?
И лошади не справиться с такой тяжёлой ношею
Измученных, опущенных, болезных, изувеченных.
Но вскорости придёт весна - снега растают глыбкие,
Я распахну окошечко, отдёрнув штору тёмную,
Оставлю на прощание свои стихи, улыбки и - 
Тебя с твоею ношею, - как тушу неподъёмную.


* * *

Анита - девушка со свойствами магнита -
И Женя - юноша с движеньями сажени -
По жизни были удивительного вида...
При этом Женя, зажимая в жмени
Изящное Анитино запястье,
Аниту устрашал звериным взором,
Когда легко изрыгивал из пасти
Слова любви - наперебой со вздором.


ЛЕТО

Зубастое лето сапожною щёткой
Начистило горы - верблюжьи горбы,
Намыло полянок заросшие щёки,
Ещё раскопало булавкой грибы.

Своей суковатой, тяжёлой клюкою
Ударило город вдоль мягкого брюха,
А после - дождливой осенней порою
Ушло на бульвар и живёт там, как шлюха.


* * *

Бутоны распускались в тихой комнате,
А мы спешили прочь... Точнее - в сторону,
Мы жизнь свою уже успели скомкати:
Шли слушать соловья - попали к ворону,
Хотели свет увидеть - не увидели,
Хотели дом построить - не сподобились.
Теперь спешим, но нас не ждут родители,
А что нас ждет - к тому не подготовились.


ВОЛШЕБНЫЙ  ПОЛЁТ

На юг летела стая петухов,
Горланя бледнолицые закаты,
А рядом с нею стадо пастухов
Летело, оседлав кокарду хаты;

Матрёна - инфантильная жена
Хмельного продавца сушёной рыбы -
Летела чешуёй украшена,
Устроив на лице смешные грибы;

Работник пива Афанасий Фет
Летел, поникнув буйной головою;
Коровий парень Джон Саманта Фред
Летел, зарывшись в сено с головою;

Растерянно скользил на животе
Любовник и подругу мял в объятьях,
Кухарка, глупо сидя на плите,
И барыня летела на полатях.

Повеса, деревенский сучий кнут,
И важные блюстители порядка,
Летели молча, а какой-то плут
Вопил вослед: "Рогатку б, где рогатка?"
Летели даже те, кто не хотел,
И те, кому плевать на перелёты,-
Махал руками Люпус - винодел
И сыны Кампучии - патриоты.

А я сидел в светлице у окна
И делал вид, что сочиняю стихи;
За мной следила верная жена
И причитала: "Глянь, летают - психи!"


* * *

Светит полная луна, синий высится предмет,
Это - мощный Синий мост, на мосту сидит инкуб.
Он размером со слона, он мучителен и груб,
Он сосет свой склизкий хвост, словно делает минет.
Ах, зачем невдалеке от Исакия - инкуб?
Медный всадник, прогони! прогони его в Неву -
Пусть погибнет он в песке донном, сгинет наяву,
Пусть он скроется в тени, он мучителен и груб.



АКРОСТИХ III

Владея удавкою ложных тревог,
Имеешь ли ты настоящий оттяг?
Кто делит с тобой бриллианты дорог,
Туманную залежь живительных влаг? -
Объемы пустот, обнаженную суть
Российско-индийских словесных трясин...
И если ты веришь в начертанный путь -
Я встречусь с тобою под сенью осин!

    © Мякишев Е.