Стирал с женой во дворе, дочка распахнула окно и кричала нам:

- Папа, мама, быстрей телевизор смотреть! В Америке война!..

…Небоскреб, наполовину скрытый непроницаемой пылью, казалось, опускался в пучину - тонул…

"…И ВСЯ"

В столовую я вошел через кухню. Зал разгорожен узким столом, освещен плошками по углам и пламенем в камине. Тепло, проникавшее из кухни через раздаточную с окошком выдачи пищи в перегородке, добавляло духоты воздуху и без того здесь тяжелому.

Пропуская меня, повар Хлеб дверью смел в угол Камсу, по утрам под ней нудившего: "Дай. Ну, дай. Сдохну же". Я потянул носом, к запаху камсы, исходившему от фельдшера, сегодня подмешался запашок подпорченной тушенки. "Смесь" эту перешибала вонь резиной, источаемой ботами на полеводах сидевших за столом. Хлопцы бросали на пальцах кому разделить добавочную порцию флотских макарон, мужики потягивали из кружек цветочный чай, круто заваренный - чифирь.

Места под раздаточным окошком пустовали, подтянувшись на кронштейне потолочного плафона, я перемахнул через стол и скамьи. У камина погрел руки, взял с полки жбан, сделал пару глотков и услышал:

- Ротный, сколько нас испытывать будут?!

От неожиданности чуть не поперхнулся. Вытер губы, повернулся на голос - спрашивал бригадир первой полеводческой бригады Кабзон.

- Ведь проходили ж… Три раза в году до кампании. Натерпелись! "Красные канавы" в печенках сидят. А норы… четверых потеряли.

Звеньевой Селезень, сидевший ко мне спиной, привстал, повернулся и, разорвав надвое по груди тельник, поддержал бригадира:

- А мы, разведка?! Месяцами из нор не вылезали. Да в них в сравнении с этим гребаным островом - рай! Уверял, год отдохнем, настоящих овощей поедим, а что едим?! Драники из топинамбура - этой "груши" прОклятой. На-е-лись! А салат?! Посмотри, как мне зубы от оскомины скрутило!

Селезень осклабился.

С передними зубами не только у него, у всех проблемы: у половины полеводов удлинены чуть ли не вдвое и торчат через разверзлые губы, у другой половины, наоборот, втянуты в рот под язык и небо. Коренные у всех смыкались только потому, что резцы - подвернутые - вкладывались в образовавшиеся щербины. Одни - оскаленные, другие - с губами в ниточку, первые злые как звери и слова не вытянешь, вторые молчат как рыбы, а заговорят, так ничего не разберешь.

С подчеркнутым спокойствием я отреагировал:

- Помнишь последний приказ по роте, бригадир?.. Здесь не казарма, а колхоз, я - не ротный, а председатель правления. А ты, звеньевой, тельник почини: знаешь, заменить нечем. Насчет Испытания… Если четыре года на острове нам зачтутся экзаменом на выживание, мы его, полагаю, сдадим: серьезных эксцессов, провалов пока не было.

Мужики зашумели:

- Испытание, нам оно зачем?!

- Каторга это, а не Испытание!

- Испытание без комиссара роты - не по Уставу!

- От самого Провокатора узнали!

В конце стола приподнялся мужик по прозвищу Хромой

- А мы, оруженосцы, чалимся здесь одни… без офицеров, без оружия? Им - в часть, а нас - под арест! У меня этот остров… этот колхоз… этот вагон-ресторан… вот где, - мужик провел пальцем по шее, - сидят! Лучше бы на губе в Крепости сидели.

Из офицеров роты арестовали только меня и лейтенанта-медика Комиссарова, взводным, комиссару и старшине приказали доставить все оружие со снаряжением в часть. Они вернулись в Антарктиду, но нас уже не застали - мы бежали. Я ждал их прибытия на остров, места во главе стола в вагоне-ресторане, под раздаточным окошком оставил, но прибыл один Комиссаров, которого в побег оставил на гауптвахте. Он вручил мне депешу от генерал-шефа Крепости, в ней приводилась просьба командующего задействовать роту на сельхозработах. Обычно, это сезон работ в "атомных парниках" Антарктиды, Что-то там делать спецназовцы, понятное дело, не умели, а направляли огурцов поесть, чтобы из кампании в часть вернулись, набрав "жирка" витаминов. Генерал-шеф писал: "Президент Пруссии просил меня оказать содействие в восстановлении разграбленного на острове колхоза "Отрадный", вы на Бабешку бежали, а по сему поучаствовать в этом благом деле судьба выбрала вас. Командующий вкурсе". Четыре года прошло и сегодня выясняется, что сельхозработы еще и внеочередное Испытание - экзамен на выживание. Я чуть не поперхнулся почему - понял, что полеводы, как и я ночью, об этом прознали.

- А Чонка? - подал голос кто-то из разнорабочих (я их, японцев, к тому же братьев, не различаю, кроме тучного увальня по прозвищу Тонна). - Не спецназовец, денщик вольнонаемный. Ростом не вышел, здоровьем обделен: слабенький китаец.

- За что мучается? Что он здесь делает?! - подхватил Хромой.

- Мучается?! Он организовал побег из Крепости и с нами увязался. Ни кто его не неволит, может убираться с острова, Зяма на корабле место найдет! - взорвался-таки я. - Что в обеденном зале Камса делает?! Я что приказал, не впускать вонючего. Будет Хлеб за порядком следить, или мне ему черпак на мотыгу заменить!

Мужики не унимались:

- Каторга!

- Заточили нас!

- Да лучше по норам месяц проползать, чем здесь неделю прожить!

- В кораллоломнях коралл рубить, чем здесь полоть!

- Там шытнеэ, во вшяком шлу-ае.

К мужикам присоединились хлопцы:

- Пашем на какую-то Пруссию!

- Мы здесь состаримся, не познав любимых и отцовства, - пошутил кто-то.

- Братва, а кто Соглядатай Испытания!?

- А ты не знаешь, что Провокатор даже не знает. Только комиссар. Кайфует сейчас на губе.

- Да поштигает гогда ле-тенант медга-ат?!

- Товарищ полковник, вас не было, он заявился - нас всех стошнило!

- Стариков - цветочками, а нас, салаг, - тушенкой!

Галдеж в столовой случался по пьяной лавочке, но чтоб с утра за завтраком с похмелья - такого я не помнил.

- Какие "старики", какие "салаги", какой "товарищ полковник"?! Это что?!! Бунт?!! - перекричал всех.

- Да… кагой гунт… недо-ольство… г-м!.. проявляем, - пробасил с полным ртом и шумно проглотил Силыч - мужик ровненько вдвое выше ростом и больше весом японца Тонны. Он, заведующий хозяйством, моя правая в колхозе рука, сидел в торце стола, подпирая спиной тамбурную дверь. Табурет под зад великану, когда последним входил в обеденный зал, выдвигал из-под столешницы кто-нибудь из четверых разнорабочих, сидевших тут же по сторонам; тот, чья была очередь проделать это, ел спокойно, не зажав котелок меж колен под столом, как трое братьев.

- Помолчал бы, - урезонил я Силыча. - Или будешь накалять обстановку?

- А как выгорит, Председатель.

Полеводов можно понять - обидно им. Они по последнему по роте приказу три года как не "старики" и не "салаги", не воинское подразделение, а полеводы и товарищество коллективных хозяйственников. Их лишили формы, воинских званий, фамилий, имен, чести быть морскими пехотинцами спецназа - равно героями. Взамен приобрели совершенно непонятный им статус - "коллективный хозяйственник", должности "полевод", "разнорабочий" и прозвища. На бирке в изножье гамака было написано, например: "старший сержант, заместитель командира роты в бою Ираклий Кобзон", переправили на "заместитель председателя колхоза в поле, старший бригадир Кабзон". Обращаться вынуждены не "товарищ Кобзон", а "мужик Кабзон". "Мужик" - если старик, и "хлопец" - если салага. Взвода предписывалось приказом называть - бригадами, отделения - звеньями, пехотинцев - полеводами, оруженосцев - разнорабочими, кока - поваром, каптенармуса - завхозом, офицера медслужбы - фельдшером, комроты - председателем правления, КП - правлением, казарму - спальным бараком, каптерку - кладовой, пищеблок - амбаром, медчасть - больницей, гальюн - нужником. Смирились с судьбой, ан нет - по-прежнему оказывается, воинское подразделение спецназа и держат экзамен на выживание. И узнают об этом от самого Провокатора Испытания, а тот, и Соглядатай тоже, ротным комиссаром, получившим приказ провести экзамен, назначались в тайне - в помощь ему провоцировать и фиксировать на видео недовольство, неподчинение, беспорядки, потерю пехотинцами воинского духа, профессиональной подготовки, здоровья.

- Шаного шуда, я эму ма-ыгу в г-отку за-ыхну!

- Что он сказал? - спросил я.

- Штабного сюда, я ему мотыгу в глотку запихну, - перевел мужик, сидевший ко мне в почтительном полуобороте. Он по штату в роте - порученец при комиссаре, ныне выполнял комиссарские функции священника, звали Батюшкой, зубы у него скрючило в рот, но говорил внятно.

Я поставил жбан на полку.

Возмущение в открытой форме полеводы выразили впервые. От тех двух-трех глотков, что успел сделать, во рту вязало. В голове, в животе, в боку, в зубных протезах болело. Из желудка все, что съел вчера за ужином и ночью, просилось наружу. Настроение - удавиться только, а тут этот бардак, на который дОлжно реагировать не хотелось, но необходимо было. Только как? Колхозники - не морские пехотинцы: не прикажешь пасти заткнуть и сдать подпорченную тушенку коку в котлеты.

Напиться не дали, нервы сдавали, и я поспешил убраться из столовой, пока сам не проявил себя невольно Провокатором. Но Силыч не пропустил. Сидел и усердно тянул губами из японского котелка - делал вид, что не замечает. Хотел я подхватить пальцем макаронину и разложить ему по лысине, как встрял Камса.

Прибежал от кухонной двери с несвойственной пьянице резвостью, пал на колени и под табуретом завхоза прополз на мою сторону стола. На ноги поднялся у меня под носом. Так близко, не то, что стоять, подходить всегда боялся, а тут осмелел, в глаза даже мне смотрел. А разило от него вблизи! Силыч, я знал, опускал его голого в яму с тертым и прокисшим топинамбуром, и пока фельдшер руками и ногами взбивал надранку, укрывал его медхалатом другую яму с брагой. Мне лейтенант Комиссаров не нравился уже потому, что в роту был зачислен против моей воли. Как не просил я этого не делать, именно его из офицеров арестовали, мотивируя тем, что без врача на крепостной гауптвахте болеют недолго. Я его, бежали, в Крепости оставил, так генерал-шеф в отместку с депешей на остров прислал.

- Чего надо, соколик? - Я заложил руки за спину: раздражали и вызывали зуд в кулаках хилая грудь и мягкое брюшко Камсы, прикрытые одним медхалатом, ему размера на три большим, ниже колен и с одной уцелевшей пуговицей на уровне между пупком и пенисом. С высоты своего роста я видел "бугорок", без волосяного почему-то оформления.

- Опохмелиться, - ответил фельдшер. С таким апломбом, будто "опохмелиться" означало "Землю спасти". Икнул, и повис на моих плечах. Безудержно икая, обошел кругом - вытоптал последнее мое терпение. Облапил мне шею, плечи, спину, малый в росте, вылез из-под подмышки. С угрозой: - Прикажи Хлебу налить, а не то… я за себя не отвечаю.

И я сорвался: ударил снизу левой.

Но кулак мой врезался не в челюсть Камсе, а в лоб Хлебу. Повар, поверив в угрозу заменить ему черпак на мотыгу, прибежал из кухни; хлопцы перебросили через стол, его ноги не коснулись пола - напоролся на мой хук. Подброшенный ударом, Хлеб успел подхватить Камсу под микитки. Налетели на Силыча. С макаронами на лице и двумя бедолагами на животе, завхоз поднялся и отпрянул в угол. Тонна успел вырулить у него из-под ног табурет и задвинуть под стол, прежде чем повар с фельдшером уложились на пол - Хлеб спиной, Камса сверху.

- Председатель, а кто члены правления? Переизберем. Мордобойства больше не потерпим! Посмотри, какой бутерброд сотворил, - призвал меня к ответу Кабзон.

Раздражение и зуд в кулаках у меня пропали, уступив место хладнокровному расчету мастера - войти в "темп-раж" и положить всех. Но все же совладал с собой, сосчитав до двадцати. Вернулся к камину напиться, наконец. Взял с полки жбан, губ не замочил, как услышал:

- Я этой ваш тъяйхнутый кайл-хоз… в гробу видал… в белый къяйсовки.

Делая жадные громкие глотки, я скосил глаза. Был Чон китайцем маленьким и щупленьким. Я его видел редко, он болел, жил в больнице, часто там и столовался, на поверку не являлся, на прополку его не брали. Верхнюю губу у него поднимали к носу два крупных резца - как у японцев, но только не подвернутые и без щербин. "Протезы", - успел я отметить и прыгнул.

Достал и сдернул китайца с места, одною рукой удерживал за тельник на весу, другою бил несильно, пальцами, метя в лоб. Получилось звонко, но… от лысины Силыча - он наклонился стащить Камсу с Хлеба. Я даже это не сразу осознал, потому что опешил: китаец пропал! На весу ж, за грудки удерживал, он коленями края столешницы касался, и вдруг не стало - исчез.

Никак не среагировав, завхоз, отбросил Камсу в угол, поставил Хлеба на колени и руку ему, чтобы не свалился, заложил в дверные засовные крюки, в которые повар закладывал обычно обрезок четырехдюймовой трубы, когда готовил в кухне.

Камса не упускал момента: подполз, обнял повара и заканючил: "Дай. Ну, дай". Силыч поднял за шкирку и швырнул обратно в угол. Пригнувшись под низким ему потолком, снял очки, аккуратно сложил дужки и, пошарив за спиной, положил на пустующую цветочную полку. Проделал все невозмутимо медленно, как бы нехотя.

Прапорщик Селантий Лебедько - человек необычайного роста и богатырской силы, один мог потягаться со мной на татами. Мастерства не хватало, но опыта не занимать: ему только перехватить противника поперек талии с руками и оторвать от ковра. Он одного со мной возраста, как и я, носит зубные протезы. Мне как-то на учениях удалось проредить ему зубы лбом, мои передние он повыдергивал пальцами, скрутив болевым приемом. Все равно шатались: я, схватились в рукопашную, лбом бил ему в зубы, а попал своими в лоб.

Силыч языком отщелкнул от неба протез и сунул в подсумок на поясе - дал тем самым понять, что быть драке, а не обычной разборке полувсерьез-полушуточной, какие случались на сельхозработах в "атомных парниках" - от безделья и обжорства огурцами. Однажды, застав пехотинцев за потасовкой, я показал, как впредь развлекаться: подушку за угол в руки… и по голове обидчику. Подушками! По-ду-шка-ми! Это только в кино от удара мастером каратэ в челюсть поверженный встает как ни в чем небывало, с царапинкой.

Полеводы оставались на местах, за происходящим наблюдали настороженно, переглядывались молчком.

Камса из угла пополз под стол, из-под скамьи вырулил задом на жар и на четвереньках задом-наперед переместился к камину, у которого и лег калачиком под чугунной решеткой. Предусмотрительно пьяница нашел себе укрытие.

Я, все еще зачарованный удивительным исчезновением китайца, высматривал беглеца. Выход в тамбур завхозом блокирован, окна вагона заделаны, оставалось - сиганул в кухню через дверь, в которую повар бросился испытать мой хук. "Востер китаец", - заключил я.

Вернулся к камину, оттащил и усадил фельдшера за стойку с каминным инструментом (настоящим, не фальшивым как камин: на газу, с пламенем из газовой горелки): опасался, что решеткой, в запале порушенной, обожгут пьяницу. Камса с достоинством оценил новое место укрытия: протянул мне "пять". Пожимать руки я не стал, скрестил свои на груди и выжидал развития событий.

Силыч кашлянул - погасла плошка в одном углу.

Все замерли.

Гыркнул - погасла плошка в другом углу.

Зашептались, загомонили.

Кабзон, переломившись в пояснице, - был он ростом немногим ниже Силыча, но худой, - положил на стол между котелками сжатые в кулаки мослы, походившие в полумраке на пудовые гири. Все замолкли, и Селезень первым махнул к бригадиру, за ним трое - все его звено. Тут и все полеводы вмиг преобразились в морских пехотинцев. Перемахивали через стол, посуды не сбросили, друг друга не зацепили. Мою сторону приняли третий взвод целиком и два отделения второго взвода, сторону прапорщика Лебедько - первый взвод и одно отделение второго. Разведотделение сержанта Селезня уравнивало силы.

Разнорабочие встать из-за стола поспешили не с мыслью "за кого?", а с боязнью, что перепадет - непременно и немало, судя по тому, как у сорока верзил учащалось дыхание. Боялись, втянут в драку, а их, оруженосцев, искусству рукопашного боя особо не обучали, проявить же умение "помахаться", все ж японцы как-никак, - это в кабаке можно, но не здесь. Братья в замешательстве сгрудились, зажав в угол Хромого. Меж ними и Лебедько в другом углу - Хлеб на коленях, уперся свободной рукой в торец стола и мотал головой, пытаясь выйти из нагдауна.

Начинать драку никто не решался и, по всей видимости, не хотел. Когда бывало, шли стенка на стенку, "вторые номера" приседали, "первые номера" (старики: порослей, покрепче и опытнее салаг) делали шаг назад и в сторону за спины. Садились. Верховым в руки полагалась подушка, но откуда ей быть в столовой? Ее и в спальном бараке-то нет. Охотой же пустить в дело кулаки и ноги спецназовцы, понятное дело, могли воспылать только облаченными в шлем, нагрудник с подпаховиком, поручи и поножи, с чем тренировались когда-то в ротном тире.

Не решаясь начать разборку, стенка против стенки стояли уже минуту: что полеводам не в укор, но морпехам не к лицу.

Я же, подрастерявший за время председательства командирскую реакцию, молчал. Мне, комроты без комиссара, офицеров и старшины, случись драка, грозило единоличной ответственностью за проваленное Испытание, и после драки я, председатель колхоза без членов правления, места лишусь. Но, хуже того, останусь без зубных протезов, а запасных нет, и новых на острове ни кто не сделает. И я поспешил "челюсть" изо рта вынуть. Положить ее было не во что - карманов нет, а портупеи с подсумком на поясе не надел, оставить на каминной полке поостерегся: смахнут в огонь. Обернулся к Камсе и потребовал: "Растопырь когти, соколик". Увидев, какой чистоты пальцы протянутой руки, снял спецназовскую шапочку, раскатал маской, опустил протез и приказал: "Пуще глаза береги". Затем, поправив в стойке каминную кочергу, за которую неловко "чулком" зацепил Камса, принялся закатывать по плечу рукав тельника: пора было проявить свое отношение к происходящему. Я понимал, что процесс пошел, Провокатора уже не остановить, и пытался определить в стенках Соглядатая Испытания - кто и как будет фиксировать драку. Осенило вдруг, что это китаец и микрокамера у него в зубных протезах.

Великан поднятым большим пальцем с огромным соляным "камнем" под ногтем указал на окошко в перегородке, тут же нажали кнопку, под ним образовался проем и обеденный стол со скамьями пришел в движение. Котелки стучали, натыкались друг на дружку - образовали запруду, пока Кобзон не убрал кулаки. Стол со скамьями через раздаточную переместился в кухню. Начать, наконец, выяснять отношения противникам ни что теперь не мешало. Но морпехи ждали команды. Успели похватать со стола ложки и, как завороженные, слушали звон падающей в мойку посуды, где-то в "утробе" кухни, куда попасть в наряд только мечтали - Хлеб один справлялся. Кстати, тот, потеряв опору, завалился вперед за уезжающим столом, - упал бы ничком, если бы не рука в крюках, - и оглашено орал.

Прапорщик рыкнул - погасла третья плошка.

Полумрак сгустился, тишину нарушали вопли Хлеба, гул от пламени, вырывавшегося из газовой горелки в камине, да шепот Камсы у меня за спиной. Прислушавшись, я разобрал: бывший ротный офицер медицинской службы подсказывал мне идею воспользоваться кочергой.

Лебедько, перекрестившись в углу, выступил вперед и начал проделывать телодвижения борца сумо перед началом поединка: поочередно поднимал вверх и в стороны руки и ноги, завершал движения прихлопом и притопом. Ступни огромные - как молоты, пальцы рук толстые - как сардельки (обувь прапорщику шили на заказ, а перчатки никто из армейских вещевых интендантов заказывать не брался - лекал нужных не могли сыскать), жир на загривке, плечах, груди и животе перекатывался волнами, почему, казалось, вагон-ресторан раскачивало как шлюп в шторм.

Похлопав и потопав, борец присел. Присел бы и ниже в позицию сумиста перед броском, да треснули на заднице трусы. Интуитивно, чтобы скрыть звук раздираемой ткани, пернул. Да так громко, что сам напугался. Оправлялся от неловкости с загривком выше лысины, ушами зажатыми в могучих плечах и с глазами крепко зажмуренными. Проморгался, слез с колена затихшего повара, и присел ниже. Притопнул, прихлопнул, уперся "сардельками" в бедра, локти установив в уровень с загривком. Глаза, красные до этой минуты, потухли. Вот-вот ринется, как бык на матадора.

Чтобы достать меня, прапорщику предстояло пересечь зал по диагонали - из угла у тамбура до камина, находившегося ближе к кухонной перегородке. А это, должно быть, волновало тех, кто в стенках стоял у него на пути - без задавленных (Вас переезжал вагон?), все видели, не обойдется. Подавит, боялись, прапорщик и тех кто "против", и тех кто "за".

- Кобзон, не томи! - выкрикнул один из сержантов, из тех, конечно, у кого "вагон" прошел бы мимо.

Другой сержант - он как раз стоял на пути прапорщика - зароптал, ссутулившись:

- Кабзон, завхоз шутит!

- Господи, образумь, - шептал Батюшка.

Старший сержант - с вопросом к рядом стоящему пехотинцу: "Ты не видел мою ложку?" - наконец решился и поднял кулаки по-боксерски. Сержанты тут же поспешили отдать команду отделениям, и пехотинцы засунули ложки за отвороты бот.

Камса, ухватив мой мизинец, завел руку за спину - пальцы коснулись чугуна, горячего от близкого жара из камина. "Нет! Только не этим", - переполошился я, поняв, что фельдшер подверг меня соблазну ухватить-таки кочергу.

Лебедько заревел - погасла последняя плошка в углу за мной. Теперь зал освещался только пламенем в камине. Моя и Камсы огромнее тени плясали по потолку и стене.

- Маскии-руйсь! - скомандовал Кобзон.

Пехотинцы вытащили из-за поясов и надели шапочки, отточено двумя руками раскатали чулком по лицу до шеи. Только глаза остались гореть в двух круглых прорезях, да нос торчать из третьей.

- Туу-суйсь!

С полминуты в стенках менялись местами: перепутались, чтобы потом ни у кого не было обиды на кого-то конкретно.

- Братишки, - вяло, без всякой надежды что послушают, просил пехотинцев Камса, - умоляю, не бейте в лицо: одни зубы проглотят, другие об зубы кулаки порвут, а у меня, ни слабительного, ни бинтов.

- Товсь!

И тут:

- Стоять!! Вашу мать! Всем смотреть на меня! - Голос, срывавшийся на женский, но решительный.

Кричал денщик Чон. На чисто русском, без акцента.

Щелкнул выключателем, потолочные плафоны в зале засветились, и все увидели китайца в проеме кухонной двери. Росток с ноготок, руки, ноги, шея тонюсенькие - китайчонок-хиляк послехронный, никогда не евший ни собаки, ни риса. Посчитали бы так, если бы не предстал в боевой стойке мастера единоборств, стиля никому из присутствующих неизвестного.

- Китаец? - не признал сразу денщика Тонна.

Чон поднял голову, по резцам, торчащим из плотно сжатых губ, загуляли отблески от огня в камине, и вдруг пропали! Щерится пустыми деснами.

- Шнял п-отеж! - поразился кто-то из "рыбок".

- Снял протез! - вторил кто-то из "зверей".

- Проглотил, - крестился Бвтюшка.

- Чонка, ты чо?! Белены объелся? - смеялся Селезень: он еще не понял, что китаец бросил вызов сразиться один против сорока.

- Это он серьезно? - подивился кто-то из салаг.

- Это он серьезно, - предостерег кто-то из стариков.

- Файер!! - запоздало и не в жилу, скомандовал Кобзон. Он китайца не видел, ни кого не слышал - усердно искал ложку: отклонившись назад, осматривал икры ног пехотинцев в ряду в надежде увидеть у кого-нибудь за отворотами бот две ложки.

Чон прыгнул чуть вперед (боты оставил на пороге), выбросил из кулаков указательные пальцы и вычертил ими в воздухе фигуры: у живота - круги, у груди - квадраты, перед лицом - треугольники, над головой - кресты. Глубоко вдохнул и издал гортанный звук - не устрашающий, схожий с перепалкой тетеревов на токовище. Пугало другое: щелочки глаз - их выражение (щелочек) вселяли неотвратимый ужас!

Пехотинцы застыли: старики в позициях мастеров айкидо, салаги в стойках монахов владеющих кун-фу. Хлеб затих, Камса замолк. Тишину нарушал один прапорщик - пердел.

И тут что-то произошло. Никто не уследил и не понял - что. Видели, как денщик с вытянутыми вперед руками и ладошками от себя "посунулся утюжком". При этом из ноздрей, ушей и трусов валили пар и дым.

Стенка на пути Чона расстроилась: пропустили к выходу. Перед Хлебом, припавшим к двери и норовившим спрятать голову под руку в крюках, денщик развернулся. За спиной - повар, по левую руку - завхоз в углу, по правую - разнорабочие в другом углу, спереди - стенки по двадцать морпехов вряд.

Китаец больше сузил щелочки, поухал филином, еще раз пальцами вывел в воздухе по кресту. У всех морпеховский гонор и спецназовскую спесь как рукой сняло, боевые позиции и стойки пропали - в стенках стояли одни кроткие монахи. Нет, не струхнули - рты пораскрывали.

Японцы отводили глаза от китайца и жались к русскому; тот обнял их по двое со сторон и, спиной сползая по стенкам угла на пол, что-то кудахтал, как курица-наседка.

Меня же будто сковало - не мог сдвинуться с места.

Батюшка попятился. У меня пенис знаменитый (подруга "слоном" называла), священник замер, почувствовав задом.

Вдруг пропал свет, и меня в потемках обдало жаром, ураганно пронесшимся мимо. А когда свет снова вспыхнул, я успел заметить, как в окошке раздаточной пропал денщик.

Силыч, казалось, сплющился в столбик - так втиснулся в угол. Хлеб, нашарив ручку, пытался открыть дверь и вопил от боли в руке - той, что в крюках. Я сидел на кочерге, хорошо, в стойку кто-то воткнул ее загребком вверх, а не рукоятью витой. Камса щипал меня за ляжку на удивление холодными пальцами, сопел и мычал - старался не завопить, как повар: сидел я на загребке и его руке поверх. Японцев, китаец пропал в кухне, вынесло из угла в центр зала. Но это что, у полеводов - вот это чудо! - в прорезях "чулков" пылали синяки.

Оказавшись промеж стенок из полеводов с синяками, японцы в страхе ждали напасти; склеились спинами, как уже не раз бывало в кабаках, и, топоча ботами по гулкому полу, смещались на свое прежнее место - в угол. Хромой, хромая, подбадривал: "Не бздеть!". Тонна обоссался, как и хромой, волочил ногу, из-под трусов по коленке за отворот бота стекала моча. Добраться до угла не успели.

Денщик объявился!

Стоя в прежней позе "утюжка", он, пригнув голову в окошке раздаточной, выехал на столе-конвейре из кухни в зал. Он улыбался. Я присмотрелся, объектива микрокамеры между резцами нет.

Чуть не подмял японцев, Хромой спас. Выкрикнул: "Блин!", и братьев как драники по сковороде размазало по стенам угла.

К всеобщему изумлению денщик был обут! В свои боты! Сами прибежали к нему в кухню?! Все как по команде воззрились на порог двери, но бот там не увидели, тогда, как точно помнили, что Чон из них выпрыгнул.

- Метаморфоза, - выразил свое изумление звеньевой Селезень.

- Чудо, - крестился Батюшка. Я легонько дал ему по почке, и он отслонился от моего "слона".

- Кто-нибудь видел мою ложку?!

Чон выпрыгнул из бот на пол, резко выдохнул из себя что-то похожее на "хер" и подтянул трусы. Снял со стола боты и, устроив подмышками по одному, сжал пальцы в кулаки, большие и мизинцы оттопырил. Приглашал "вмазать".

Стоял китаец с боку и чуть впереди меня.

На столе остались котелки, расставленные по местам и чистые. Вымыты от макарон с вонючей тушенкой! Кем?! Когда?! Впрочем, полеводов это не волновало, они пялились на дюжину запотевших с холода жбанов, полных киселя.

Силыч укоротил вытянутую в изумлении шею и закрыл рот. Нашарил на поясе связку ключей, встрепенулся, нашарил на полке очки и водрузил их на нос, достал из подсумка и вправил в рот протез - совсем преобразился в мирного, под хмельком непременно, завхоза.

Батюшка крестился, приговаривал: "Изыди, Сатана". Взирал при этом почему-то на Селезня.

Пришел в себя и я. Встал с загребка и руки Камсы, подошел к своему месту за столом и призвал:

- К столу!

Полеводы ждать себя не заставили, скатали маски в шапочки и переступили скамейки. Камса протянул мой "чулок", Батюшка расторопно - жбан с каминной полки.

- Эх, не сядь ты мне на руку… - косясь на мой жбан, дул на пальцы Камса.

Я громко, подняв жбан, произнес:

- Вы не замарали чести спецназовца… и достоинства колхозника. Испытание мы выдержим! И будем здоровы.

Выпил. С каждым глотком проглатывал позывы захохотать: никогда не видел сразу сорока синяков - поразительно одинаковых, как будто выставленных штемпелем.

Не найдя на столе чем закусить, занюхал "челюстью" в "чулке"… Локтем… Дном жбана. По-председательски уже, распорядился:

- С десертом не тяните, уложитесь за двадцать минут и на прополку.

Дверь мне отворил Силыч, предусмотрительно вытащив из засовных крюков поварскую руку. Хлеб, не вставая с колен, уполз (хромал одной рукой) в угол и зырил оттуда с выражением лица новорожденного младенца.

- Завхоз, - остановился я на пороге, - после десерта перед выходом на прополку соберешь у всех боты на хранение. Получи мои "прогары". - В тамбуре я снял и оставил матросике ботинки на кожаной подошве.

Спрыгнул с подножки вагона и запросил у комлога время. Поразился: реально полеводы бунтовали больше получаса, тогда как показалось что какие-то минуты. Выходит, Чон каким-то образом отключил у всех сознание и вверг в полное забытье - это, когда ураганом пронесся по столовой и пропал в кухне. Морпехам "выключил" по глазу, обулся, помыл посуду, у Силыча снял с пояса ключи от кладовой, куда сбегал за киселем. В восторге я чуть было не вернулся в вагон. Вскочил в тамбур и в дверное окошко увидел:

Полеводы, почтительно - с шапками в руках - проводив председателя, сидят по местам.

Силыч предложил Чону пройти на место во главе стола под окошком раздаточной. Тот плелся, вот-вот упадет, Хромой помог этому заморышу взобраться на скамью. За ними пошли и уселись по сторонам китайца японцы.

Звеньевые разлили кисель по котелкам, полеводы достали, слазив в боты, заначанные куски батона. Покрошили.

Силыч "колдовал": обходя стол, вытаскивал из подсумка винтовочный патрон, выламывал из гильзы пулю и высыпал порох в котелки.

Камса волочился следом и клянчил у всех тюльки; отливали ему в медгрелку, висевшую на груди под медхалатом.

Последний патрон Силыч разделил на двоих - себе и Кабзону, но пришлось отсыпать и Камсе: тот "жучкой стоял на задних лапках".

Кабзон, подставляя под порох котелок, спросил Силыча:

- Ложку мою видел?

- Достал ты! - взвился в нетерпении Камса и достал из кармана ложку. - На, держи! Двойную порцию отлей.

Бригадир поднял ложку к свету - его с дыркой: как-то в рукопашной неприятель кусал за ногу, прокусил голенище и ложку эту, заправленную за резинку спецназовского полусапога. Понюхал и обтер реликвию об тельник, отлил Камсе двойную порцию. Тот поблагодарил сердечно и отошел к камину.

Батюшка перекрестил свою посудину, потом крестами всю по сторонам от себя и, сказав: "Дай бог, не последняя", заглянул в котелок Селезню.

Силыч опустил ложку в свою посудину; первая походила на черпак, а вторая на маленький бак.

Кабзон, крякнув, отсербнул тюльки. Бригадиры и звеньевые зачерпнули, отдав на стороны команду: "Поехали".

Полеводы наготове - потянувшиеся к ложкам - тут же выдали вдохновенное: "Ух!"

Я решил не мешать, обул "прогары" и ушел в правление.

"Уложились" в три минуты, только через два часа Силыч тумаками привел всех в чувство и выгнал во двор строиться на прополку.

Кисель - самогонка, гнал ее Силыч, он же киселем и назвал. Гнал из топинамбура тертого на терке. Дрожжей не было, брагу Камса взбивал, в сусло для крепости продукта добавлял островную ягоду. Потреблять самогонку "чистую" можно так:

подсыпать пороху;

выдохнуть;

выпить;

выдохнуть и поджечь выдох от зажигалки.

Иначе от оскомины зайдешься.

Но лучше в нее покрошить батон - по балде ощутимей бьет и факелы что у того факира или Змея Горыныча.

Завтрак с "десертом" завершился факельным шествием на колхозные угодья, а я в колхозном правлении молотил "прогарами" по сейфу: проклинал прошедшую ночь, в которую гостил и отбыл в Антарктиду меняла Зяма и я узнал об Испытании.

В ночь накануне бунта ни что не предвещало скорой смены моего настроения. Спать я ложился не только пьяным и сытым, как говорят от пуза, но и благодарный Богу, так ко времени пославшему на остров парусник менялы: мы уже месяц жили впроголодь - питались одним салатам из ягоды, крепчайшую и стойкую оскомину от которой загасить можно было только киселем.

Меняла Зяма всегда привозил гостинец полеводам и что-нибудь из антарктических продуктов в обмен на петрушку и укроп, а главное, передавал мне, председателю колхоза, "валюту" - не деньги, так называют портативные многоразовые респираторные фильтры, вне купола деревни сунул в нос две таблетки и дыши.

Наше угощение гости попробовали ради приличия и предлагали потом свою снедь, прихваченную с корабля. Пили "чистую" из Антарктиды, а под конец застолья и нашу островную самогонку. Конечно, не чистую - разведенную водой. Уже глубоко за полночь препроводил я гостей спать в амбар и полеводов своих загнал в барак. В моем председательском закутке долго лежал без сна, посасывал из тюбиков тушенку, пока не стало тошнить, и не понял, что мясо морской черепахи подпорчено. Собрался, было уснуть, как неожиданно пришли каргоофицеры. Извинились от имени патрона за вынужденное неурочное убытие и попросили проводить их к ветролету на ратушной площади. Здесь, я в ратуше разводил купол, подарили штоф с водкой, откланялись и помахали фуражками со сходней. Один вернулся передать бутылку коньяка в подарок от патрона лично. Зяма за триплексом рубки судна, прощаясь, приподнял чалму менялы.

Сон мне перебили, и я, ночь не сомкнув глаз, просто лежал в гамаке. Под утро зашел Силыч. Сказав вежливое: "Доброго завтрака", он подошел и стал в изголовье. Лысую голову понурил, сизый нос пьяницы повесил, глаза, воспаленные от долгой бессонницы, выпучил. Загородил собой все. Смотрел не на меня, жмурившегося (я притворялся спящим с надеждой, что постоит-постоит и уберется восвояси), а на ранец под головой. Долго он стоял, я лежал. Победила жажда: поднялся и полез в ранец за штофом.

Пил Силыч "взатяжку". Хватанет из кружки залпом, глаза закатит и сидит тихо-тихо. Вдруг весь напряжется и отрыгнет - водка во рту. Мину-две посмакует и снова проглотит. Я подобное из детства помню: бабушкины коровы вот так же, лежа в хлеву летними вечерами, отрыгивали и пережевывали комки травы.

В пьяном трепе завхоз поделился своей тайной - сочинял трактат с заглавием "Сельскохозяйственная деятельность спецназа морской пехоты на острове Монте-Кристо". Так романтично Силыч переименовал наш остров с названием "Бабешка".

Я, разморенный сытостью, знавший, что на Зямином гостинце протянем до первого весеннего урожая репчатого лука и редиса, потерял бдительность - потому допустил оплошность, высказав сомнение:

- Да ну.

Чем проявил интерес.

- Ну да, - заверил меня завхоз и в доказательство достал из заднего кармана трусов тетрадку.

Читал он занудно, засыпая, - вдруг на полуслове захрапит. Проснется - как пернет. За штоф и разливать. Хватанет водки, отрыгнет, посмакует, проглотит и читает, пока снова не захрапит.

"Какая муть", - оценил я произведение. Фиксация одних и тех же событий, коим впору составить содержание заурядного дневника, нагнали дремоту и я, после того как увлекшийся графоман перестал наливать и в мою кружку, уснул.

Проснулся оттого, что от сидения на низком для меня табурете свело ноги. Лучше не вставать, пока мурашки не прекратят от ступней и икр подниматься по бедрам вверх. А когда-то в такой ситуации мог вскочить и побежать куда надо, теперь - нет, пережидал; кайф ловил, когда мурашки добрались и до "слона".

Шею, неловко во сне свернутую набок, ломило, на запястье и подбородке ощутил слюну - подобрал остывшую по утренней прохладе пальцем в рот и разлепил глаза. Спросонья не понимая где я, оторопело уставился на занавеску из парусины. Вид двух ее половинок, замызганных в створе, вернул мне память: "Занавеска… Отделяет мой закуток от общего помещения в спальном бараке… Штоф… без водки. Тюбики… без тушенки. Я? Председатель правления… колхоза… А был командиром роты спецназа, полковником".

Водка выпита, тушенка съедена, завхоз исчез.

А воздух, воздух в закутке? Лучше бы воняло камсой. Доставал из пенала валюту, на столешнице увидел надпись: "ЗДЕСЬ ПИЛ… - моя кружка закрывала вырезы ножом, и я ее отодвинул, - СИЛЫЧ". Точно помнил, прежде этой клинковой резьбы не было, и кружки своей вверх дном не переворачивал, потому, как оставил на дне опохмелиться.

Зяминого подарка жалко на опохмел, а как быть? Память вернулась, а болеть голова не переставала. Без надежды лез в ранец, но коньяк оставался на месте. "Нажевался водки"? - не верил я счастью, проверив все же на целость винтовую пробку. Впрочем, странным было не только то, что завхоз не выдул и коньяк, а что вообще убрался, не уснул в закутке, не попортил окончательно воздуха.

У меня давняя привычка: если пью один, прежде чем раскупорить бутылку и приложиться к горлышку, срываю этикетку. Сорвал.

Еще одна!

Поверх графического оформления мелким текстом написано:

После правительственного переворота нам о твоем побеге в Пруссию было неизвестно долгое время. Мы потребовали завершения твоей кампании на Земле, но, официально, под предлогом не возвращать тебя в часть, - ты присягал ушедшим в оппозицию, - роте назначили внеплановое Испытание. Полковник Балу бин Ладен, занявший в штабе место начальника Управления Испытаниями, тянет с заключением: ленив афганец или волынит - боится возврата прежней власти. Как бы там ни было, тебя не трогают, роту не расформировали, присылают валюту. Кто из пехотинцев выполняет функции Провокатора и Соглядатая мне неизвестно, но, доподлинно знаю, что у первого кличка "Резчик". Отчеты и доклады их обоих в Управление не поступали, но по сведениям из других источников опустился ты и рота форму потеряла. Советую немедленно приступить к повседневной выучке и боевой подготовке. Вернешь роте форму, найдем рычаги Испытание прекратить и вернуть в часть. Партия русских, сейчас консолидированная с американцами, в оппозиции правящей партии арабов, какая серьезно считает, что Капитан бин Немо, вынудив людей покинуть Землю, спас планету от неминуемой ядерной войны. Арабы, да и примкнувшие к ним африканцы, превозносят террориста и провокатора хрона, китайцы колеблются, иначе европейцам и американцам пришлось бы уйти в подполье. Оппозиция считает, что человечество обречено. На Небе и Уровне болеем, рождаемость низка; в Метро подрастают бедующие если не головорезы, то революционеры (китайцы полощут мальчишкам мозги!); на континентах Земли люди вымирают и гибнут в междоусобных войнах "волков", "мустангов" и "драконов". Крах неминуем, если не предпринять мер по возвращению земляков на планету и наведению на ней порядка. Есть оперативные данные, по которым Капитан бин Немо жив. Спал в анабиозе. А значит, миссия "бин" неизбежна - ликвидировать террориста необходимо. Нам, Сохрану Исхода, арабы не указ! Возможно, приказ на исполнение миссии получишь и ты. И потому ты обязан обречь форму.

Написать мне такое мог только один человек - Иза Белл, Помощник Коммандера Сохрана Исхода.

Арест роты в Крепости по требованию нового правительства Неба, побег из Антарктиды на Бабешку, прозябание в Пруссии - четыре года прошло, и узнаю, что рота не просто на сельхозработах, а на Испытании - подвергается экзамену на выживание. Не в "Красных канавах" Уровня, не в норах Метро, а в колхозе на Земле! Главное, Капитан бин Немо жив, и роте, возможно, предстоит выполнить секретное задание (о нем знал я один) - уничтожить террориста.

Я как стоял с бутылкой в руках, этикеткой у глаз, так и сел в гамак.

Испытания на выживание части ОВМР проходят регулярно и часто потому, что доверить оружие и воинское снаряжение слабакам, когда на Небе всего этого не производят, дело непозволительное. Задача овэмэровцев на Земле - добыча оружия и воинской амуниции. "Волки", "мустанги" и "драконы" встречают нас ракетным обстрелом, минометным заслоном и огнем огнеметов, при этом у них закон: сам в руки неприятелю попади, но оружие и снаряжение уничтожь. Так что "калашниковы" и ящики с патронами нам доставались непросто. Если не проводили кампанию на Земле, то два-три раза в году засылали нас на месяц в "Красные канавы" Уровня с рационом питания на трое суток, или опускали отделениями, а то и по одному, в норы Метро, где прожить некоторое время с обитателями и вернуться здоровым удавалось не всем. Испытание на экваториальном острове посреди Тихого океана, в колхозе на Земле - такое случилось впервой.

Знал бы, что сельхозработы - Испытание, не допустил бы утери формы. А теперь, что ж? Какая там форма - физическая и моральная, форменки матроской и той лишились. Выдали ее в Крепости взамен боевого обмундирования овэмэровца, в ней бежали на Бабешку и здесь обменяли на семена, химудобрения и мотыги. Остались в одном исподнем. На самом деле, как я заподозрил после года на острове, а теперь подтвердилось, из Крепости побег нам устроили, генерал-шеф загнал на Бабешку колхозниками поработать. А как предлог держать нас на Земле, арабы придумали Испытание.

"Не вернуть мне формы - никакой", - честно Изе Беллу и себе признался я.

От входа в спальный барак кричали: "Па-а-адъем!.. Завтрак!". Повар Хлеб будил полеводов. Когда я тремя минутами позже зашел к нему на кухню посмотреть гостинец менялы Зямы - наш запас до первой зелени на колхозных грядках, он был в прекрасном расположении духа: напевая любимую песню со словами: "И на Земле будут яблони цвести", обрезком трубы раскатывал и нарезал кружечками тесто для любимого блюда "сибирские пельмени". Что вместо фарша в них будет закладывать, я догадывался: тушенку с островной ягодой, кислота и оскомина от которой запросто перебивали привкус и запашок подпорченного продукта.

Подавленный и злой, я, так и не свинтив пробки, запихнул бутылку обратно в ранец, вылез из гамака и подался из барака в столовую напиться и закусить с горя. А знал бы, что случиться там бунт, обошелся бы одним коньяком без закуски.

Бил лбом по дверце сейфа, пока не увидел в окно факельное шествие "хроновых колхозничков".

Факельное шествие миновало проход в защитном куполе деревни, тут же в правление постучал фельдшер. Слушал его рассказ я, оставив у порога и приказав держать дверь отворенной настежь.

- За чакру киселя, - назначил Камса цену.

Чакра - мера у фельдшера, равна одной медгрелке заполненной тюлькой по колпачок. Получив мое согласие, он с жаром уверял, что "чары" Чонки на него не подействовали; может быть потому, что терпел боль в пальцах на горячей кочерге под "каменной задницей". Из своего укрытия за своими пациентами, "замерзшими" и избиваемыми китайцем, наблюдал с диагнозом самому себе: "белая горячка". А, приложившись к медгрелке, выплюнув пару факелов в камин, заключил, что ни фига, все было, своими глазами видел раздачу денщиком фингалов, слышал как мыл тот в посудомойке котелки, наблюдал за тем, как по пути за ключами к завхозу обулся на пороге раздаточной в свои боты. Не подействовали "чары" и на повара.

- Хлеб, пока денщик чистил полеводов и хозяйничал у него в кухне, пытался вытащить руку из дверных крюков, - рассказывал Камса, ежась на сквозняке, - но не удавалось: рука распухла. Когда Чон подходил к Силычу снять с пояса ключи от кладовой, подумал - по его душу, но не струхнул, зажмурился только, - во всяком случае, пердел завхоз один, - а после за всем наблюдал глазами взрослого человека. Это уже когда Силыч вынул руку из крюков, похоже, от боли двинулся умом: не остаться бы без повара - Хлеб один умеет печь драники, и терку он один одну имеет.

- Все рассказал? - спросил я раздраженно: сквозняк и меня пробирал.

- Не нальешь? - испугался Камса, уже свинтивший с медгрелки колпачок.

- В колпачок.

- За чакру договаривались, - заныл обиженно фельдшер, но колпачок протянул.

Чакры киселя у меня не было, открыл сейф и из фляжки налил с чарку "особливой" - первача. Видя, с каким трепетом Камса пил, ругал себя: не отстанет. Но бывший офицер повел себя благородно: выпил и ушел. А я без всякого желания - впрочем, его никогда и не было - принялся за свои председательские обязанности: сел заполнить табель учета рабочего времени - зафиксировать нарушение: "колхознички хроновые" в поле ушли после десерта на два часа позже положенного времени. А услышал от столовой пьяное Хлеба, Камсы и Чона: "И на Земле будут яблони цвести", совсем пал духом. Нам, алкоголикам, Испытание не выдержать. Если даже приму решение возобновить воинские уставные отношения, вернуть роте спецназовскую физическую подготовку и воинский дух, не поставлю же я морпехов в строй в одном исподнем. Верхней одежды у соседей по острову не выпросить - сами полуголые, и матроской форменки не вернуть - не на что выменять. И у менялы Зямы не получится: сельхозпродукции мы выращиваем, только самим прокормиться. Просил его привезти из Антарктиды хотя бы комбинезоны рабочих в "атомных парниках", я бы купил за евро. Силыч ему выгнал самогонки на продажу в Форте и Мечети. Зяма отказался, напомнив, что он не купец, а меняла, и выразил сомнение: кто эту самогонку будет пить - выгнанную из топинамбура. А евро посоветовал оклеить стены нужника: какая ни какая, а польза.

Вот так я узнал об Испытании. А Силыч! Гнал самогон, пил - не просыхал, а тут, этим утром, вспомнил - или напомнили ему: среди каргоофицеров мог быть агент-контролер Управления Испытаниями - что он Провокатор. Резчик - клинковый! Баран - жирный! Хрен - лысый! Если бы не китаец, калекам пахать в этом колхозе, а кто-то и слег бы в земельку многострадальную. Денщик роту спас! А ведь он, наверняка, Соглядатай. Казалось бы, стой в сторонке, улыбайся - снимай драку, нет выручил. Хороший китаец.

Поздно узнал. Тому штабному, который, присылая нам валюту, не намекнул что за сельхозработы такие у нас на самом деле, будь у меня возможность, накостылял бы. Яйца кочергой пооббивал!

Поздним вечером того дня, когда случился бунт, я пришел на отдаленное от деревни опытное поле, включил комлог и сделал эту запись. Трепаться, только мне и осталось. На Небо мне уж не вернуться.

Заголодаем вконец, обращусь к Президенту Пруссии с просьбой получить гражданство, и предложу создать в республике Вооруженные Силы. Оно и надо, не только чтобы выжить: не ровен час, получу приказ исполнить миссию "бин" - рота в трусах, я в кальсонах?..

Я - бывший полковник ОВМР Франц Курт, ныне - председатель колхоза "Отрадный" на далеком-далеком от Антарктиды острове Бабешка. Я - простой человек, каких до ультиматума Капитана бин Немо жило несколько миллиардов. В те времена я был счастлив. До хрона я - землянин, после хрона - земляк. На Землю вернулся по долгу воинской службы и с тайной миссией "бин": получить приказ, найти и ликвидировать террориста. Но кончина его, якобы от неизлечимой болезни, и правительственный переворот на Небе расстроили мою кампанию. Я ждал приказа вернуться в часть, не дождался и положил на всех и все… И вся.

* * *

В носу защекотало, значит, пришло время сменить валюту. Зажимая пальцем ноздри, Курт выдул из носа таблетки, затаил дыхание и из пенала на поясе достал две новые. Положил их на кулак и втянул в ноздри - подобно тому, как это проделывают с нюхательной солью, табаком и кокаином. Меняя фильтры за пределами защитного купола деревни каждые четыре часа, в душе кричал: "Боже ж мой, травиться воздухом, который первый раз вдохнул, получив шлепок по попке при рождении на свет, на котором, поджидая подружку в морозный вечер, сморкался соплями".

После сел на краю поля, снял с пояса фляжку, глотнул первача. Чтобы не напиться, решил посчитать, что и сколько выручит за урожай. Включил комлог и… перепутал кнопки: сработала функция режима на воспроизведение последней записи-ком… Прозвучало "…И вся", поразился. Ведь комлогу давал установку текст обработать так, чтобы получилось что-то вроде трагической истории, а получилось? "Фигня какая-то!" Думал переделать, а потом решил оставить, как есть, и продолжать в этом же духе.

Послышались голоса. Курт распластался на песке, всматривался в темноту. Приближалась группа цепочкой человек из десяти.

- Стано-вись… Равняйсь, смирно, вольно, - узнал Курт голос Кобзона. - Значит так, здесь наши пути расходятся, старики - налево, в сопки по бабам, салаги - направо, на завалинку под купол, и чтоб девчат не портили. Мирянские мужики и хлопцы, кто спит, кто рыбачит в океане, но если застукают, инструктирую в очередной раз: сопротивления не оказывать - на х.. айкидо и кун-фу.

- Старшой, - узнал Курт по голосу Селезня, - моя к себе в хижину зовет, муж на рыбалке. На острове ни деревца, ни кустика…

- Сержант, разговорчики в строю! - перебил Кобзон. - В сопках, и баста. Сбор здесь через два часа, в казарме ни звука, ни шороха - Батю не разбудите. Намаялся за день.

- Ну, он-то не через два часа вернется.

- Не понял. Поясни, - потребовал Кобзон от Селезня.

- Я же передавал по цепи, как вышли через проход в куполе.

- Ефрейтор, ты, что мне прогундосил?

- Виноват, от волнения так вышло, - расслышал Курт священника. - Впервой искушению поддался.

- В "к-ештики ноики" как не шта-алса п-оиг-ать, выыг-ал у х-омого к к ебанова, - посмеялся кто-то.

- Я, прежде чем будить, заглянул в закуток, нет полковника, гамак пустой, потолочный люк открыт.

- А что как до ветру выбрался? Засек нас?

- Я так и подумал, ждал. Потом дневального спросил. Клебанов, услышал звуки в другом конце казармы, от тумбочки до закутка хромал, выглянул в люк и увидел Батю - уже силуэт на сопке.

- Вернемся.

- Разговорчики, Батюшка… Мы - мужики и хлопцы, а полковник нам, полеводам, всего лишь председатель правления, так что… Батю, чуть что, защитить. Разрешаю айкидо и кун-фу… А вообще так, хлопцы юбки надели и на завалинку, а мужики в поиск - найти Батю и охранять.

- Ауда. Опки ылы-од-упол ф-ефну.

- Батюшка, переведи.

- А куда? В сопки или под купол в деревню?

- Разделимся, трое со мной в деревню, трое с Селезнем в сопки.

- Так может нам юбки оставить здесь, зачем они в поиске? - обрадовано спросил Батюшка.

- Оставляем. Сбор как начнет светать или, если Батя до этого времени вернется в Отрадное отдыхать, по четырехкратному зову филина. А вы, шотландцы, на завалинку, и девчонок не портить. Разбежались.

Курт затаил дыхание: совсем близко прошли двое.

- А чего это Кабзон нас шотландцами назвал? Я - немец, ты - португалец.

- Что-то я слышал: когда-то до хрона мужчины-шотландцы юбки носили. Свои наденем, как ближе к Мирному подойдем - шелестят противно. Подучи в "крестики нолики" играть, я случайно выиграл… Ты, наверное, уже и целовался.

Курт подполз, нащупал на песке свертки. Развернул один, ощупал. Юбка сплетена из оскоминицы - корней островной ягоды. "На свиданку поверх трусов надевают".

Курт сел, смахнул слезу.

- Вот же черти, Батей прозвали.

Посадить деревья? Оставить после себя на острове. За шесть лет рощу поднять можно. Лучше сад. Яблони посадить. Удивительно: на острове ни одного деревца. Почему миряне не садят? Саженцы? Заказать Зяме завезти из Антарктиды, там же в "атомных теплицах" растут деревья. Яблони есть…

Как в блок-минимуме цели жизни человека? Посадить дерево, построить дом, вырастить сына…

Дома? Строить блочные, из глины блоки. Обжечь - газа на острове сколько хочешь. Колхозное правление отстроить, общагу хлопцам. Женятся на девчонках, дети пойдут… Из мужиков толковых правление сколотить…

* * *

Записи-ком Курт будет делать на дальнем поле - место подходящее. В его закутке спального барака не наговоришь в комлог: разговоры хлопцев о жратве и возмущение мужиков Испытанием не по Уставу сквозь занавеску слышны отчетливо, он перед сном, чтобы не услышали, "челюсть" в котелок опускает с осторожностью.

Постелит китель на песке у края поля, сядет босыми ногами в Землю…

СЛОВАРЬ (дочка прочла рукопись, составила и вписала этот СЛОВАРЬ, я оставил)

БОТЫ - морские сапоги рыбака с отворотами на всю длину ноги.

ПОСЛЕХРОННЫЙ - например, человек, родившийся во время или после ХРОНА; например, МЕДХАЛАТ. Шуточное ПОСЛЕХРОННОЕ название обыкновенного ватника (телогрейка, фуфайка), повседневная верхняя одежда людей на ПОСЛЕХРОННОЙ Земле, как БОТЫ - из обуви. ХРОН - сто лет, время, которое было отпущено террористами на переселение людей с Земли.

ПРОГАРЫ - матросские ботинки на кожаной подошве, после ХРОНА - парадно-выходная обувь офицеров Военно-морских Сил КРЕПОСТИ. КРЕПОСТЬ - военизированный поселок (город), военно-административный центр государства Русь в Антарктиде.

КОМЛОГ - носимый персонализированный компьютер военного образца.

БАТОН - сухпаек из прессованной пшенки.

ТЮЛЬКА - БАТОН (покрошенный) с КИСЕЛЕМ (см. МЕДГРЕЛКА).

МЕДГРЕЛКА - сосуд для мочи, предмет снаряжения морского пехотинца спецназа. Мочу в МЕДГРЕЛКЕ морпехи называли киселем.

МЕНЯЛА - поставщик ЛЕКАРСТВ, владелец ПАРУСНИКА. ЛЕКАРСТВА - земная пищевая продукция, например, - зерно пшеницы, семена подсолнечника, подсолнечное масло, рыбий жир и т.п. ПАРУСНИК - океанское грузовое судно, корпусом корабля служило океанское судно - обычно, атомоход: конструкция этих кораблей наиболее подходила для установки на них матч и киля.

КАРГООФИЦЕР - специалист погрузочно-разгрузочных работ.

ПАТРОН - почтительное обращение КАРГООФИЦЕРОВ к МЕНЯЛЕ.

ВЕТРОЛЕТ - воздушное грузовое судно для сбора МЕНЯЛОЙ ЛЕКАРСТВ и транспортировки на ПАРУСНИК; на корабле в плавании служил парусами.

КАПИТАН БИН НЕМО - идейный вдохновитель и глава террористов, организатор ХРОНА.

НЕБО - орбитальное поселение Марса.

УРОВЕНЬ - поселения на поверхности Марса.

МЕТРО - поселения под поверхностью суши и под дном океанов Марса.

ВОЛКИ, МУСТАНГИ, ДРАКОНЫ - европейцы, американцы, азиаты с африканцами, родившиеся и выжившие на Земле во время ХРОНА.

ЗЕМЛЯК - обитатель НЕБА, человек, родившийся на Земле, во время ХРОНА проспавший сто лет в Анабиозарии Исхода по пути к Марсу.

СОХРАН ИСХОДА - тайная организация ЗЕМЛЯКОВ на Марсе.

ОВМР - Особенные Войска межпланетного реагирования.

ТУЖУРКА - бушлат с опознавательными знаками солдата Китайской Народной Армии.

ФОРТ - военизированный поселок (город), военно-административный центр государства Америка в Антарктиде.

МЕЧЕТЬ - военизированный поселок (город), военно-административный центр государства Аллада в Антарктиде.

ЗАПИСЬ-КОМ - создается КОМЛОГОМ, достаточно надиктовать смысловую канву, узловые фразы, термины, прибор сам напишет текст, причем, в заданной форме: например, дневниковых записей, деловой переписки, отчета, доклада и т.п.