Rambler's Top100



Михаил Прокопьев

Морось




1.

Лес выглядел по-осеннему унылым и пустым. Грибов почти не было. Вдобавок, накрапывал мелкий пакостный дождик, и Петрович незаметно промок.

Он - с неприятным чувством сострадания к умирающему году - заглянул в полупустую корзину, в коей преобладали хлипкие, обкрошившиеся сыроежки, и протяжно вздохнул.

"Пойти, пожалуй".

На опушке ударил порыв несильного еще, но колючего ветра. "Ах, стервец!" - задохнулся Петрович: мокрота одежды, в лесу казавшаяся мягкой и почти незаметной, сделалась вдруг нестерпимо ледяной.

Захотелось в тепло. И выпить. Чаю, например.

Он спешно миновал мост, не заглядываясь на бурные, кислотно-коричневого цвета воды Каменки, и не матерясь привычно в адрес шастающей неподалеку драги - виновницы недобрых превращений речонки. Тяжко пыхтя, поднялся по старой, крутой и осклизкой дороге к блестящему асфальтовому шоссе - пустому, как и полагается в воскресное утро. По привычке перейдя на трусцу, Петрович пересек его, и оказался на родной улице.

По улице он шел уже степенно, с достоинством, будто и не терзала его более непогода.

"Переоденусь сейчас во все сухое и теплое, сяду с кружечкой крепкого чая у печки и стану слушать, как она гудит", - предвкушал Петрович с радостным оживлением.

Однако перед самым домом оживление оставило его: труба не дымила, и мокрые окна, мрачно смотрящие в увядший палисадник, казались глазами простуженного старика. Дом можно было бы принять за нежилой, если б не голодная скотина, истошные вопли которой разносились окрест. Что также не вселяло мысли о благополучии обитателей дома.

Внутри оказалось холодно и влажно. Мокрая одежда сделалась ненавистной, но переодеваться в таких условиях тоже не хотелось.

С Дарьей, разумеется, все было в порядке, если можно сказать так о человеке, пребывающем, преимущественно, в полусне. Встала она давно, и даже, судя по невымытой кружке и крошкам, рассыпанным по столу, успела позавтракать. Теперь же сидела, сосредоточенно разглядывая половицы.

- Смотри, Даш, грибочков вот немного набрал, поджарим сейчас с картошечкой! - преувеличенно бодро заявил Петрович, потрясая корзинкой.

Супруга не отреагировала, не желая, как видно, отрываться от важного занятия. Взгляд ее медленно перемещался от половицы к половице, губы беззвучно шевелились.

Стиснув зубы, Петрович бросил корзинку и принялся наводить порядок в хозяйстве: выгреб из печки золу, принес дров и бересты на растопку, забросал их в топку, и, не дожидаясь пока пламя, с хищным треском порхнувшее по бересте, перекинется на дрова, вынул из духовки с вечера заготовленный бачок вареного комбикорма и отправился удовлетворять скотиньи нужды.

Покончив с хлопотами, Петрович переоделся. Печь весело гудела. Сухость одежды отрадно сочеталась с сухостью воздуха.

Петрович наскоро замешал тесто, раскалил сковороду и стал печь оладьи. Через четверть часа дом напитался их вкусным ароматом, уютно сопел чайник, а в мисочке на краю плиты зашкворчало, растапливаясь, сливочное масло.

- Давай, Даш, завтракать! - предложил Петрович, и бодро, заразительно улыбнулся (во всяком случае, он старался, чтоб получилось заразительно).

Энергично потерев руки, он разлил чай, и принялся за еду.

Дарья, поведя носом, оторвала взгляд от очередной половицы, улыбнулась супругу так, как лет тридцать, если не более того, не улыбалась, и промолвила:

- Мы, Божиею милостию владычица Дария, повелеваем!.. - и отправила в рот оладью. То были первые ее слова после выписки из больницы.

Петрович поперхнулся.

- Даша?!

Супруга, не разжевывая, проглотила еще несколько немаленьких оладушек, опрокинула в себя кружку обжигающего чая, замерла, прислушиваясь к реакции организма на сие непотребство, и длинно рыгнула.

- Ты чьих будешь? - осведомилась она вальяжным баском, принимая вальяжную же позу.

- Э-э-э… - сказал Петрович (надо ли пояснять, что он был изрядно изумлен?).

- Что?! Не слышу! Чей холоп, спрашиваю! - рыкнула Дарья, и тут же, мгновенно переменив тон на обыденный, бросила вскользь: - Спичку дай.

Приняв судорожно протянутую спичку, поковыряла ею в зубах, и недоуменно подняла брови.

- Так чей???

- В-в-в…твой? - разродился несчастный супруг, идиотически скалясь из оков эмоционального запора.

- Как смеешь сидеть в присутствии… э… такой, в общем, офигенно могучей особы? - рявкнула Дарья.

Самое ужасное - при этом она не улыбалась. Намеков на улыбку тоже не выказывала.

Петрович вскочил и стал мять несуществующий картуз.

- М-м-м… - заговорил он невнятно, но доверительно, и в то же время подобострастно (подхалимски, лакейски? - в общем, принимая на себя классово незавидную роль).

- На конюшню, - сказала Дарья спокойно.

Поскольку тон повеления возражений не предусматривал, Петрович быстренько обулся-оделся и вышел во двор.

Двор был крытый. Дождик еле слышно шебаршил по его кровле. Звук был приятный, и для расстроенных нервов, надо полагать, подходящий. Петровича он успокоил. Или почти успокоил, поскольку, постояв посреди двора с видом здесь ненаходящегося, Петрович решил, что надо бы выпить чего-нибудь покрепче чаю.

"Да ты ведьма?!" - подумал он несколько озабоченно, но не без юмора, и отправился навестить Ивана Ильича Кожемякина.


2.

"…Все это как бы понарошку, - подумалось вдруг Петровичу, - потому что взаправду так не бывает. Но в то же время отчего-то не "понарошку", а "как бы понарошку". Почему же "как бы"? В чем состоит разница между кажимостью сбывающейся и кажимостью, сбывающейся условно, и где пролегает граница меж ними? Не в том ли загвоздка, что "понарошку" предполагает активное допущение ненастоящести происходящего, а в настоящем случае ни о каком активном управлении процессом и речи быть не может, поскольку он, как потенциальный субъект управления, не имеет представления ни о сути данного процесса, ни о том, что этот процесс мог произойти, а значит, как пассивный участник происходящего, является тем, с кем это происходящее случается, то есть та невзаправдашность, что выглядит таковой в глазах допускающего ее, происходит с ним взаправду, невзаправдошности своей не теряя? Но ведь это означает, что "все это на самом деле"! И совершенно не противоречит утверждению, что "все это как бы понарошку"! А следовательно, все это путаное рассуждение является лишь актом расточения времени и должно…"

…Очнулся Петрович в канаве. Канава дождливой осенью - не то место, куда следует попадать тогда, когда ты едва-едва ощутил себя сухим и чистым. Но Петровичу было не до сожалений о загубленной одежде. Невидяще озираясь, он сосредоточенно тряс головой, стремясь изгнать наваждение.

- Что это было? - сказал он, наконец.

Вопрос был риторическим, однако нашел неожиданный отклик.

- Где? - пропищал кто-то над канавой.

Петрович посмотрел туда, откуда пришел встречный вопрос, но никого не увидел. "Наваждение не пропало", - понял Петрович. Архититаническим усилием воли заставив себя отказаться от восхитительного рассуждения о том, что наваждения сами собой не случаются, а насылаются, и, следовательно, должен существовать некто, это наваждение наславший и т. д., Петрович сказал:

- Ты кто?

- Я лебенок! - заявил невидимый собеседник после небольшой заминки.

Эта заминка, означавшая смятение незримого и, несомненно, злокозненного существа, вызванное неожиданным вопросом, воодушевила Петровича.

"Щас! Ребенок! - ухмыльнулся Петрович. - Нашел дурака!"

- А что ты тут делаешь? - вопросил он, преисполнясь коварства.

- Я иглаю! - от голоса веяло идиотическим сознанием абсолютной значимости собственной деятельности.

"Хм! Убедительно. Только не на того напали!"

Тем не менее, Петрович понял, что злокозненный голос не прост, и решил играть по навязываемым правилам.

- А как тебя зовут? - от вопроса веяло медом и бе-е-езгра-а-аничным терпением.

- Девочка, - голос, казалось, насторожился.

- Де-е-евочка? Очень хорошо. А имя у девочки есть?

- Я лебенок! - отрезал голос. Кажется, он начинал сердиться.

"Спокойствие, только спокойствие!"

- Ну, хорошо. Ты - ребенок. И к тому же - девочка. Но как тебя зовут? Меня вот зовут Петрович.

- Петловись?

"Придуривается!"

- Да! - воскликнул Петрович обрадовано. - Какая понятливая девочка! Меня зовут Петрович! А тебя как зовут?

- Меня зовут… - начал голос уверенно, и запнулся.

- Ну-ну!..

- Меня зовут… КИСКА!!! - пронзительно взвизгнул голос.

- ?!?!?!

Петрович попытался осмыслить услышанное. Над ним, конечно, могли издеваться. Однако голос всколыхнул забытые давние подозрения: ведь он почти мог бы поклясться, что Шарик, бывший его пес, умел говорить по-человечьи. Да и кот Мурзик казался иногда умнее, чем есть. Быть может, это Мурзик решил подшутить над ним…

- МЯУ-У-У!!! - провыл вдруг голос.

Петрович вздрогнул. На лысине его зашевелились воспоминания о волосах.

А голос уже зашелся в счастливом смехе, легком и светлом: так, должно быть, звучали бы колокольчики, выкованные из солнечного света.

Петрович не знал, что и думать. В голосе не чувствовалось злокозненности, но волшебство в нем все же присутствовало. Это стало особенно ясно, когда голос, отсмеявшись, осведомился:

- Дяинька Петловись, ты в лыбку иглаес?

Петрович тут же почувствовал себя донельзя глупо. Старый дурак. Разлегся в переполненной дождевой водой и нечистотами канаве. И беседует с голосом.

Покряхтывая от стреляющей боли в пояснице, Петрович выбрался на дорогу. Поблизости не оказалось никого, с кем, будучи в здравом уме, стоило бы разговаривать. Вообще никого! Зато по другую сторону дороги стоял дом Ивана Ильича Кожемякина. С приглашающе распахнутыми воротами.

"Дела…" - подумал Петрович неопределенно, и припустил туда.


3.

- Внучек, поди сюда, - скрежетал назойливый бабкин голос.

Сергей не отзывался, будучи не в силах оторваться от происходящего за окном. Наблюдать за странными действиями подвыпившего (судя по всему) мужика было чрезвычайно неприятно, и в то же время любопытно. "Только в такие моменты и начинаешь понимать, насколько велик и насколько медлителен эволюционный процесс! Только в такие моменты и осознаешь со всей ясностью, что действительно заметные качественные изменения вида не то что на протяжении одной-единственной человеческой жизни, но даже в масштабе сотен поколений не могут быть определены с достаточной степенью достоверности!"

Нет. Сергей-то как раз был в своем уме. Просто ум у него был своеобразный, несколько потрепанный в долгой гонке получения образования, следствием коей стала безотчетная привычка к необязательному построению необязательных фраз, - а посему функционировал себе непроизвольно.

- Внучек! - настойчиво звала бабка. - Ну, где ты там?

С сожалением проводив взглядом мужика, который наконец-то выбрался из канавы и с резвостью, весьма завидной для пьяного, ускакал в дом напротив, Сергей вздохнул и поплелся на зов.

Бабка Пелагея - язык не поворачивался назвать бабушкой эту скрипучеголосую старуху со свисающим к вогнувшейся груди коршунячьим носом - сидела за столом в кухне и уплетала шаньги. Одна нога бабки покоилась на табурете. К ноге была привалена неизменная бабкина спутница - клюка с тяжелым (Сергей проверял) набалдашником. Знаменитая клюка. В округе, как Сергей успел узнать, все звали его бабушку Старухой Пелагеей. Но это за глаза. А при встрече благоразумно заменяли Старуху на Тетушку, поскольку больно уж ловко Пелагея била своей знаменитой клюкой в самые для того неподходящие места.

- А! - каркнула Пелагея, отвлекаясь от основательно надкушенной шаньги. - Явился таки!

С кончика устрашающего носа свисала масляная капля.

"Ща слизнет!" - не солидно мелькнуло в мозгу у Сергея. Но старуха выудила откуда-то из-за пазухи неожиданно белоснежный носовой платок и промокнула нос.

- Ну, чего уставился? Садись давай, шанежек поешь, а то ведь и взглянуть на тебя противно - видать, много ты все-таки куришь, внучек. Уж лучше б на девок тратился, хе-хе. Ну садись, садись давай - не стой столбом! Чаек наливай вон, али молочка…

Отношения с бабкой упорно не желали складываться. И не только по вине Сергея. Совсем даже не по его вине - ведь кто не имеет недостатков? Вот именно. Пелагея же, при случае, даже с ангелом бы поцапалась - такой вот скверный был у старухи характер.

Угораздило же его поддаться на уговоры родителей: мол, бабушка твоя приболела, картошку некому выкопать, мы заняты, ты свободен, съезди, помоги, - хоть познакомишься с бабушкой. Как же! Сами уж лет двадцать старуху не навещали, и еще столько же рады были бы ее не видеть, а ему: "познакомишься". Лицемеры!

Свой мерзкий норов бабуля выказала в первый же день. Поначалу все было совсем неплохо: ну страшна, ну грубовата, - зато какой колорит! У кого еще найдется такая бабушка? И встретила приветливо, и накормила вкусно, но вдруг…

"Простите, бабушка, где тут у вас… эээ… лопата?" - спросил Сергей тогда, в день приезда, решив после обеда немедленно приняться за уборку картофеля. Что тут началось! Протащив его за шиворот через весь двор от крыльца до сарайчика с инструментом, приболевшая бабушка разразилась столь бурной и насыщенной руганью, что у него заложило уши и несколько помутилось сознание. Из всего потока немотивированной злобы, обрушившейся на него, Сергей вычленил лишь обрывок одной фразы:

"…а ежели попросишь еще что-нибудь навроде культиватора ручного, в просторечии именуемого тяпкой, я тебе черенком того культиватора все кости переломаю - уж лучше и не быть вовсе на белом свете, чем быть таким придурком!.."

Это была неслыханная обида. Ну с чего ради ему взбрело бы говорить с бабкой "по-тригонометрийски", как какому-нибудь анекдотическому персонажу?! Он же только хотел быть вежливым.

Впрочем, эта стычка, если можно ее таковой назвать, оказалась единственной. В ответ на унизительную выволочку Сергей сказал лишь: "Простите, бабушка", - на что получил вполне добродушное: "Подбери сопли, внучек". С того дня меж ними установилось достаточно мирное, трудовое сосуществование, лишь изредка нарушаемое легким бабкиным брюзжанием.

А теперь все это и вовсе не имело никакого значения. Картофель убран. Завтра утром Сергей сядет в поезд, и никогда уж больше Пелагея не увидит своего "внучека".

- Эй, внучек! Уснул, что ли? Ешь, говорю, давай.

"Грубая, полуживотная жизнь - грубые, полуживотные люди. Что такое эволюция? И не является ли она утешительной выдумкой?"

Сергей вздохнул, и потянулся за шаньгой.


4.

Петрович вбежал во двор и остановился, замявшись. Что-то его беспокоило. Окружающее казалось смутным и по-ватному неустойчивым. Метнулся было к крыльцу, замер, повернул в противоположную сторону, к уборной - и снова замер. Огляделся нервно. Ворота! Ворота распахнуты!

"Непорядок! - обрадовался Петрович отчего-то. - Нельзя это!"

Подбежал к воротам и прикрыл их бережно, так что не стукнули они, а лишь прошуршали войлочно.

"Вот так".

Стало легче. Утираясь на ходу мокрым рукавом, Петрович поднялся в сени, зачем-то потер друг о дружку липнущие к ногам штанины, кашлянул, постучал машинально, и, не дожидаясь приглашения (дверь мягким обита - все равно не услышат), вошел в дом.

- Здорово, соседи. Не помешал?

Соседи завтракали. Иван Ильич поднялся грузно, пошел к гостю. Вытаращился:

- Ты… это… чего…?!

И тычет куда-то под ноги.

- Ась?

Петрович глянул вниз. По полу растекалась лужица. Он вдруг словно проснулся - будто вату из ушей вынули. "Господи, мокрый же насквозь, в канаве лежал только что… а холодно-то как!…" Зубы его с готовностью заклацали.

- … да что с тобой - оглох?

- А? Нет, Ильич, все в порядке. У тебя не найдется во что пе-рео-деться? Мне бы только до дому добежать…

- Конечно найдем. Давай, скидывай с себя все скорее - околеешь же! Мать, полотенце неси и белье!

В теплом байковом белье Ивана Ильича Петровичу стало полегче. До того полегче, что, когда Марья Антоновна вослед за тем самым бельем подала ему шерстяные носки, он вдруг ощутил неловкость.

- Ну, чего уставилась, чего уставилась, - попенял супруге Иван Ильич, - штаны неси - не в кальсонах же ему разгуливать!

Брюки - старенькие, латаные, но вполне приличные - были немедля принесены. Прикрываясь ими, Петрович ждал пока хозяйка отойдет, а та вдруг кинулась подбирать его мокрую одежду:

- Я выстираю сейчас.

- Что ты, Марья Антоновна, что ты, я сам, - запротестовал он, в то же время ощущая душой нечто забытое, теплое, - и чуть не разревелся.

- Не беспокойся, сосед, - добродушно усмехнулась Марья Антоновна, - не на руках же стирать - в машине прокрутится.

Петрович беспомощно пожал плечами, поворачиваясь к Ивану Ильичу. И обмер: казалось, что от взгляда соседа - грубоватого и прижимистого мужика - исходил свет: добрый, теплый свет сострадания.

"Да что это творится нынче?! Вот хрень-то!!!"

Он закашлялся.

Иван Ильич как будто тоже смутился.

- Ну давай, садись к столу, согреваться будем, - сказал он, проходя на кухню.

- Я тут с бражки начал завтрак, - сообщил он, посмеиваясь, и вынул из-под крышки подпола литровую бутыль, чуть пыльную, но прозрачную, - однако, раз такое дело, не грех и подкрепиться!

Как случалось обычно с ним в таких случаях, Петровичу захорошело от одного только вида бутылки. А минут через десять и вовсе стало комфортно.

- Еще по одной?

- Давай.

"Хорошо-то как - лучше и быть не может!"

Но тут Петрович ошибся. Входная дверь вдруг скрипнула, впуская чей-то резвый топоток, и в кухню вбежало что-то крохотное и в мокрых бантах.

- Набегалась? - улыбнулся Иван Ильич. - Это внучка моя, Настенька, - объяснил он Петровичу, - сын привез погостить.

- А дяинька Петловись в лыбку иглал! - сообщила Настенька.

Петрович поперхнулся огурцом - это был тот самый голос! Иван Ильич подскочил и стал бить задохнувшегося соседа по спине, помогая злосчастному овощу найти свой путь в пищевод, и с каждым ударом могучего кулака тяжкий груз недавних переживаний - тонна за тонной - стал валиться с согбенных Петровичевых плеч.

Покончив с огурцом, гостеприимный сосед разлил еще по сто грамм.

- На-ка, запей.

И Петрович, возносясь на неведомую доселе вершину блаженства, запел!


5.

- Осень, - вздохнул Иван Ильич, попыхивая папиросой.

Сидели они на краю огорода, на лавочке под навесом, по которому почти беззвучно шуршала морось. Марья Антоновна, которую несколько утомил внеплановый концерт, заданный Петровичем, отправила приятелей освежиться. Морось ли тому виной, или голые черные грядки огорода, обрамленные увешанной по забору желтой картофельной ботвой, - но Иван Ильич вдруг сделался тих и задумчив.

- Да, - снова вздохнул он.

- Да, - согласился Петрович.

- А у меня Валерка топор украл, - сообщил Иван Ильич.

- Опять?!

Петрович на всякий случай отодвинулся от соседа подальше - обычно, когда речь заходила о проделках Валеры, Иван Ильич становился несколько буен.

Сейчас, однако, все было иначе.

- Угу, - протянул Иван Ильич меланхолично.

"А чего ж ты тогда так спокоен?" - покосился Петрович недоверчиво, но вслух развивать опасную тему не решился.

И тут вдруг Иван Ильич хитро прищурился, и улыбнулся во весь немалый рот.

- А что я сейчас придумал! - просипел он спертым от переизбытка эмоций голосом, обрушивая на биополе Петровича волну щенячьего восторга.

- Да? - сказал Петрович несколько напряженно, предчувствуя, что услышит сейчас нечто нехорошее.

Так оно и вышло.

- Я свинью заколю, - возбужденно зашептал Иван Ильич. - Тушу разделаю, и оставлю здесь, под навесом, на перекладине. А здесь, - палец его ткнул в землю, указывая на точку в двух шагах от лавки, аккурат под перекладиной, - здесь я вырою яму!

- Какую еще яму?! - задрожал Петрович.

- Большую, - ухмыльнулся Иван Ильич, - не выберется!

- Кто не выберется?!

- Ну и тугодум же ты, сосед. Валерка-злодей, конечно, - кто ж еще сюда за мясом сунется?

- И что?

- То есть?

- Ну, попадет он в яму - и что потом?

- Суп с котом, - облизнулся Иван Ильич. - Дно ямы будет кольями острыми уставлено - так что никакого потом для злодея уже не будет. Ну, как тебе план?

Глаза его больше не щурились хитро - они горели яростным пламенем безумия, волосатые ноздри хищно раздувались.

- Ты… - вопросил Петрович, клацая зубами, - ты… того… долбанулся?

- Не понял.

- С ума сошел? - разъяснил Петрович, чуть не плача.

- А что такое? - повел плечами Иван Ильич. - Чем плохо-то? Стопроцентно - наповал!

- Ты что - не понимаешь?! Это ж убийство! Убийство!

- Правильно. Туда ему и дорога. В другой раз не станет зариться на чужое добро!

- Тебя ж по-са-дят, - воззвал Петрович к отлучившемуся рассудку соседа, нараспев произнося страшное слово, - по-са-дят!

Тщетно. Похоже было на то, что помянутый инструмент разума покинул Ивана Ильича. Либо же спрятался столь глубоко и надежно, что простым звукоиздаванием вытянуть его из берлоги и заставить приняться за работу сделалось невозможно.

- Е-рун-да! - звучно - и тоже по слогам - отмел этот смехотворный довод Иван Ильич. - Проникновение в частное владение с целью ограбления… Ну чего ты пальцем крутишь, чего?!

- Ты в какой стране живешь, идиот? Сериалов насмотрелся?

Взгляд Ивана Ильича на мгновение заледенел. И тут же потек, не выдержав напора огненной стихии, бушующей в многострадальной душе.

- Вот только не надо страну трогать. Слышишь - не надо! - взмолился Иван Ильич, размазывая слезы пудовыми кулаками.

"Да он же пьян просто! - догадался Петрович. - Тьфу ты!"

Заверив стремительно расклеивающегося соседа, что страна может спать спокойно, поскольку никакие посягательства с его стороны ей не угрожают, Петрович стал прощаться.

- Погоди, - встрепенулся Иван Ильич, несколько оживая, - не уходи пока. Давай еще поддадим!

Скрепя сердце, Петрович согласился "чуток еще посидеть".


6.

- Нет, это я хорошо придумал, - вернулся Иван Ильич к полюбившейся теме, когда приятели сколько-то раз "хлопнули еще по одной".

Дополнительные вливания неким мистическим образом оказали на него отрезвляющее воздействие, чего нельзя было сказать о его собутыльнике.

- Да уж, - буркнул Петрович саркастически, и в то же время изумленно сознавая, что план соседа более не вызывает у него категорического неприятия.

- Положим, с кольями я погорячился, - продолжал Иван Ильич, - тут ты прав. Но проучить гаденыша стоит. Я вот что сделаю: вместо кольев начерпаю туда говна из уборной, чтоб по пояс было - тогда не выберется. А когда он в яму ухнет - тем же говном сверху стану поливать… Еще по одной?

- Так пусто ж в бутылке.

- Мдя? Жаль. Ну да ничего - у меня еще браги… ик!.. есть ведра три. Эй, мать, брагу неси! Так, о чем это я? А! Значит, он в яме, а я сверху на башку ему лью. Красота?

Петрович кивнул - план мщения начал казаться ему почти пристойным.

- То-то, - удовлетворенно заключил Иван Ильич. - Итак, пройдемся с самого начала.

- Пройдемся, - снова кивнул Петрович. Затем еще раз кивнул - Марье Антоновне, доставившей трехлитровую банку браги.

- Злодей узнает, что на соседнем дворе его дожидается свиная туша. Хозяев дома нет. Он перелазит через забор, трусливо подкрадывается к чужой собственности, тянет к ней грязные лапы, и вдруг - бац! - оказывается по пояс в дерьме. Он - ах! ох!! какой кошмар!!! - головенку запрокидывает, а сверху на него…

Иван Ильич зашелся в хохоте. Петрович с удовольствием ему вторил.

- Еще по одной?

- Давай!

- Погодь-погодь, - сообразил Петрович спустя какое-то время, - ты говоришь, хозяев дома нет, так?

- Так.

- А куда они подевались?

- Ну, - сказал Иван Ильич, поразмыслив, - скажем, в город поехали, внучку отвозить.

- И бросили мясо под навесом?

- Мдя… Нескладно… О! Скажем, внучка заболела, повезли в больницу. А?

- Типун тебе на язык! Накаркаешь ведь!

Иван Ильич на мгновение поник, отчаявшись найти решение. Но лишь на мгновение.

- О! Скажем, Марья заболела, повезли в больницу.

- А это чем лучше? - не оценил логики приятеля Петрович.

- Ты видал, какая она здоровущая? Ее-то уж нипочем не сглазишь! Согласен?

В этом что-то было.

- Согласен.

- Еще по одной?

- Давай!

Радея о совершенстве плана мщения, теперь уже их - общего - плана, Петрович - невзирая на то, что с каждым глотком браги сие давалось ему все труднее - продолжал шевелить извилинами.

- А ну как он проверит, остался ли кто дома?

- Это просто - на двери будет замок, а я буду из подпола караулить.

Второй вход в подпол у Ивана Ильича - как и у многих - вел (для удобства засыпки картофеля) прямо из огорода.

- Разумно, - согласился Петрович.

- А то! Еще по одной?

- Давай… Нет, погоди!

- Что так?!

- Ты… мы… когда собираемся все это… э… провернуть?

- Когда… э… Ты про Валерку, что ли? Нууу… давай завтра.

- А яму готовить тоже завтра будем? Чтоб он нас увидал?

- Мдя… Что предлагаешь?

- Нынче надо копать, ночью. А перед тем - выспаться как следует. Согласен?

Иван Ильич неуверенно кивнул.

- Сейчас сколько? - продолжал Петрович. - Второй час уже? Вот. Спать пора. Чтобы к полуночи как огурчи… ик!.. и…

- Хорошо. Будем спать, - покорился Иван Ильич, прямо-таки на глазах теряющий жизненные силы. Миг - и он захрапел, уютно пристроив голову на краешке стола.

- Погоди, Ильич, не спеши спать - еще не все обсудили, - спохватился Петрович.

- Еще не все? - вяло подивился Иван Ильич, даже не пытаясь вернуть себя в сидячее положение.

- Ага. Пустячок один упустили, - сказал Петрович. Его порядочно уже развезло, однако он собрался с силами, и усмехнулся. - Кто Валерке скажет?

- Что скажет?

- Ну, кто его на мясо наведет?

- М… Марья?..

- Да… Ты перебрал, похоже, - она же в больнице будет!

- Черт! Дествительно… Не подумал как-то… Но кто же тогда?..

- Как кто? Ты.

Иван Ильич от такой вывернутой логики аж протрезвел. Слегка. Он вернул себя в сидячее положение и заржал:

- Вот уж кто перебрал! Подхожу это я к Валерке и сообщаю: так, мол, и так, дома меня нет, но в огороде тебя свиная туша дожидается! А он мне на это: большое вам спасибо, Иван Ильич, я как раз мечтал о свинине!

Петрович поскреб лысину.

- Да, тут я не додумал. Но кто же тогда скажет?

- Да чего волынку тянуть? Ты и скажешь.

Петрович испугался.

- Что ты, - замахал он руками, - мне не суметь! Валерка сразу поймет, что я его обманываю!

- Вот дубина! Откуда ж ему знать-то? Тем более мы "скорую" вызовем - подъедет-отъедет и все, а чего приезжала и кого увезла, неясно. Да Валерка первый к тебе кинется - распрашивать - он, гнида, знаешь какой любопытный!

- Ну, не знаю… - промямлил Петрович.

- Да чего ты сосед, неужто откажешься?! Ведь кроме тебя некому!

Петрович поморщился. Подумаешь дело - Валерку в заблуждение ввести. Проще простого, казалось бы. Но что-то его беспокоило, а что - непонятно.

- Ладно, - выдавил он нехотя, - сделаю.

- Вот и ладненько, - обрадовался Иван Ильич, и потянулся к банке, - ну что, на посошок и баиньки?


7.

Сергей вышел за ворота и неприязненно глянул из-под глубокого капюшона на угрюмое низкое небо. Выходить на улицу не хотелось, - но кто откажет бабушке, когда та просит сходить за хлебом, особенно если бабушку твою зовут тетушка Пелагея?

Сергей вздохнул и… увидел, как из дома напротив выходит давешний пьяный мужик. Хотя "выходит" - это весьма неточно сказано, поскольку за те несколько часов, что Сергей его не видел, опьянение мужика достигло нового - совершенного, приближающегося к идеальному - качества опьянения. Отпустив ворота, мужик поплыл, раскачиваясь всем туловищем и мотаясь от левого палисадника к правому, и наоборот. При этом он умудрялся идти точно вперед, и шел бы так до самых Пелагеиных ворот, если б не уперся в застывшего с разинутым ртом Сергея.

Упершись, он с живостью, еще давеча отмеченной Сергеем, схватился за него, точно за родного (или точно за спасательный круг), и благодарно обвис. Мгновение (или быть может полтора) они стояли, уныло раскачиваясь под унылой моросью. Так могло продолжаться довольно долго. Однако Петрович вдруг взял себя в руки и ноги, и с достоинством - то есть не пошатнувшись - отступил на один шаг.

- Здорово, Валера, - произнес он при этом.

- Здравствуйте, - не стал спорить Сергей.

- А я тут… вишь, как вышло то… значит, ага... - заговорил Петрович быстро, но весьма невнятно, к тому же перемежая речь всевозможными вводными словами, полезной информации не несущими, но необходимыми, по-видимому, для подстегивания мысли.

Выговорившись, а точнее, отбарабанив заготовленную для Валеры легенду, Петрович удалился, оставив своего слушателя в состоянии полного обалдения.

Несмотря на скверное качество изложения, Сергею удалось уловить суть повествования. Улови ее лицо заинтересованное, оно б запрыгало от нежданной радости; Сергей же переключил мозг в режим непроизвольного функционирования, и задумался о несовершенстве человеческой природы и прочих высоких вещах.

- Привет, студент!

Сергей вздрогнул, возвращаясь под морось, и обернулся на голос. К нему, жизнерадостно ухмыляясь, подходил Валера.

- Здравствуйте.

- Ты куда с сумкой, в магазин? Пошли вместе, мне туда же.

- А? Да-да.

- А чего ты встал тут с разинутым ртом? - Валера засмеялся, кивая на пошатывающуюся вдалеке фигуру Петровича. - Этот пенек лысый загрузил, что ли? Пошли?

- Да-да, - сказал Сергей, отвечая сразу на все вопросы, и зашагал рядом с Валерой.

- Так чего он отмочил? Рассказывай.

И Сергей рассказал о мнимых несчастьях, обрушившихся на Ивана Ильича и его супругу, не забыв упомянуть и о сиротской судьбе некой свиной туши.

Валерино лицо по ходу рассказа не выразило ничего, помимо приличествующего случаю сочувствия, однако в душе он - как и следовало - запрыгал от нежданной радости.

- Свинью, говоришь, заколол? И разделать не успел? Ай-яй-яй! А Петрович что? Его, поди, попросили с тушей закончить?

- Он, насколько я разобрал, этого не утверждал, - ответил Сергей осторожно, - но так вполне может быть.

- Вот только, - продолжил он после некоторого раздумья, - боюсь, что он не в том состоянии, чтобы удовлетворительно выполнить какую-либо работу.

- Да ты что, - с жаром заверил Валера, - это же Петрович! Для него это игрушки - он даже после ведра водки может дрова колоть, и ни разу не промахнется!

При этом Валерины глаза под глубоким капюшоном алчно поблескивали.


8.

Пасмурный день. Пелена мороси, повисшая от низкого неба до самой дороги, посыпанной мелким щебнем (что несущественно для нашего повествования, но отрадно для дороги и тех, кто по ней ходит в дождливую пору). Улица пуста, если не считать одного пошатывающегося человека, который, не дойдя какой-то десяток шагов до своего дома, останавливается и … бьет себя кулаком по лбу.

- Е-мое! - восклицает человек. В этом возгласе уютно смешиваются горечь и гнев - горечь нечаянного поражения и давний гнев на злодейку-природу, творящую недоумков.

Это Петрович. До него вдруг дошло, что он только что свел на нет прекрасный план мщения, с таким трудом, чуть ли не в муках, созданный совместно с Иваном Ильичом.

- Какой дурак! - стонал Петрович. - Завтра ведь надо было сказать, завтра, а не сегодня! Чувствовал же - напортачу!

Убивался он долго. Когда же эмоции схлынули, мозг вдруг чихнул, фыркнул, дернулся, и заработал, отыскивая план спасения плана. И нашел.

Исходить надобно из того, что Валера клюнул на приманку. Иначе… можно ложиться баиньки и преспокойно обо всем забыть. Но с чего б ему не клюнуть? Мог свинью не услышать, мог "скорую" не увидеть? Мог, разумеется. Обедает же он когда-нибудь, или там… в уборную ходит! Не круглые же сутки, в самом деле, за соседями подглядывает! Легенда была преподнесена вполне естественно. Значит, клюнул. Были бы, так сказать, пакостные намерения, а они имеются - наличие плана мщения тому порукой.

Далее. Естественно преподнесенная легенда несколько обогнала время: примерно на сутки, с хвостиком. Поэтому ожидать злодея следует уже нынче ночью. Что из этого следует? Что ловушка должна быть готова также нынче ночью. Выполнимо ли это? Сомнительно. Но попытаться можно. Время еще есть.

Действительно, времени до наступления ночи оставалось еще немало. Но Петрович был достаточно трезв, дабы сознавать, что он пьян, и что Иван Ильич не трезвее. Очень хотелось плюнуть на все, сделать несколько шагов к дому и… уронить голову, набитую странными, невесть каким боком касающимися ее заботами, на мягкую подушку. Петрович колебался, он уже сделал первый - трезвый - шаг к дому…

И все-таки побежал обратно.


9.

Обычно, когда Иван Ильич напивался, он засыпал. А уж если Иван Ильич засыпал, напившись, - он спал, и не было в мире силы способной его разбудить до того момента, когда измученный алкоголем организм скажет: хватит, восстановились! К слову, сей организм отличался неприхотливостью, и восстанавливался довольно быстро. Каких-нибудь шесть часов сладкого сна со сновидениями или без оных, затем полчаса на лавочке с одной-двумя папиросками, и Иван Ильич становился бодр и упруг, как свежесорванный огурчик. Но что с того было Петровичу!

Бодрость Ивана Ильича нужна была сейчас. И именно сейчас толку от него было не больше, чем… Не важно.

На мгновение Петрович отчаялся. Черная зависть точила его, когда он смотрел на безмятежное лицо подельника и собутыльника, мирно пускающего пузыри. Он зевнул…

"Нет! - сказал себе Петрович. - Мы еще посмотрим, кто кого!"

Для начала следовало предупредить Марью Антоновну.

Та, разумеется, знала о готовящемся акте возмездия вороватому соседу: "Чай, не глухая!". Особого мнения относительно сего предмета у нее не было. Как не было и привычки противиться каким бы то ни было начинаниям дорогого супруга.

Что вполне устраивало Петровича. Заручившись ее согласием свести хозяйственную активность до минимума, достаточного для выживания, а также - под предлогом очевидной нехватки времени - избежав беседы по душам (до чего столь охоча была Марья Антоновна, и от чего Петровичевой душе всегда становилось слегка не по себе), он приступил к осуществлению ПЛАНА.


10.

Первым делом следовало вырыть яму. Петрович взял две лопаты - штыковую и совковую - и стал копать. Землю он сразу накладывал в небольшой банный тазик с двумя ручками и относил в дровяной сарай. Где-то через час (то есть к тому горькому моменту, когда то, что должно было стать ямой, приняло вид узкого окопчика глубиной с полметра, и когда руки загудели, а поясница отвалилась) Петрович понял, что его усилий недостаточно. Все было напрасно. Он до того устал, что даже не отчаялся. Он просто сел на лавочку и стал угрюмо созерцать жалкие плоды своей активности.

И вдруг словно отключился.

Когда сознание вернулось к нему, он все так же сидел на лавочке. Казалось, минуло мгновение, однако день закончился. Быстро темнело. Петрович посмотрел под ноги, и ошарашенно потер глаза. Не веря, он встал на колени и зажег спичку.

Яма имела идеальную цилиндрическую форму. Диаметром она была около двух метров, а глубиной - и того больше.

- Как же, как же это?! - забормотал Петрович, однако делал он это уже на бегу - подхватив тазик, он мчался в уборную.

Ничего чудесного больше не произошло. Некоторое неудобство доставляла необходимость работать в темноте; тем не менее, с выгребной ямой было покончено часа за два.

Опорожнив последний тазик с отходами человеческой жизнедеятельности, Петрович взял шест и измерил их уровень в ловушке.

"Мало, едва по колено будет".

Чуть ли не ползком прокравшись к летней колонке - она была видна из Валериного огорода - Петрович протянул от нее шланг, и наполнил яму еще примерно на метр.

Перемешав полученную субстанцию до более-менее однородного состояния, Петрович натянул над ямой парниковую пленку, предварительно измазанную мокрой землей, прижал ее по краям кирпичами, после чего отошел на несколько шагов, придирчиво разглядывая сотворенное. Выглядело оно замечательно, как и требовалось, совершенно не выделяясь в темноте.

Петрович удовлетворенно мурлыкнул.

Оставалось добыть приманку.


11.

Мыслимое ли дело - резать свинью после полуночи, без света, да к тому же когда вот-вот должен объявиться злоумышленник?

Петрович и не собирался этим заниматься.

"Почему свинья, зачем свинья? - справедливо рассудил он. - Не с поличным же его ловить. А чтоб в говне побарахтаться - для этого свинья не нужна".

После всех трудов насыпать опилок в мешок из-под комбикорма - пустяк. Возникло, правда, небольшое затруднение с подвешиванием мешка на крюк, вбитый в балку навеса как раз над центром замаскированной ямы, но с помощью лестницы Петрович и с этим справился.

"Все, - расслабился он, убрав подальше от ловушки лестницу, лопаты и тазик, - теперь бы помыться!"

Под колонкой мыться не хотелось - не сезон, да и годы не те. У Ивана Ильича, разумеется, все уже спали. Или не желали нарушать светомаскировку. Ближайшая емкость с теплой водой находилась дома.

Туда он и отправился.

Не зажигая света, чтобы не разбудить Дарью, Петрович набрал из стоящего на плите бака ведро совсем еще горячей воды и пошел в баньку. Сполоснувшись, расслабился, стал зевать.

"А в самом деле: чего мне там делать? Валерка, поди, и без меня свалится. Утопнуть не должен. Захочет - выберется. Не захочет - не хрен по чужим дворам шастать. Пойду-ка я спать. Ну и денек выдался…"

Против ожидания, сон не окутал его сразу. Чуть ли не час Петрович беспокойно ворочался, раз за разом взбивая подушку.

Чего же он не сделал? Что упустил? Замок на дверь не навесил? Ерунда. Может, еще какая мелочь осталась незамеченной, но мелочь есть мелочь - чего из-за нее переживать? Оставался Валера. Сумеет выбраться или не сумеет? Утонет в дерьме, или нет?

Понемногу события прошедшего дня начали представать в совершенно ином свете. Какого черта он дал втянуть себя в эту авантюру, да еще принял ее так близко к сердцу?! Что она ему?

"Да что это творится нынче?! Вот хрень-то!!!" - подумал он, все более раздражаясь своим идиотским поведением, и вдруг вспомнил, что уже произносил нынче эту фразу, вспомнил и обстоятельства, при которых это произошло.

"Безумие!"

Петрович представил, как барахтается Валера в ледяной жиже, как он синеет, задыхаясь, и как, наконец, всплывает его окостеневшее тело - затылком вверх... И застонал.

- Поспать не дадут, - пожаловался он неведомо кому, и стал торопливо одеваться.


12.

Было около двух часов, когда Валера отважился на вылазку. Ночь стояла темная, тихая - уныло шуршала морось, а других звуков не было. Валера постоял у забора, всматриваясь и вслушиваясь, потом подтянулся и перемахнул в огород соседа. Постоял, вслушиваясь и всматриваясь, и пополз на карачках по борозде - благоразумно осторожный, как всегда.

Очень скоро он начал усиленно внюхиваться - вонь из разоренной выгребной ямы не могла обеспокоить лишь Петровича, принюхавшегося за два часа ковыряния в ней до полной потери обоняния. Тут бы и повернуть обратно, но как мог Валера подозревать о ловушке? Подобное коварство со стороны Ивана Ильича было попросту непредставимым.

Валера предположил наиболее естественное - ведь содержимое выгребных ям используется для удобрения огородов.

"Гад! - подумал Валера, принюхиваясь к рукам, неосмотрительно вступившим в соприкосновение с краем грядки. - Успел уже дерьмо свое расплескать!"

От рук пахло мокрой землей. Валера облегченно выдохнул, и, не спеша вдыхать, продолжил движение к вожделенной туше.

И тут во дворе у Кожемякина вспыхнул свет…

Иван Ильич с изумлением взглянул на часы - прошло не менее десяти часов - подобные штуки его неприхотливый организм позволял себе нечасто. Накинув на плечи телогрейку и сунув босые ноги в галоши, он прикурил папироску и вышел во двор.

Повернув выключатель, он прислушался к шуршанию мороси. Обычно он курил либо на лавочке перед воротами, либо на лавочке под навесом. Под навесом - во время дождя. Туда он теперь и поплелся.

Обычно еще, перед тем как расположиться на лавочке, он отмечался в уборной. Зайди он туда сейчас, и тамошнее благоухание, возможно, подстегнуло бы его память и заставило быть осторожным. И тогда ничего страшного бы не случилось. Но ему отчего-то не захотелось в уборную.

Попыхивая папироской, он уселся на лавочку, и благодушно уставился в окружающую темень. Мерзкий запах тут же атаковал это благодушие, и Иван Ильич недоуменно заерзал.

Валера, распластавшись в борозде, опасливо посматривал на подмигивающий огонек, и ругал себя последними словами за беспечность.

И вдруг прекратилась морось.

Резко. Мгновенно. Как будто ее и не было. Исчезли серые тучи. На чистом черном небе замерцали звезды. Огород и окрестности осветила луна.

Валера увидел Ивана Ильича ясно, как днем. Сейчас и тот повернет голову и обнаружит вора. Отчаянию его не было предела. "Сейчас, сейчас…" - загремели обещанием кары неслышные, но грозные голоса. Валера вжался в землю…

Но первым побуждением Ивана Ильича было взглянуть на звезды и луну. Он и взглянул, однако взгляд его уперся в… Мешок?! Что за мешок?! Отправив папироску в угол рта, Иван Ильич поднялся, воздел руки и сделал шаг…

Ловушка сработала.

Валера ничего не понимал - раздался страшный (как ему показалось) шум, он приподнял голову… и ничего не увидел. Даже Ивана Ильича! Это - что-то - произошло слишком быстро. Как отнестись к нему - надо было еще сообразить. Но Валера не успел.

Оттуда, из-под навеса, где только что покуривал его грозный сосед, понеслись такие звуки, что Валере стало по-настоящему страшно. Больше всего это походило на звукоряд из дурацкого фильма, где отважный и мужественный человек борется с аллигатором. Или акулой. Валера не любил таких фильмов. Не помня себя, он оказался перед забором, скользнул через него ласточкой, влетел в дом, задвинул засов, накинул на дверь крючок и нырнул под одеяло.

А Иван Ильич, несколько раз окунувшись, нащупав ногами дно и отплевавшись, принялся отважно и мужественно поносить мироздание - от простых и не очень соединений неорганики с органикой до вершины, на которой умыла руки эволюция, а именно своего соседа, приятеля, собутыльника и ущербного брата по разуму Петровича.


13.

Сергеем завладело преддорожное настроение. Поезд отходил только в семь утра, но он не мог заставить себя заснуть. Он оделся, выпил чаю, потом решил посетить уборную и вышел во двор. Там он обнаружил, что дождь закончился.

Выйдя на улицу, он залюбовался звездами. И вдруг со стороны дома напротив понеслись холодящие душу крики. Кого-то убивают, сообразил Сергей. Несколько мгновений он пребывал в растерянности. Как быть? Что делать? Лучше всего было вернуться и лечь в кровать. Сергей помедлил и… побежал к дому напротив.

Ворота оказались незаперты. Осторожно прикрыв их, он стал подкрадываться туда, откуда слышались крики. Сначала он не увидел ничего - лишь жуткий, осязаемый смрад и темень, в которой кто-то шумно страдал. Но где же этот кто-то? В поисках незримого кого-то Сергей топтался, топтался, и забалансировал на краю ямы. Яма бурлила.

Отступив на шаг, Сергей склонился над ней.

- Ва… вам помочь? - сказал он нетвердым голосом.

- Хрууррруням!!! - ответила яма.

Сергей метнулся в одну сторону, в другую, и обнаружил лестницу. Спустив ее в яму, он сказал:

- По… пожалуйста, вылазьте…

Затем отступил подальше - так, на всякий случай.

Некто Из Ямы не заставил себя ждать. Через секунду перед Сергеем появилось невиданное чудище и уставилось на него, угрожающе рыча. Чувствуя слабость в ногах и сдерживая подступившую под самый язык тошноту, Сергей оглянулся в поисках подручного средства, но тут чудище бросилось на него.

"Никогда я еще не бегал так медленно!" - подумал Сергей в тот миг, когда посреди улицы чудище настигло его, повалило и стало душить.

Мир вокруг Сергея вот-вот должен был сколлапсировать, как вдруг чудище сползло с него и затихло. Над Сергеем навис чудесный бабушкин нос.

- Жив? - осведомилась Пелагея, помахивая клюкой, и, не дожидаясь ответа, фыркнула: - Иди, умойся, так-перетак!

После чего повернулась к поверженному чудищу и принялась нанизывать эпитеты.

Когда Петрович, подгоняемый духом беспокойства, явился на место сражения, противники выдохлись.

- Уф! - сказал он, мгновенно оценив ситуацию. - Слава те господи - от сердца отлегло!

И тут же попал под перекрестный словесный обстрел недавних противников, усмотревших в его деятельности - справедливо или нет - причину безобразных событий этой ночи.

Петрович устало вздохнул, не желая опускаться до лексического уровня энергичных соседей.

- Блядь! - сказал он чопорно. - Как же вы мне надоели!

И пошел домой.

Небо, у самой кромки, начало светлеть, когда Петрович заснул. И сон его был легок и сладок.


14.

Первое, что он увидел, проснувшись, были солнечные лучи, резвящиеся на хромированной спинке кровати. С минуту он смотрел на них теплым родительским взглядом. А потом…

Запах! Аромат вкусной еды!

Не веря, Петрович вскочил с кровати и выбежал в кухню.

Дарья, раскрасневшаяся и словно помолодевшая, энергично месила тесто. Взглянув на него с ласковой, разумной лукавостью, она сказала:

- Проснулся? Садись кушать, я грибочков поджарила. И пельмени скоро будут.

Прислонясь к косяку, Петрович всхлипнул и вытер слезу.

- Ну, чего ты, дурачок, чего? - сказала супруга. - Все это морось. Морось. Как не было ничего. Плюнь и забудь!


Конец.






© Михаил Прокопьев, 2001 г.


[ Другие произведения || Обсудить || Конура || Почта ]


Rambler's Top100


Сайт создан в системе uCoz