Владимир Войнович "Москва 2042", "Портрет на фоне мифа"
Черт бы побрал этот Мюнхен! Черт бы побрал этого Рудольфа с непроизносимой фамилией! Черт бы побрал всех этих умников-ученых...
Но по порядку.
Когда мне предложили слетать в будущее, я, конечно, сразу заявил, что это фантастика. Однако Руди ничуть не обиделся. В его представлении это все легко: садишься в шаттл, разгоняешься с такой-то скоростью, а время идет медленнее. В общем, все просто, как дважды два возле светового барьера. Одно сложно - цена: четыре миллиона марок с копейками. Точнее, с пфеннингами. И мне, по мнению Руди, эта поездка уж никак не светила.
Плохо же он знал мое везение! Почти в тот же момент я начал прикидывать, где мне раздобыть деньги. Не знаю, что бы я сообразил, но тем же вечером подозрительный тип из "Нью Таймс" предложил мне оплатить все расходы. Плюс миллион долларов за эксклюзивный репортаж. Вы думаете, я сходу согласился? Как бы не так! Сначала я долго думал. Целых три дня. Потом, конечно, согласился - черт бы побрал моего внутреннего черта!
О, сколько самых разных подозрительных личностей сделало мне самые невероятные предложения в последующие дни! Вот один только Лешка Букашев чего стоит! Генерал-майор КГБ, ишь ты... Давно ли чуть ли не вольнодумцем был? Ну да ладно, что там Букашев, когда ко мне проявил интерес сам Сим Симыч Карнавалов! Он даже пригласил меня в свое заросшее березами Бескудниково, что в Канаде. Не сам он пригласил, конечно, а через Зильберовича. И я даже к нему съездил, но вскоре сбежал, несмотря на Степаниду. Однако дискеты со своими глыбами они мне все же всучили - в будущем распространять, свет в массы нести. Хмыкнул я, да дискету-то подальше и засунул.
И вот - будущее! Конечно, Москва... то есть, Москореп выглядит немного странновато... будущее все же! Однако и кормят хорошо, и гостиница приличная, и экскурсии организуют, и даже на собраниях выступать разрешают. А что писатели по пишмашинкам без бумаги стучат - ну, бывает. И то, что в Европу из Москвы трубопровод идет с этим... с вторичным продуктом - тоже бывает. Им же, в конце концов, нужно. А вот то, что газету в виде рулона печатают - так в соответствующих местах это даже удобно. Пусть она и орган КПГБ, но самой КПГБ, наверное виднее.
В общем, хорошо здесь, в будущем. Вот только... править свою книгу? Свою книгу, которую я напишу... написал, когда вернулся? Так ведь рука, извините, не поднимается...
"Москва 2042" - одна из самых злых и ехидных сатир на советский строй образца развитого застоя. Самое интересное, что автор практически ничего не придумывал из головы. Он просто брал существующие тенденции и слегка экстраполировал их в будущее. Вероятно, в СССР за такой роман его бы просто пришибли где-нибудь в темном уголке. Ну, или с треском выставили бы за рубеж, самое малое. Однако тогда он уже проживал за границей, так что по партийно-советской линии все обошлось.
Однако не обошлось совсем по другим каналам.
Из-за этого романа на писателя была развернута настоящая травля в эмигрантской прессе. Причина крылась в том, что Войнович не менее ехидно и едко проехался и по одному из столпов диссиденства и Совести Нации В Изгнании - по Солженицину. За что - многие сообразят и сами, читая нынешние высказывания самого бородатого писателя современности. Православный национал-патриотизм и антисемитизм в их худшей - интеллектуальной - разновидности. Вера в собственное мессианство. Презрение к приютившей его в изгнании стране. Наконец, потрясающее злопамятство. Иронический портрет литературного вождя, судя по всему, получился настолько похожим, что с Войновичем рвали отношения близкие друзья, а русскоязычные эмигрантские издательства - даже работающие на деньги американского конгресса - отказывали ему в публикации.
Много позже, уже в наше время, Войнович написал нечто вроде мемуаров под названием "Солженицын: портрет на фоне мифа". В них он сделал довольно жалкую, на мой взгляд, попытку оправдаться, одновременно делясь воспоминаниями о том довольно жутеньком периоде своей жизни, а также о предшествовавших этому десятилетиях его знакомства с Солженициным. Если отбросить брюзжание и обиду - хотя и заслуженную - Войновича, мемуары хорошо воспроизводят атмосферу тех лет, хотя поклонников литературного таланта автора они, скорее всего, разочаруют. Читать тексты рекомендуется именно в хронологическом порядке: сначала "Москву", и лишь потом "Портрет".
Стоит ли читать "Москву" сегодня, двенадцать лет спустя после краха СССР? Да, стоит. Учитывая, по какой дороге наше общество в едином порыве марширует с момента избрания нынешнего президента, нелишне вспомнить (или узнать - для тех, кто помоложе), что ожидает нас в конце этого пути. В конце концов, чтобы построить развитой социализм, не обязательно называть его именно так...
Жанр: социальная сатира-антиутопия; мемуары
Оценка (0-10): 9 ("Москва 2042"), 7("Портрет")
Ссылка: Мошков
Цитаты:
"Москва 2042"
Барабан все стучал, и дудка дудела, не давая сосредоточиться.
Я встал на табуретку и дотянулся до окна. Глянул наружу и не поверил своим глазам. На площади перед домом, как раз под полосатым столбом с табличкой "СССР", стоял советский солдат в полной форме с автоматом через плечо. Я в отчаянии потряс головой. Что это такое? Советские войска вторглись в Канаду или мне уже черти мерещатся?
Скосив глаза, я увидел негра Тома с саксофоном и Степаниду с барабаном, даже большим, чем ее задница. Как я и предположил, они не играли, а только настраивались.
Потом появились две русские красавицы в цветастых сарафанах и платочках. Одна из них держала на руках каравай хлеба, а другая тарелку с солонкой.
Потом... Я не понял точно, как это получилось. Сначала, кажется, раздался удар колокола, потом Том затрубил что-то бравурное, а Степанида ударила в барабан. И в то же самое время на аллее, идущей от дальних построек, появился чудный всадник в белых одеждах и на белом коне.
Пел саксофон, стучал барабан, пес у крыльца рвался с цепи и лаял Конь стремился вперед, грыз удила и мотал головой, всадник его сдерживал и приближался медленно, но неумолимо, как рок.
Как я уже сказал, он был весь в белом. Белая накидка, белый камзол, белые штаны, белые сапоги, белая борода, а на боку длинный меч в белых ножнах.
Я открыл окно настежь и высунул голову, чтобы лучше видеть и слышать. Пристально вглядевшись, я узнал во всаднике Сим Симыча. Лицо его было одухотворенным и строгим.
Симыч приблизился к часовому Саксофон и барабан смолкли. Симыч вдруг как-то перегнулся, сделал движение рукой, и в солнечных лучах сверкнул длинный и узкий Меч. Похоже было, что он собирается снести несчастному солдату голову.
Я зажмурился. Открыв глаза снова, я увидел, что солдат стоит с поднятыми руками, автомат его лежит на земле, но Симыч все еще держит меч над его головою.
- Отвечай, услышал я звонкий голос, - зачем служил заглотной власти? Отвечай, против кого держал оружие?
- Прости, батюшка, - отвечал солдат голосом Зильберовича. Не по своему желанию служил, а был приневолен к тому сатанинскими заглотчиками.
- Клянешься ли впредь служить только мне и стойчиво сражаться спроть заглотных коммунистов и прихлебных плюралистов?
- Так точно, батюшка, обещаю служить тебе супротив всех твоих врагов, бречь границы российские от всех ненавистников народа нашего.
- Целуй меч! - приказал батюшка.
"Москва 2042"
От Искрины я узнал, что над выполнением программы построения коммунизма в одном отдельно взятом городе трудились не только москвичи, но трудящиеся всего Советского Союза. С их помощью были построены новые здания и столица весь год запасалась всем необходимым. Со всей страны свозились запасы продовольствия и товаров ширпотреба.
Были приглашены также иностранные специалисты, включая немецких колбасников, швейцарских сыроваров и французских модельеров.
Задолго до объявления коммунизма на московские склады были доставлены запасы пепси-колы, разных сортов итальянской пиццы, американских гамбургеров, жевательных резинок, специально заказанных на Западе джинсов, маек с надписью "I love communism" и изготовленных в Германии различных сортов двуслойной туалетной бумаги в горошек и с пупырышками.
Одновременно были приняты меры, чтобы оградить Москву от приезжих из Первого Кольца враждебности, особенно от жителей Калининской, Ярославской, Костромской, Рязанской, Тульской и Калужской областей, которые под предлогом осмотра достопримечательностей и музеев столицы в конце каждой недели совершали на Москву хищнические набеги, полностью опустошая магазины, предназначенные для снабжения москвичей. Для того чтобы лишить их предлога. Выставка достижений народного хозяйства, Третьяковская галерея. Оружейная палата Кремля, музей изобразительных искусств имени Пушкина и музей Льва Толстого (ныне музей Предварительной литературы) были вынесены за пределы московской территории. То же самое было сделано с вокзалами, на которых жители отдаленных районов раньше вынуждены были делать пересадку в Москве. Рабочие Люберецкого завода железобетонных изделий изготовили шестиметровые элементы для строительства ограды вокруг Москвы. Коллектив ленинградского Кировского завода произвел для той же цели столько колючей проволоки, что ею можно было четырежды обмотать весь земной шар. Трудящиеся Германской Демократической Республики (Второе Кольцо враждебности) поделились своим опытом установки минных полей и автоматических стреляющих установок, которые были настолько усовершенствованы, что убивали даже воробьев, случайно пролетавших мимо ограды.
Кроме того, был произведен качественный отбор людей. Примерно за месяц до наступления коммунизма из Москвы были выселены асоциальные элементы, включая алкоголиков, хулиганов, тунеядцев, евреев, диссидентов, инвалидов и пенсионеров. Студенты были направлены в отдаленные строительные отряды, а школьники в пионерские лагеря.
В день объявления коммунизма все магазины ломились от разнообразных товаров и продуктов питания.
Однако дело было совершенно новое, поэтому избежать ошибок не удалось.
Искрина, со слов своей бабушки, рассказала мне, что в первый день коммунизма даже самые сознательные трудящиеся проявили полную несознательность и, несмотря на рабочий день, на работу не вышли, а кинулись в магазины и хватали, что под руку попадется, сверх всяких потребностей.
Возникла ужасная давка, в результате которой в одном только Смоленском гастрономе было задавлено насмерть четырнадцать человек, в Елисеевском магазине были выбиты все стекла, опрокинуты все прилавки, а директору магазина вышибли глаз.
Самое большое несчастье случилось в ГУMe, где под напором толпы рухнули перила переходного мостика на третьем этаже и люди падали вниз, убивая тех, на кого падали, и самих себя.
Коммунистические власти для восстановления порядка были вынуждены вызвать войска В Москву были введены танки гвардейских Кантемировской и Таманской дивизий, и на три дня было объявлено военное положение.
После этого к населению Москорепа обратился лично Гениалиссимус. Он сказал, что при введении в республике коммунистических порядков были допущены отдельные ошибки и перегибы. Он решительно раскритиковал и высмеял тех волюнтаристов, которые решили вот так с бухты-барахты ввести дикий коммунизм. Он сказал, что, поскольку люди сами не умеют трезво оценивать свои потребности, последние теперь будут определяться Верховным и местными Пятиугольниками, но даже и ограниченные потребности нельзя удовлетворять без строжайшей экономии первичного продукта и полной утилизации продукта вторичного.
Я спросил Искрину, почему от нас никто не требует сдачи вторичного продукта. Она сказала, что комуняне повышенных потребностей от этой обязанности освобождены, тем более что канализационная система нашей гостиницы устроена так, что утилизирует вторичный продукт автоматически.
"Портрет на фоне мифа"
Но вернемся в Вермонт к нашему отшельнику, который работает, работает, просто работает и при этом даже не интересуется, придутся ли его книги "по вкусу западной публике, будут ли их покупать".
Неужто, правда, не интересуется?
В свое время он оказался фигурой символической, как бы представителем и наследником всех, советской властью затравленных, замученных, забитых и забытых. И единственным выслушанным свидетелем обвинения. Других очень долго не слышали. Книга Юлия Марголина "Путешествие в страну Зэка", одно из первых свидетельств о ГУЛАГе, прошла практически незамеченной. Перебежчика Виктора Кравченко, пытавшегося открыть Западу глаза на карательную суть советского строя, французские интеллектуалы затравили. Шаламов умер почти в безвестности и нищете. В Нью-Йорке эмигрантский "Новый журнал" печатал рассказы Шаламова крохотными порциями и на невидных местах, как будто старались и напечатать эти рассказы, и оставить никем не замеченными. А ведь Солженицын, чье любое слово жадно ловилось всем миром, мог привлечь внимание к рассказам Шаламова, но почему же не сделал этого? Просто руки не дошли? Я догадывался о причине и догадку изложил в этой работе, когда Бенедикт Сарнов обратил мое внимание на мемуары Шаламова, где автор пишет о своей встрече в 1963 году с Солженицыным, который учил его, как добиться литературного успеха в Америке.
Цитирую:
" - Для Америки, - быстро и наставительно говорил мой новый знакомый, - герой должен быть религиозным. Там даже законы есть насчет этого, поэтому ни один книгоиздатель американский не возьмет ни одного переводного рассказа, где герой - атеист, или просто скептик, или сомневающийся.
- А Джефферсон, автор декларации?
- Ну, когда это было. А сейчас я просмотрел бегло несколько ваших рассказов. Нет нигде, чтобы герой был верующим. Поэтому, - мягко шелестел голос, - в Америку посылать этого не надо...
Небольшие пальчики моего нового знакомого быстро перебирали машинописные страницы.
-- Я даже удивлен, как это вы... И не верить в Бога!
-- У меня нет потребности в такой гипотезе, как у Вольтера.
-- Ну, после Вольтера была Вторая мировая война.
-- Тем более.
-- Да дело даже не в Боге. Писатель должен говорить языком большой христианской культуры, все равно -- эллин он или иудей. Только тогда он может добиться успеха на Западе". (Варлам Шаламов. Воспоминания. М. "Олимп". Издательство АСТ. 2001.)
Из этой записи видно, что Александр Исаевич не всегда был равнодушен к тому, будут ли его покупать на Западе, очень даже рассчитывал свой успех (исходя, впрочем, из ложного убеждения, что в Америке есть законы, по которым литература должна быть обязательно религиозной). Он не только заботился о своем успехе, но, похоже, ревниво относился к возможным успехам других, чего, может быть, даже старался не допустить.
Другие рецензии>>
|
