Однажды в отнюдь не студеную летнюю пору опустилась на Землю в летающей тарелке чужие. Опустились вовсе не для того, чтобы сказать «гезундхай» восторженным встречающим, и даже не для обмена опытом. Прилетели они с совершенно банальной целью, частенько являющейся приоритетной для такого сорта гостей: захватить планету себе.

Зачем захватить? Очень просто - планета обладает уникальным ресурсом, крайне редко встречающимся в Галактике: носителями. Носителями разума. Впрочем, сами разумы чужих не интересуют – у них хватает собственных. А вот носители сиречь человеческие тела с развитым мозгом им очень даже пригодятся. Легкий щелчок прибора-посредника – и личность человека подавлена, замещена личностью чужого, загнана глубоко в подсознание. Захваченный носитель выглядит полностью так же, как и прежний человек: он обладает человеческой внешностью, человеческой памятью носителя, всеми его навыками. Разве что он утрачивает способность улыбаться. Но кому это нужно?

Единственное, что может остановить захватчиков – страх смерти. Они стары, очень стары, многие существуют тысячи лет, но держатся за жизнь именно потому, что безумно ее любят. Ради продления жизни они готовы на все – даже на постоянную смену изнашивающихся тел. Их не волнует, что они фактически убивают прежнего владельца тела. Они – вечные паразиты. Но вот собственной смерти они боятся панически.

План вторжения прост, но эффективен. Сначала они захватывают случайного прохожего. Потом – чуть менее случайного. Потом – мелких, а затем и крупных руководителей. Наконец, дело доходит до массового захвата жителей. К тому моменту, как аборигены начинают что-то подозревать, уже готов обширный плацдарм для высадки основного десанта.

И вот с этой, отлаженной тысячелетиями машиной захвата и сталкиваются ни о чем не подозревающие земляне. Лишь несколько мальчишек - случайных свидетелей первых захватов - успевают вовремя заподозрить неладное, но что они могут? Только отчаянно бороться безо всякой надежды на успех...

Тема вторжения через захват человеческого тела в литературе не нова. Одержимость бесом кочует из мифологии в мифологию. В современной НФ можно вспомнить, например, блистательных «Кукловодов» ("Puppet masters") Роберта Хайнлайна или некоторые романы Клиффорда Саймака. Роман Мирера раскрывает эту тему на фоне жизни провинциального советского городка, единственным достоинством которого является расположенный рядом огромный радиолокатор. Несмотря на то, что текст был написан в советские времена и о советской жизни, он не страдает соцреалистическим очковтирательством. Кое-какие моменты по тому времени могли бы даже рассматриваться как крамольные.

Реализация сюжета не лишена огрехов. Так, вряд ли для наводки кораблей технически продвинутая раса нуждается в земных радиолокаторах (куда проще сбросить в нужное место радиомаяк). Захват гораздо проще начинать со столиц, где можно в течение нескольких часов захватить всех, кого надо, вплоть до руководителей государства. Разум, в общем-то, неотделим от тела, его инстинктов и гормонов, так что идея управления произвольным телом (даже телом животного) с помощью одной и то же информационной матрицы, скорее всего, абсурдна. И так далее. Но в целом роман является вполне достойным представителем жанра и мо- жет быть рекомендован всем его любителям.

В свое время по роману был снят фильм «Посредник». Это тот редкий случай, когда фильм оказался не хуже текстового оригинала. К сожалению, видел его по телевизору я лишь однажды, несколько лет назад. С тех пор его не повторяли (или я пропустил).

Оценка текста – шесть баллов.
Тексты Мирера доступны у Мошкова.

Цитаты:

Федя сиганул вбок, и между ним и шофером оказался тот самый пень. Шофер бросился на Федю. Нет, он хотел броситься, он пригнулся уже и вдруг охнул, поднял руки к груди и опустился в одуванчики. Все было так, как с двумя предыдущими людьми, только они удерживались на ногах, а этот упал.

Впрочем, он тут же поднялся. Спокойно так поднялся и стал вертеть головой и оглядываться. И гитарист спокойно смотрел на него, придерживая свою гитару.

Я толкнул локтем Степана. Он - меня. Мы старались не дышать.

- Это красивая местность, - проговорил шофер, как бы с трудом находя слова.

Гитарист кивнул. Шофер тоже кивнул.

- Я - Угол третий. Ты - Треугольник тринадцать? - проговорил гитарист.

Шофер тихо рассмеялся. Они и говорили очень тихо.

- Он самый, - сказал шофер. - Жолнин Петр Григорьевич.

- Знаю. И где живешь, знаю. Слушай, Треугольник... - Они снова заулыбались. - Слушай... Ты водитель. Поэтому план будет изменен. Я не успел доложить еще, но план будет изменен без сомнения...

- Развезти эти... ну, коробки, по всем объектам?

- Устанавливаю название: "посредник". План я предложу такой - отвезти "большой посредник" в центр города. Берешься?

Шофер покачал головой. Поджал губы.

- Риск чрезвычайный... Доложи, Угол три. Я - как прикажут...

Степка снова толкнул меня. Я прижимался к земле всем телом, так что хвоя исколола мне подбородок.

- Меня Федором зовут, - сказал гитарист. - Улица Восстания, пять, общежитие молокозавода. Киселев Федор Аристархович.

Шофер ухмыльнулся и спросил было:

- Аристархович? - Но вдруг крякнул и закончил другим голосом: - Прости меня. Эта проклятая... ну как ее... рекуперация?

- Ассимиляция, - сказал гитарист. - Читать надо больше, пить меньше. Я докладываю. А ты поспи хоть десять минут.

Они оба легли на землю. Шофер захрапел, присвистывая, а Федя-гитарист подложил ладони под затылок и тоже будто заснул. Его губы и горло попали в полосу солнечного света, и мы видели, что под ними шевелятся пятна теней. Он говорил что-то с закрытым ртом, неслышно; он был зеленый, как дед Павел, когда лежал в гробу. Я зажмурился и стал отползать, и так мы отползли довольно много, потом вскочили и дали деру.

Я поискал глазами: хоть заяц-то здесь?

Он был здесь. Сидел перед можжевеловым кустом, приподняв толстую морду над кучкой хвороста. Когда я топнул на него ботинком, заяц переложил уши и лениво отпрыгнул за куст. Я заставил себя не обращать на него внимания и принялся отыскивать следы Сурена Давидовича.

Прямо передо мной была прошлогодняя трепа к оврагу. Она тускло блестела под густым орешником - еще не просохла. Издали казалось, что после снега по ней не ходили. Я сунулся туда - на обочине следы... В десятке шагов дальше, прямо уже посреди тропы, след левого ботинка Сура. Тупоносый, с рифленой плоской подметкой, так называемая танкетка.

Я почему-то взвесил на руке бластер и двинулся к оврагу.

Теперь послушайте. Я шел по этой тропинке в сотый раз за последние два года и отлично знал, что она выводит к глубокому бочагу в ручье, что на дне оврага. Я ногами - не головой - знал, что от места, где развернулась "Волга", и до оврага метров пятьдесят. Первый поворот, налево, у сухой сосны, а спустя еще двадцать метров, где кончается орешник, второй поворот и сразу спуск в овраг. Так вот, я прошел первый поворот, не теряя следов Сура, но после второго поворота тропа исчезла. Вместе со следами она словно растворилась в земле, а впереди, взамен обрыва, оказался ровный, густой осинник.

Сначала я подумал, что проскочил второй поворот. Вернулся к сухой сосне... Опять то же самое! Миновав орешник, тропа исчезла вместе со следами. Ну ладно. Тропу весной могло смыть. Я двинулся напрямик через осинник и вышел к оврагу, но не к бочагу, а много левее. Странное дело... Я пошел вправо, держась над оврагом, и потерял его. Я даже взвыл - запутался, как последний городской пижон! А плутать-то негде, овраг все время был справа от меня. Естественно, я взял еще направо, чтобы вернуться к обрыву, и очутился знаете где? На том же месте, откуда начинал, - у поворота тропы. Совсем разозлившись, я продрался через кусты вниз по склону и пошел вдоль ручья, еле выдирая ноги из грязи. И через двадцать метров уперся в откос. Овраг, который должен был тянуться еще на километр, внезапно кончился. Чертыхаясь, едва не плача, я выбрался наверх и очутился снять у второго поворота тропы! Поодаль, у куста боярышника, сидел заяц - столбиком - и делал вид, что мои мучения его абсолютно не интересуют...

Точно к половине восьмого он вышел на место и увидел прошлогоднюю копешку. Кругом опять ни души. День был такой - пустынный. Он сказал вслух фразу из "Квентина Дорварда": "Все благоприятствовало отважному оруженосцу в его благородной миссии". И тут же привалила удача. Луг пересекала канава, узкая и глубокая. Откос ее давал опору для стрельбы вверх. Степан не торопясь отмерил шестьдесят метров от опоры, спрыгнул в канаву и лег на левый бок. Развернул бластер и удивился, как удобно сидит в руках чужое оружие. Оно было не круглое, а неправильное, со многими вмятинами и выступами. Чтобы выстрелило, надо нажать сразу оба крылышка у рукоятки - вот так... Десять минут Степка пролежал в канаве неподвижно. То ли чудилось ему, что в вышине сверкают зеркала, то ли впрямь блестело. Он ждал. Затем уперся носками в землю, рыхлую на откосе, установил левый локоть, чуть согнув руку, и убедился, что бластер лежит прочно и не "дышит" в ладони. Поставил его на линию с правым глазом и верхушкой мачты, а двумя пальцами правой руки сжал крылышки... Ш-ших-х! Вздрогнув, бластер метнул молнию, невидимую на солнце, но ярко, сине озарившую изоляторы. Когда Степка смигнул, стало видно, что одна гирлянда изоляторов оплавилась, но цела. И провода целы. Дьявольщина! Этой штукой надо резать, как ножом, а не стрелять в точку!

Тут в вышине опять что-то блеснуло, за мачтой, далеко вверху. "В глазах замелькает от такого", - подумал Степан, прицелился под изоляторы и повел бластер снизу вверх, не отпуская крылышек, - ш-ших-х! ш-ших-х! Третьего выстрела не получилось, а блестящий кристалл головки стал мутным.

Один провод - ближний - валялся на земле. "Можно и один, но лучше два", - вспомнилась инструкция Вячеслава Борисовича. Бластер больше не стреляет...

- Дьявольщина и дьявольщина! - пробормотал Степка, положил бластер и выудил из-под платья пистолет.

Над проводами снова блеснуло, как маленькая, круглая радуга в бледном небе... Сильно, страшно кольнуло сердце. Он прыжками кинулся под копну, молния ударила за его спиной, ударила впереди. Дымно вспыхнула копна. Над первыми струями дыма развернулся и косо пошел вверх радужный диск. Полсекунды Степка смотрел, не понимая, что он видит и какое предчувствие заставило его бежать. Но тут диск опять стал увеличиваться. Ярче и ярче вспыхивая на солнце, падал с высоты на Степку. Он снова помчался через весь луг зигзагами. Полетел в канаву, и вдруг его свело судорогой. Выгнуло. В глазах стало черно и багрово, и крик не прорывался из глотки. "Погибаю. Убивает током", - прошла последняя мысль, а рука еще сжимала пистолет. И последнее он чувствовал, как ток проходит из пистолета в руку.

Несколько секунд "блюдце" висело над канавой. Потом, не тратя заряда на неподвижную фигурку в голубом платье, переместилось к бластеру, втянуло его в себя, косо взмыло над лугом и скрылось.