Не сон. Не образ. Не видение. Просто смутный кадр, скользнувший по краю сознания: мир, в котором природа не создала ни деревьев, ни цветов. Почему? Не суть важно. Да будет так! Но что-то же там все-таки растет? Растут мхи, растут однообразные круглые столбы и пластины. Достаточно для развития цивилизации.

Но это не интересно. Захотелось представить, что будет чувствовать человек, художник, которому посчастливится заглянуть в наш мир. Что из увиденного он сможет передать? Как будут приняты его откровения?

Я не стал придумывать для “того” мира новых слов - взял за основу “наши”: латынь,  греческий  и японский. Ведь это “наши” деревья и цветы. Но слова непривычные. Потому что “они” видят это не так, как мы.

БОНСАИ[1]

Из города бежать!

Забыть приобретения и потери.

И прятаться за лицами деревьев,

И слушать, и молчать.

Алексей Ляпин

Фолей[2]

“...Итак, юноши и девушки! Вы стали слушателями Академии Изящных Искусств. И запомните главное: что бы вам ни говорили преподаватели всех прочих дисциплин, все они - Орнамент, Колор, Пейзаж,  Натюрморт, Портрет, Скульптура - это только Изящность. И лишь Бонсаи - это подлинное Искусство.

Все прочие - это не более чем отражения. Все прочие - всего на всего подражания. Пейзаж - он лишь пытается отразить природу, питается ею. О Натюрморте - умолчим. Портрет и Скульптура - жалкие потуги превзойти Создателя. Орнамент и Колор вообще попали в эту компанию по недоразумению - ремесла, и только.

Творец превзошел природу, создав Человека. Человек превзошел Творца, создав то, чего не было в Мире до него - Бонсаи.

Мертвая природа породила только две своеобразных формы - Гору и Облако, несомненно, удивительные и неизбежно банальные.

Живая природа и вовсе примитивна. Все, на что она оказалась способна: Плоскость и Столб. Проволочник, говорите? Тот же самый Столб, ничего нового. Только очень тонкий. Да, спору нет, в практическом плане живая природа дала и дает человеку неоценимо много. Как смог бы человек построить цивилизацию без разнообразных Плит, Пластин и Панелей? Трудно даже помыслить, что бы мы делали, имея в распоряжении только одни круглые Столбы? А наоборот? С одними Плоскостями и без малейшего намека на цилиндр? Это, можно сказать, философская сущность цивилизации: Панель->Стена->Стабильность и Столб->Колесо-> Движение!

Но это все - прагматика! А эстетика, эстетика где? Тут живая природа нам ничего не может сказать. Только представьте себе: Пейзаж - плантация Строительной Панели или Мебельного Листа - это же нонсенс! Или посадки Труб Малого Диаметра - тоже мне, эстетика!

Что вы сказали, девушка? Дикие Заросли? Простите, а вы-то сами видели Дикие Заросли? Нет? Так вот, вы ничего в жизни не потеряли. Представьте себе одежную щетку щетиной вверх. Эстетично, не правда ли?

Итак, мертвая природа уныло-однообразна, живая природа - обнообразно-примитивна. Конечно, есть еще такой объект природы, как Человек. Объект для творчества, несомненно, выдающийся. Можно даже сказать, неисчерпаемый. Вы предпочтете всю жизнь повторять то, что каждый из нас видит каждый день?

Бонсаи. Да. Гениальное творение. Это - Абсолютно Иное. Этого не было, и нет НИГДЕ. Это гармонично! Это прекрасно!

Только человеческий разум, только разум гения мог создать такое! Хилон[3]! Опус 6. Одна из самых первых работ Мастера. Смотрите на это не как на произведение Высшего Искусства. Это овеществленные философские идеи. Видите, Крона имеет правильную форму. Но существует ли эта форма как самостоятельная сущность? Нет! Крона состоит из Ветвей. А форма Кроны состоит из форм Ветвей? Нет! Это репагулярум, переход количества в новое качество. Создавать Кроны вы сами начнете только в пятом семестре.

Опустимся глубже по лестнице сущностей. Ветвь. Воплощенная модель теории познания - от ствола к веточкам - разложение на составляющие - Анализ. А обратно - к стволу - обобщение, Синтез.

Рассмотрите внимательно любую из Ветвей этого гениального творения - Опус 23 - по праву считается одной из лучших работ Мастера. Ветвление - второго и третьего порядка, не более, не менее. Попробуйте мысленно расщепить хоть одну из веточек - гармония теряется сразу,  диссонанс режет глаз. Так же - если устранить любое из ветвлений.

Вдумайтесь, как удивительно! Совершенно очевидна “правильность” формы. Но в чем она? Как ее определить? Раньше мы знали только три точно описанных геометрами вида правильности: “конгруэнтность”, “подобие” и “зеркальную симметрию”. А здесь совсем другое. Ветвь содержит их все, и в то же время не соблюдает точно ни одну из них. Ветвь неуловимо повторяет себя в себе. Нигде в природе до рождения Бонсаи не было такого.

Создай Мастер только Ветви и Крону, это уже было бы гениально. Каким путем шла мысль Первого Мастера Бонсаи? Сейчас можно считать установленным абсолютно точно, на основании тщательного анализа эскизов Мастера, что сначала был создан Фолей. Фолей - это реализация принципов: “единство в многообразии”, “необходимость и случайность”. Все Фолеи одного Хилона похожи. Но все различны.

Вот этот Хилон - Опус 16 - это будет ваша курсовая за третий курс - на нем ровно двести сорок шесть Фолеев. Из них четыре пары одинаковых. Почему, как вы думаете?

Кто сказал, фантазии не хватило? Юноша, настоящий создатель Бонсаи может сделать и тысячу неповторяющихся Фолеев. А вот у вас явно не хватает силенок в мускулах, которые извилинами двигают, это очевидно.

Итак, “необходимость и случайность”. “Необходимость” требует, чтобы все Фолеи были подобны. “Случайность” порождает их различия в некоторых пределах. И она же, “случайность”, позволяет Фолеям изредка быть одинаковыми. Только истинному маэстро Бонсаи под силу определить точно допустимую долю совпадений. В Четвертом Дневнике, страница 46, строка 11, Мастер записал: “Не умножать Хаоса без нужды, не увлекаться разнообразием”.

С Фолея начинается Хилон. С Фолея мы и начнем изучение курса Бонсаи.

Мастер описал семь форм Фолея, Семь Канонов Бонсаи.

Первый Канон - Джуглан[4].

Он очень прост (твердый уверенный скрип мелка по темному пластику доски). Эта фигура называется “овал”. Что же в нем особенного? А то, что Джуглан, при всей своей простоте, не происходит из геометрии, не имеет родственника среди простых кривых. Вот смотрите: вписываем в Джуглан эллипс - видите, при той же длине большой оси эллипс более “худой”.

Юноша, я не настолько глухой, как вы думаете. К тому же, в отличие от вас, я не только слышал такое слово - “циклоида”, но и знаю, как она выглядит. Во-первых, циклоида - не замкнутая кривая. Во-вторых, если мы сложим две одинаковых циклоиды, Джуглан все равно не получится. Вот, пожалуйста (снова отточенный годами лекций жест). Да, полуоси очень близки, но радиус кривизны Джуглана вот в этих местах - другой.

Конечно, Джуглан несложно описать математически. Во втором семестре у вас будет курсовая - аппроксимация[5] Канонов сплайнами. Когда вы сами повозитесь с подбором коэффициентов, тогда и сможете оценить всю гениальность этой простоты.

Джуглан - это парадокс, это гармоничная неправильность, искаженное равновесие.

На самых первых эскизах Мастера - десятки разнообразных овалов. Это еще не Канон.  Это мучительные поиски формы, метания мысли - круги, эллипсы, сплюснутые, скошенные. И вдруг - прозрение. Эскизы с 14-го по 19-й.

14-й - это еще почти правильный эллипс.

15-й - эллипс “поплыл”.

16-й - узнаете прото-форму Джуглана? Этот вариант студенты очень любят использовать. Но не вздумайте применить ее в выставочной работе - критики от вас мокрого места не оставят.

17-й - здесь эскиз гораздо крупнее по размерам, почти на весь лист. Мастер как бы ощупывал новую форму, Джуглан нарисован одной непрерывной линией, Мастер ни разу не оторвал карандаш от бумаги, тут рука чуть дрогнула, здесь он отклонился от симметрии, но очень тонко, так, что эта неправильность ни чуть не портит общего впечатления.

18-й - вот он, канонический овал. Настолько идеально правильный, что в таком виде в Бонсаи никогда не применяется.

19-й эскиз. Его можно считать началом Искусства Бонсаи. Это, собственно, и есть сам Первый Канон, Джуглан. Это уже не только Форма - Овал. Это именно Фолей. Фолей - это три шага - от Природы к Гению Художника:

- первый шаг - плоская пластина - порождение Природы

- второй шаг - овал - еще очень похоже на Природную форму, но уже преломлено через восприятие Художника

- третий шаг - система прожилок, псевдо-симметрия, прообраз Ветви.

Джуглан произвел целый фонтан форм, целый букет новых озарений:

Второй Канон - Аскул[6].

Сразу - всплеск идей: иззубренный край вместо гладкого,  форма “перетекла” вдоль длинной оси, расширившись к одному концу, утратив малую ось симметрии, Аскул окончательно потерял связь с Кругом, приобретя заостренные концы. Аскул не слишком популярен в работах современных мастеров Бонсаи. Хотя лет десять назад в Нантуи возникла целая школа Аскулатов. Впрочем, сейчас это направление иссякло.

Третий Канон - Салис[7].

Обратное движение идеи - от Аскула к Джуглану, возврат к двухосевой симметрии. Салис описан Мастером в двух видах - с гладким краем и с иззубренным. И во множестве вариантов пропорций - в эскизах Мастера можно встретить Салис с соотношением полуосей, изменяющимся от 1:2,5 до 1:5. Канон Салис - это неиссякаемый источник идей - для начинающего Бонсаи. Салис, пожалуй, самый демократичный из Канонов. В этой гибкости Третьего Канона - главная его опасность. Трудно удержаться в рамках одного выбранного варианта формы. Вот и рождаются уродцы, где на одной Ветви найдешь Фолеи и удлиненные и широкие.

- Юноша, в четвертом ряду! Не слышит. Девушка, толкните своего лохматого соседа.

- А, что?

- Здравствуйте, юноша. У нас тут лекция. Я - профессор Акарено.

- А... Мм... Реом Дроарте.

- Ликк Дроарте - ваш отец? Тем более! Вы имеете наглость нарушать течение моей мысли скрипом своего обгрызенного карандаша! Ну-ка, покажите-ка нам, что вы там накарябали?

Так, так... Ага... Вы, значит, уже знаете Каноны! Вы уже считаете, что вам нечего делать на моих лекциях.

Изобразите-ка мне восемь Фолеев в Каноне Джуглан. Разных, естественно. Время - десять минут. А потом мы проверим и решим, допускать ли вас к лекциям.

Итак (очередной стремительный росчерк), Четвертый Канон: Попул[8]. И снова - открытие. Несомненно, что Попул - наследник Аскула. Хотя и важное различие. Аскул сидит на Ветви узким концом, а Попул - широким. И в то же время эта форма напоминает - девушка во втором ряду, что она вам напоминает? Нечего хихикать. На то, о чем вы мечтаете последние полчаса, Попул не похож даже близко.

Попул напоминает формой каплю. Вот прекрасное доказательство, что все же мысль гения все время шла где-то близко к знакомым природным формам! Но Мастер не задерживается на этом. Логическим развитием Попула стал Пятый Канон: Тила[9]. Широкий конец получил клинообразный вырез, а узкий - заострился еще больше (на доске - один контур поверх другого). Что здесь гениального? Эта форма известна вам всю жизнь?

Каждому она вызовет свои ассоциации. Правильно, красавица - сердечко. Правильно, молодой человек - пиковый туз. Как видите, у кого о чем болит... Вот тому красавчику явно подумалось о спелых ягодицах - судя по мечтательно закаченным глазам...

Да, форма не нова. А Мастер увидел в ней элемент Хилона - Фолей.

Здесь, на Пятом каноне, казалось бы, все и должно было закончиться. Разного рода новаторы пытались дополнить первые пять Канонов своими выдумками. Они сжимали и растягивали Каноны всеми возможными способами. Они пробовали переместить точку крепления Попула и Тилы на узкий конец. Жалкие эпигоны! Как убоги их потуги! Даже “уродец” - комплимент для подобных “творений”.

Снова вернувшись к началу своего пути - к Джуглану, к Салису - Мастер создал нечто совершенно неожиданное: Шестой Канон - Куэр[10]. Волнообразный, несимметричный, но самоподобный край. Небольшое, на первый взгляд, изменение. Но, чем более всматриваешься в Куэр, тем более наполняешься трепетным восторгом, тем более завораживает его ритм.

В Куэре работает большинство Бонсаи среднего, так сказать, класса. Начинающих пугает слишком большой объем работы - ведь край каждого Фолея приходится формировать вручную, фигурные ножницы здесь ничем не могут помочь. А для магистра, кому вопросы техники - не проблема - Куэр не интересен, слишком много возможностей дает он, не ставит Куэр сложных задач.

А как там у нашего начинающего маэстро дела? Покажите-ка ваши страдания, господин Дроарте-младший!

Значит так. Первый и шестой эскизы - совершенно одинаковы. И четвертый туда же - различается только размером. Второй и седьмой - не из этой серии. Второй - явный Салис, седьмой - кривобокий Аскул. К восьмому эскизу пытливая мысль нашего гения уперлась в глухую стенку его же тупости. И породил он вот такое совершенно неканоническое безобразие.

Приятно видеть хоть в одном из эскизов проблеск светлой мысли. Обратите внимание на рисунок  номер три. Центральная ось Фолея слегка изогнута. Совсем чуть-чуть. Отклонение - в пределах 1,5-2%. Скажите мне честно, юноша, это вы так и задумали или случайно получилось?

Этот прием деформации Фолея - Продольный изгиб - открыл и описал один из учеников Мастера - Пинс Тапрои. Его монография - “О Правилах Искажения” - первая удачная попытка применить математический аппарат аналитической геометрии в Бонсаи.

Хотя в целом, юноша, неплохо. По крайней мере, вы старались.

А теперь замрите и внемлите! Седьмой Канон - Ацер[11]. Самый загадочный из всех. Самый таинственный. Самый необъяснимый. Шагнуть через пропасть, отделяющую Фолей от известных геометрических форм - это было гениальное прозрение. Но переход от первых шести Канонов к Седьмому  - это перелет через океан, это скачок через подпространство.

Инность этой формы настолько велика, что Ацер практически не поддается словесному описанию - разум не в силах найти привычных аналогий.

Это еще один новый вид симметрии - трехлучевая.

Это принцип Ветви - подобия формы самой себе - реализованный в единичном Фолее.

К сожалению, Ацер - источник наибольшего брожения умов, наибольшего количества спекуляций и ереси.

Канон Ацер настолько сложен, что очень немногим мастерам Бонсаи удается точно следовать ему. Прежде чем взяться за создание Хилона в  Ацере, нужно вчувствовать его в себя. И нужно отторгнуть все прочие Каноны. Даже приемы деформации для Ацера специальные...”

Хилон

Ива склонилась и спит

И кажется мне, соловей на ветке...

Это ее душа

Бас?

“Никогда не писал дневника. Сегодня начал. Вдруг, но не внезапно...

Такое чувство, что я всю жизнь куда-то бежал, не думая о цели, не замечая ничего вокруг.

И неожиданно остановился. В совершенно пустом месте. Пытаюсь разглядеть что-то там, позади.

Сегодня утором я прочел в газете рецензию.

Вчера закончилась моя юбилейная персональная выставка.

Позавчера мне исполнилось сорок.

Я не читал всей статьи. Собственно, хватило первой строки.

“Известный маэстро Бонсаи - Реом Дроарте - как обычно представил нам безупречные работы...”

Что же зацепило меня в этой простой фразе?

Дежурное определение “известный”?

Уничижительный эпитет “безупречные”, более уместный в другом контексте: “безупречные стрелки на брюках”? Да, но не только.

Самые убийственные слова: “как обычно”. Это приговор. Это одно - когда сам чувствуешь, что уходит кураж, гаснет искра. За месяцы подготовки к выставке не раз и не два с трудом удерживал себя на краю даже не депрессии, а просто серого безразличия. Но совсем другое, когда об этом говорит посторонний, мимоходом, вскользь...”

“...Мой отец - Ликк Дроарте - был Орнаменталистом. Как я понял потом, повзрослев,  действительно великим художником.

Все мое детство  заполнено причудливой вязью узоров. Мои первые игрушки -  шестигранные шаблоны, мелкими горками сваленные по углам отцовской мастерской. Я научился чертить с циркулем и лекалом раньше, чем писать.

Мой учитель - профессор Акарено, странно, но его первую лекцию я до сих пор помню почти дословно, хотя уже прошло более двадцати лет - профессор был во многом прав, называя Орнамент всего лишь ремеслом. Не так уж и много требуется способностей, чтоб придумать новый узор. Но тем труднее быть художником в Орнаменте. Мой отец - был!

Лучше всего ему удавались Ленты - многометровые полосы в две ладони шириной, из дорогой цесерной бумаги - Орнамент начинался, к примеру, гексагональной мозаикой, неуловимо перетекавшей в квадратную и далее, и снова шестигранники, и непонятно, где кончается один узор и начинается следующий, местами регулярность ячей почти теряется, как белый стих, и снова выстраивается в единообразие. И это - лишь первый слой. Стоит посмотреть чуть иначе - и замечаешь совсем другой узор: по ленте текут, переплетаясь, многоцветные реки, порой распадаются на крупные бахромчатые звезды, истаивающие в новых потоках искристо-блестких красок. Если вглядеться совсем близко - замечаешь тонкую рябь коротких дуг, вроде бы и не выписанных цельными линиями, но угадывающихся намеками, пунктирами...

В отличие от большинства собратьев по творческому цеху, отец не делал из своей работы тайны. Писал учебники, издал серию атласов: “Как сделать Орнамент”. И посыпались подделки “под Дроарте”. После его смерти еще много лет находили “неизвестные работы” отца. Даже меня, при всем моем неприятии Орнамента, отец смог кое-чему научить.

Орнамент угнетал меня именно тем, с чем отцу удавалось бороться - однообразием.

Несомненно, отец чувствовал,  что я занимаюсь Орнаментом только ради него. Мои неудачи повергали его в глубокую печаль. Успехи заставляли чувствовать себя лжецом - я давал отцу надежду...”

“...Альбом ”Семь Канонов Бонсаи” мне случайно попался на раскопках недр старого книжного шкафа. Я  заболел. Я часами рассматривал каждый эскиз. Я видел их во сне. Я бормотал как заклинание, названия Канонов: Джуглан - Аскул - Салис - Попул - Тила - Куэр - Ацер.

Вспыхнула ослепительная идея - использовать Каноны Бонсаи в Орнаменте. Отблески грядущей славы пьянили меня.  Я шел в их сиянии рука об руку с отцом. Я  пока не торопился раскрывать отцу Секрет, но пообещал скоро, очень скоро, буквально через неделю-две показать Работу. Отец подарил мне рулон цесерной бумаги.

Прошел месяц. Идея выгорела, истлела, как и многие грандиозные проекты до нее. Каноны не могли сложить Орнамента, не могли заполнить плоскость мозаикой. А отец ждал. Вконец измучившись, я сделал мозаику из жалкого подобия Ацера[12]. Криво, коряво. Можно было попытаться поправить положение подбором цвета, но я был слабоват в Колоре.

Отец не сказал ничего. “Семь Канонов”, которые я прятал на чердаке, исчезли. Между нами проползла ледяная змейка. Я еще продолжал по инерции ходить на занятия, но отец отодвинул меня в ряд десятка богатеньких недоучек.

К  окончанию школы, когда я собрался поступать в Академию на факультет Бонсаи, отец примирился с поражением,  наши отношения потеплели...”

“...Двадцать лет гонки. Двадцать лет бега неизвестно куда. Я слишком поздно понял...”

“...Мой путь Бонсаи - три ступени. Нет, образ ступеней подразумевает, что ты поднимаешься куда-то, достигаешь чего-то.

Скорее уж, просто три дороги одна за одной, и в начале каждой - тупик, и в конце каждой - тупик. Может три этапа, три... ну не знаю чего.

Первый - бхакта[13]. Время обожания, обожествления. Да, тогда, с первых страниц “Канонов”, и позже, в академии, Мастер был для меня Богом. Я восхищался, не рассуждая. Как я мечтал тогда стать богатым и купить настоящую работу Мастера!

Второй - дхьяна. Время научного познавания. Я хотел исчислить Хилон. Материалы моей кандидатской диссертации: “Расчет упругих характеристик продольного и поперечного изгиба Куэра” вошла главой в сборник: “Хилон - в аспекте теории сопротивления материалов” под редакцией профессора Акарено. Попытка цифрами оправдать свое былое восхищение.

Третий - карма. Время долга, время труда. Под лозунгом: “Нести в мир красоту!” Вот, принес...”

“...Не знаю, чем теперь заниматься. Денег почти что и не накоплено. На выставку много потратился. Впрочем, бедствовать не буду. Даже если продать все выставочные работы за полцены, все равно приличная сумма получится. А если заявить, что оставляю Бонсаи? Тогда эти работы сразу же подскочат в цене.

Дело-то не в этом. В жизни-то делать что?

Скорее всего, в Академию. Приглашали, ведь. Хоть и прошло много с тех пор, как профессор умер, его рекомендация по прежнему имеет силу.

Хм. Он звал меня в Академию еще шесть лет назад. Неужели он тогда видел передо мной стену, в которую я ткнулся лбом вчера?”

“...Я  чувствовал давно. Не хватало мужества признаться самому себе. Двадцать пять лет назад выбрал не тот путь.  Тогда казалось, оставляю позади  “однообразие” Орнамента, получаю взамен бескрайнюю глубину и широту Бонсаи (“глубину” или “широту”?).

А оказалось, что не ушел от стены, а всю жизнь бежал вдоль нее. Каноны - те же стены. Бонсаи уже полтора века бьются о них. Не в силах создать новое. Цепляясь за  строгость Канонов. Единственная защита против бездарного модернизма.

Не один я в тупике. Я ведь не потерял навыков. Я  запросто могу, не вставая из-за стола, сделать сотню-другую Фолеев в любом Каноне. Не в этом дело.

В тупике все Искусство Бонсаи. За полтораста лет после смерти Мастера мы не продвинулись ни на шаг. Неужели среди нас не нашлось ни одного гения?

Уиранский Конгресс. После двух недель творческих склок они все-таки приняли Восьмой Канон - Таркаюф. Помесь Ацера[14] и Тилы[15]. Занятный. Мертвый настолько, что даже ни один из голосовавших на Конгрессе не работал потом в Таркаюфе...”

“...Пристально оглядываться - не признак ли старости? Не рановато ли?”

“...Истоки Бонсаи. Загадка Мастера...

В период “обожествления” я знал биографию Мастера чуть не наизусть.

Гроно Ортекри проучился два года в Историческом. Воевал в Ашмаги, на берегах Шикли, под конец кампании получил ефрейтора. Десять лет болтался по свету. По полгода копал могилы, курганы и прочие развалины. Простым рабочим. Потом полгода пропивал заработанное. 

Доморощенный философ. Чего стоит только “шедевр”: “Печальный финал Бесконечности или Общая Теория Всего”! Писал плохие стихи. Писал серые Пейзажи.

В тридцать четыре становится ямабуси[16]. В тридцать пять отправляется  паломником по святым местам. Всех религий без разбору.

Три последующих года - редкий пунктир следов. Достоверно установлены всего четыре точки. Бездонный колодец домыслов.

Затем Ортекри появляется в замке баронессы Эффус. Сохранилось всего два его портрета. Высокий. Сухой. Сутулый. Половина жидкой шевелюры съедена плешью. Светлая борода во все стороны. Кривые нездоровые зубы. Длинные руки, широкие ладони, огрубевшие пальцы.   Двадцатичетырехлетняя рыжеволосая красавица баронесса без ума от Гроно. “Он весь пылает. Даже те слабые искры, что касаются меня, обжигают. Каков же тогда огонь,  пожирающий его!” Баронесса издает “Каноны”. Устраивает выставки его работ. Аукционы. Покупает Хилоны сама через подставных лиц, разжигая любопытство богатых коллекционеров. Замок Цотора перезаложен дважды.

За четыре года Мастер создает двадцать четыре Хилона - восемь циклов. Составляет три альбома эскизов - “Бонсаи - вещь в тебе”, “Семь Канонов Бонсаи”, “= Хилон”.

8-го дня,  месяца Стрекозы,  49-го года Шестого Прилива, во время вечерней прогулки Гроно Ортекри падает со смотровой галереи во внутренний двор замка.

Когда-то я считал вполне возможным такое превращение бродяги в гения, создателя нового, совершенно фантастического направления в искусстве...”

“Не открывал записки две недели - работал в библиотеке. Просмотрел все, все материалы о биографии Гроно Ортекри. Узнал много нового:

- что Мастер был пришельцем из будущего;

- что Мастер путешествовал в прошлое;

- что Мастер был сумасшедшим;

- что Мастер был наркоманом;

- что Мастер нашел клад древних цивилизаций;

- что все работы Мастера создал  Аргадек Зевфиах - известный ученый-полиолог;

- что Каноны разрабатывались тайным кланом мудрецов в течение двух тысяч лет;

и т.д.

Еще в Академии я прочел две версии биографии Мастера. В каноническом, так сказать, изложении. Таких версий немало. Познакомившись с любой из них, вторую можно не читать. Осилив вторую, третью можно писать самому.

Сам факт обилия литературы, посвященной Загадке Мастера, меня порадовал - значит, я на верном пути. Сначала я действительно пытался отыскать в работах о его биографии хоть что-нибудь стоящее. Потом читал просто из любопытства, забавно было следить за причудливыми извивами мысли. Последние две книги пошли через силу, просто чтоб закрыть для себя этот вопрос окончательно. Общий вывод я сделал еще в начале - никого не интересовала истина. Каждый придумывал свою теорию и более-менее грубо подгонял под нее немногие известные факты. А документально подтвержденных фактов оказалось еще меньше, чем я думал.

Ну, что ж,  точку поставили...”

“Остался последний источник информации - Дневники. Совершенно не подходящее название, но так уж сложилось. Толстая потрепанная тетрадь, плотно исписанная торопливым почерком - бесконечный поток маловразумительных, слегка зарифмованных фраз. Ортекри не предпослал им даже заголовка. В Академии мы, щеголяя друг перед другом, разучивали длиннейшие куски. Гадали по Дневникам - раскрывая наугад тоненький томик.

За годы Дневники обросли невообразимым комом комментариев. Где-то, помнится, попадалась такая цифра - по двести строк толкований на каждую строчку первоисточника. Не знаю, насколько точно, но поверить можно.

Конечно, я понимаю, что изучение Дневников в подлиннике - это рыбалка в луже. Но времени-то у меня теперь достаточно. Так что, можно и попробовать...”

“У меня до сих пор, наверное,  глаза не вернулись к нормальной форме - от удивления. Мне раньше приходилось работать с редкими книгами, древними рукописями. Но такого я не ожидал.

С начала меня ошеломила цена - абонемент на три часа  обошелся мне в две сотни. Прямой, как  швабра, седой старик - консультант - привел меня в обширный круглый зал. Вдоль стен кольцом - наклонная витрина. Тетрадь расшита по одному листу. Каждый лист отдельно в своей ячейке. С помощью системы зеркал обратная сторона листа отображается в соседней ячейке. Под каждой ячейкой - номер страницы и ее текст - почерк у Ортекри тяжелый. К каждому рабочему месту - большая лупа на штанге, набор подсветок - яркая белая, синяя, ультрафиолетовая.

Я  ходил от листа к листу, не зная за что и взяться. Консультант следил за моими перемещениями из центра зала.

- У вас тут что, стульев нет?

- Понимаете ли, мэтр, особенность текстов Мастера такова, что, по пристальном прочтении трех-четырех страниц, возникает желание вздремнуть. Некоторые и лоб о витрину ушибали. Так что мы вынуждены были убрать стулья - для стимуляции творческого процесса.

Он, конечно, оказался прав. Я нашел первую страницу. Рассматривал, разглядывал, щелкал выключателями. Ничего нового. Потом начал читать, старательно проговаривая про себя. Странное ощущение - кажется, что вот-вот поймаешь ниточку мысли, а она уже утекла совсем куда-то. Вторая страница, третья, я стою, опираясь на витрину руками. Стряхнул с себя  странный гипноз, вернулся к предыдущей странице.

“...Почему есть только одна, заполняющая всю душу, которой нет, так как она уже прибыла в Гдетотам в пятках, которые, после доставки души по месту назначения, пошли в Скалы Серого Тумана, где было постоянно холодно, и где обитали странные существа, называвшиеся Серыми Мыслями...”[17]

 Нет, похоже, это пустое.

- Извините, мэтр. Позволите ли мне вам помочь? Когда бездарные второкурсники из Академии пытаются начерпать тут мудрости - мне это не волнует. Но видеть вас, мэтр, убивающим время на такую ерунду - печально.

Страница тридцать восемь, начиная с одиннадцатой строки, - он незаметно перешел на лекторский тон - именно этот фрагмент считается заслуживающим внимания. Во-первых, единственное место, где есть подзаголовок, и какой - “Путь туда!” Во-вторых, стиль явно отличается - более короткие фразы, почти  что настоящие стихи:

Третий день Шестой луны

Третий час Шестой звезды

Три шага от Шести углов...

Не догадались? Исследователи сходятся во мнении, что речь идет о знаменитом шестиугольном храме Пшаал Раниси. Стих содержит указание на время. Гроно Ортекри дважды посещал Раниси. Оба раза - в шестой месяц по лунному календарю. Что значит “Третий час Шестой звезды”? - у исследователей единого мнения нет. Но, тем не менее, каждый год в шестой лунный месяц храм посещает немало мастеров Бонсаи - вы об этом не знали? Ну, конечно, каждый надеется раскрыть секрет Мастера, никто своих планов не разглашает, никто неудачами не хвастает.

А хотите мое мнение по этому поводу? - оплаченное время бежало, старик болтал, мои изыскания не продвигались. - Почему-то все проходят мимо того факта, что младшая жрица Пшаал была любовницей Гроно. Это к ней он наезжал в гости. К тому времени, когда Ортекри стал знаменит, храм порастратил свою популярность. Он и решил помочь бывшей подружке - Дневники-то писались, как вы знаете, в последние два года его жизни.

Я слушал в пол-уха. Настойчивое повторение двух цифр - три и шесть - навело меня на новую идею.

- А где тридцать шестая страница? - прервал я лекцию.

- Вот тридцать шестая. Вон там шестьдесят третья. Вы думаете, первый пришли к этой мысли? Это же лежит на поверхности, - и замолчал, слегка приподняв и без того высоко задранный подбородок.

Прочел 36-ю, рассмотрел под ультрафиолетом 63-ю. Снова пусто. А может, “3” и “6” - не номер страницы, а смещение? На сколько? Может на восемнадцать? Двадцатая страница - без результата. Поищем 56-ю. Так, 54, 55, ага, 56. Консультант жестко подхватил меня за локоть:

- Мэтр, ваше время истекло. Я уже вижу за дверью сплющенный нос очередного молодого дарования. До свидания, мэтр, рад был познакомиться...”

“Стоп, что-то успел заметить. Закрываю глаза. Нет, не текст. Общий образ страницы. Точно. На 55-й к концу страницы почерк заметно мельчает. Похоже, он пытался подогнать определенный текст к определенному месту. К началу пятьдесят шестой страницы. Где-то у меня было подарочное издание Дневников с авторской разбивкой на страницы.

Нашел. Все тот же самое.

И ночь длиннее дня, а день короче ночи. Рассвет в голове, закат капелью. Трепещет солнца слабый язычок...”

“Даже и не верится. Совершенно бредовая идея. Два факта сложились,  сцепились зубчатыми краями, как фигурки на мозаиках отца.

Первое. В районе храма Пшаал Раниси - обширная пещерная система Идху-Жохт. В  семнадцати лигах к востоку - это три часа пути. Вот тебе и “Три шага от Шести углов”.

Второе. Где-то  читал, что при длительном пребывании в пещере, более месяца,  меняется физиологический ритм, режим сна-бодрствования приближается к сорока часам. Пятнадцатичасовой сон - ночь дольше  обычного светового дня. Трепещущее солнце - свеча?

Подумать только - месяц одиночества в недрах пещеры. Тут можно свихнуться. Или стать гением? А что мне терять?”

Далее в дневнике вырвано около десятка страниц.

“...если у тебя хватит сил выдержать...”

“...Сколько же я не раскрывал эту тетрадь? Ого, почти год. Не до того было.

Обычно создание одного Хилона занимало у меня две-пять недель. Акасси[18] рождался в муках одиннадцать месяцев.

Все, буквально все приходилось осваивать заново. Я чувствовал себя ужасно неловким, совершенным неумехой. Все мои двадцатилетние навыки оказались никчемными, даже мешали.

Ствол Акасси - хотя я и не ставил себе целью опрокидывать Каноны - он должен был стать именно таким: почти от самого основания раздвоенный, две колонны устремляются вверх, упруго отгибаясь друг от друга, сначала почти одинаковые, но чем выше, тем заметнее различие. Одна тоньше, все сильнее отклоняется вбок от вертикали и, не в силах удержать темп, раньше своей сестры расщепляется пучком ветвей,  еще шире разбегающихся, недолго удерживающих стремление вверх, в свою очередь отпускающих сестер - во все стороны.

Я  начинал делать Ствол четыре раза, гнул, паял каркас, и ломал его. Потом - как вспышка. Я всегда считал сравнение творческого озарения с яркой вспышкой - не более чем шаблонной метафорой. Но тогда внезапная догадка буквально ослепила меня. Я помню, что зажмурился, как от болезненно яркого света: Хилон живой! Он растет! Всю жизнь я делал Хилон. А его надо выращивать. Это же так просто, так естественно! Почему никто об этом не догадался? Как же я не понял этого сразу, еще Там?

Я сформовал Ствол буквально за два дня! И снова надолго застрял - с подбором материала. Я чувствовал, какой он на ощупь: основные стволы должна покрывать кора - в длинных рубцах неглубоких шрамов, шершавая, как бы даже пористая. А Ветви - твердая, жесткая и почти гладкая кожица.

Как слепой, я неделю пробовал на ощупь все вокруг. Нашел - один из видов Мха. Если высушить его тонкий слой, а затем скрутить в трубочку, поверхность растрескивается продольными бороздками.

Занялся Фолеями. Я решил, что это символично, это знак судьбы: у Акасси Фолеи имеют в основе Первый Канон - Джуглан. Я возвращаюсь к истокам Бонсаи. Но теперь на другом уровне - Фолеи сидят на Ветви не сами по себе, а собраны в некий Гранд Фолей - как бы маленькая Веточка, но в то же время, очень похожая на систему прожилок самого Джуглана!

Я не заботился о степени подобия Фолеев друг другу, о Правилах Искажения и Совпадения, как выросло, так выросло.

Когда начал размещать Фолеи на Ветвях, пришла еще одна Истина: Хилон тянется вверх не просто так, он поднимается к свету, значит, Фолеи должны стремиться перехватить как можно больше солнца. Я ставил Акасси под яркую лампу и располагал Фолеи так, чтоб получить сплошную тень, без просветов.

Я уже почти закончил эту работу, когда понял свою ошибку: Хилон должен уметь противостоять непогодам, основа Ствола и Ветвей должна быть упруго-гибкой, не проволочный каркас.  Собственно, это все инерция мышления. Понятно,  нынешние мастера Бонсаи этого и не должны были знать, но Ортекри? Это же с него начался проволочный каркас. Я вообще последнее время сильно в нем разочаровался: из всего великолепия, из всего несметного богатства форм увидеть только жалкие Семь Канонов!

Потратил почти месяц, пока научился делать гибкий каркас из пучков нитей, пропитанных клеем. Пожалел, что, разбирая проволочный вариант, не сделал эскизов. Но на удивление быстро восстановил все по памяти. Возникло некое чутье, я подсознательно начал чувствовать форму.

Я играл с Акасси, как ребенок с новой игрушкой. Ставил рядом сильный вентилятор и смотрел, как Ветви трепещут, прогибаясь. Несколько слабо приклеенных пластинок Фолеев сорвало, не стал чинить, наоборот усугубил беспорядок, даже надломил одну Ветвь, вытянувшуюся слишком далеко.

Я вспомнил еще две важных детали, странно, я ведь видел их, но не заметил? Снова были муки с подбором материалов. Через две недели я прикрепил на Ствол несколько пучков острых твердых игл. Зачем они нужны? Наверное, и в этом есть смысл. Потом развесил на Ветвях длинные изогнутые язычки. Под ветром они раскачивались на тонких черешках.

Мне больно расставаться с Акасси...”

“...Как я наивен, как я ошибался! Я думал, что Акасси будет понятен любому знатоку Бонсаи. Что там скрывать, я приготовился изображать скромность в ответ на похвалы.

Я пригласил Каура  Масоиси - своего постоянного агента, более десяти лет мы знаем друг друга. Никому другому я не хотел бы доверить свое детище.

Каур пришел в назначенную минуту. Бегло оглядев Акасси, Каур тяжело погрузился в кресло. Долго молчал, глядя в пол.

- Рео, я считаю тебя своим другом, иначе не говорил бы того, что собираюсь сказать.

Рео, ты выдохся, ты изжил себя, как художник. Твоя последняя выставка фактически провалилась. Мы продали всего три работы. А сколько я в нее вложил?

Когда ты исчез на целый год, я решил, что к пользе дела, ты отдохнешь, прояснишь мысли. Признаться, я давно ждал твоего звонка. Но ты преподносишь мне вот это! Это же даже не авангард, поверь мне, я в этом разбираюсь. Похоже, ты насмотрелся “Порочного Бонсаи”. Нет, извини меня, Рео, но я больше не могу быть твоим агентом...”

“...Это был удар. Я неделю ходил оглушенный, смятый, разломанный.

Потом пригласил по отдельности еще двух агентов, выбрав тех, кто  известен не хваткой, а безупречной репутацией. Оба отказались от Акасси. Один был того же мнения, что и Масоиси, другой сказал:

- Маэстро, я чувствую, что в вашем Хилоне что-то есть. Но потребитель к такому не привык, не поймет. А я, увы, завишу от вкусов толпы...”

“...И все-таки, Гроно Ортекри был гением. Я разузнал, что это за “Порочный Бонсаи”, которым меня попрекал Каур. Оказывается, был во времена Ортекри такой миллиардер Гетон Прасиай. Коллекционер Бонсаи, борец за чистоту Канонов. Раздобывал, скупал подделки. И уничтожал их. А в назидание халтурщикам Гетон издал каталог “Порочный Бонсаи”. Так вот, он сжег как минимум пять настоящих работ Ортекри, мне попались в каталоге такие Хилоны, какие я видел Там. Это до-канонические работы Ортекри. Гроно вовремя осознал, что Хилон слишком сложен для нашего убогого мира. Тогда он упростил, свел многообразие к Семи Канонам, к набору простых правил. Очень удачный компромисс: упрощенный Хилон все еще оставался чудом, но чудом понятным, доступным. Ортекри подготовил почву. И не зря же он оставил намеки в Дневнике! Подозревал ли он, что следующий шаг окажется возможен только через полторы сотни лет?

Я сделаю все, чтоб знание, данное мне, не пропало...”

Молодой человек аккуратно закрыл тетрадь, откинулся на спинку скамейки, заложив руки за голову, запрокинув лицо зажмуренными глазами к небу:

“- Дальше можно потом дочитать. Дальше я и так знаю. Этого достаточно. Конечно, точное место в пещерах не известно. Но, видимо, это и не важно. Ведь Гроно тоже не оставил конкретных указаний, а Реом все равно нашел. И я найду...”

Реом Дроарте проявил немалую деловую сметку. Акасси приобрел за восемьдесят тысяч известный меценат и коллекционер Этед Таомел. Чего эта сделка стоила Дроарте? Сколько он выручил на самом деле? Неизвестно. Две статьи в газетах заплелись в бурную дискуссию. Колесо завертелось. Вскоре Таомел перепродал Акасси за девяносто пять тысяч. И, наверное, изгрыз локти до крови: нынешний владелец заплатил за Акасси двести восемьдесят, а оценивают его теперь, как и большинство произведений Реома Дроарте, не менее миллиона.

Дроарте стали называть Мастером. Дроарте приглашали всюду. У него все рвались взять интервью. Заказы сыпались на него майским градом. Агенты дрались у его дверей. Он работал. Работал быстро.  Каждый новый шедевр занимал у него теперь много менее года. Он взял двух помощников, выбрал из молодых студентов Академии. Он нанял известного химика, специалиста по пластмассам и искусственным волокнам. Творения, выходившие из его рук, были непредсказуемы. Сначала букмекеры еще принимали ставки на формы новых опусов нового Мастера, но никто никогда не выиграл такого пари. Мастер давал всем своим творениям имена, схожие по звучанию с названиями Канонов.

Скромный Бетул[19] - Ствол этого Хилона – белый, замаранный черными росчерками, стремительно прямой, вдруг неожиданно, как от резкого толчка, немного изгибается, и снова вверх. Непропорционально тонкие, ощутимо хрупкие Ветви. Фолеи, похожие на Попул, дрожат на коротких черенках. Непонятные висюльки, напоминающие толстых червячков. Жалость и умиление.

Изящная Пиц[20] - почти идеальный конус, как детская игрушка, как потешный колпак. Ветви ровными рядами, ярусами. Ветвятся совершенно плоско, как растопыренная ладонь. Вместо Фолеев – неострые иглы спиралью рассажены вдоль всей Ветви. На концах – мягкие, светло-зеленые, резкая граница – и дальше жесткие, темные. Гордость и кокетство.

Напыщенный Аданс[21] - весь Хилон, кажется, состоит из одного Ствола: толстый сросток бугристых колонн, почти квадратный силуэт. Каждая колонна сужается короткой, похожей на фитиль свечи, Ветвью, отогнутой к наружи, выпускает пучок тонких Веток, унизанных мелкими Фолеями. Чванство и зазнайство.

Чудаковатый Фикс[22] - не в силах удержать Ветвей, сбросил вниз Стволы – подпорки, калека на костылях.

Удивительная Арека[23] - длинный ствол в седых нитях волос наверху распускается веером совершенно шикарных Фолеев, отдаленно напоминающих Аскул[24], но непомерно длинный. Глубоко изрезанный край. В основании Фолеев притаились крупные ворсистые шарики. Хилон без Ветвей.

Фантастический Церу[25] - неужели и это Хилон? Мясистый зеленый стержень Ствола в глубоких складках, в мелких пучках острых игл, на половине высоты в стороны отходят такие же толстые отростки и, быстро выпрямившись, тянутся вверх, параллельно основному Стволу, все отростки заканчиваются округло на разной высоте. Церу похож на диковинный канделябр. Мастер Дроарте ломал Каноны целеустремленно, показал, что в Бонсаи можно обойтись не только без Ветвей, но и без Фолеев. На Церу обрушился самый мощный шквал критики. Церу был продан дороже всего. Тогда и возникла намертво приклеившаяся к образу Дроарте-новатора фраза – “Ему можно Все”. И после Церу ожидалось нечто уж вовсе невообразимое.

Следующим был Салис[26]. Хилон в Третьем Каноне. Фолеи в полном соответствии с эскизами уже похороненного, казалось бы, Первого Мастера. Но Хилон, созданный Мастером Дроарте, совершенно иной. Могучий ствол, упирающийся в землю широким основанием, далеко раскинул в стороны, высоко забросил вверх толстые, редкие, неожиданно изгибающиеся Ветви. Все крепкое, основательное. С Ветвей потоком струй длинно свисают усики, усаженные аккуратными, как на подбор, длинненькими Фолеями.

Реом Дроарте работает, практически не покидая своей мастерской, упорно избегая славы. Жертвуя ради работы даже медовым месяцем. Он изможден. Он раздражителен. Ходят упорные слухи, что он пристрастился к  наркотикам. Что в них он и черпает вдохновение.

Мастер Дроарте за семь месяцев создал знаменитый Морус[27]. Известный не своей формой – обычный, излюбленный Мастером Попул[28], не украшениями – обычные для работ Мастера висюльки, только не зеленые, а разноцветные, красно-фиолетовые. Морус  знаменит своим совершенно чудовищным размером – выше человеческого роста.

Более пяти лет прошло со времени создания Акасси.

Обычно до окончания очередной работы, что занимало не менее месяца, Мастер Реом не показывался на людях. Мастерская находилась в пристройке. Когда Мастер начинал работу над новым творением, он отсылал всех помощников. Не известно, сколько дней он отсутствовал к тому времени, когда мадам Дроарте заявила в полицию об исчезновении мужа. Следов нападения, борьбы или грабежа в мастерской не было – легкий творческий беспорядок. На столе – фрагмент новой работы:  плотный  сросток мягких Фолеев нежно-розового цвета, эскиз этого же сростка с загадочной подписью “Флос[29]” и короткая записка твердым почерком: “Это выше моих сил!”

Флос

Не из обычных людей

Тот, которого манит

Дерево без цветов.

Оницура

Мхи застилают землю сплошным покрывалом, без просвета, укрывая с головой небольшие камни. Жадно впитывая тяжелый городской воздух, они наполняют парк пьянящей свежестью. Смотрители потрудились, высаживая мхи, подобрали сроки созревания так, что по зеленому ковру день ото дня медленно перемещаются яркие узоры.

Дорожек в парке нет, гуляющие бродят в лабиринте меж причудливо рассаженных Пластин. То откроется длинная прямая аллея. То попадешь в уютный закуток в кругу высоких треугольно обтесанных Панелей, с шелестом отслаиваются сухие пленки, рулончики перекатываются под ногами. То блуждаешь в тесной толчее молодых, по пояс, Плит, еще не сбросивших весеннюю оболочку в тонких муаровых узорах.

В дальнем конце парка, на самой окраине города, сохранился прайд полудиких Пластин, волнистых, с нависающими, подобно крыше, макушками. В их тени, на старой каменной скамье, завоеванной вездесущими мшаниками, сидит молодой человек, вдоль, забросив босые ноги на подлокотник. Сандалии без изысков - ручной работы, халат до колен - “вечная” переливчатая ткань - скромно, но не дешево. Причудливая прическа - голова гладко выбрита, две длинные пряди заложены за уши, спадают ниже плеч - последняя мода эстетствующей молодежи. Он смотрит сквозь раскрытую на коленях пожелтевшую тетрадь, мечтает? вспоминает?

“...После исчезновения Мастера Дроарте сообщество Бонсаи долго содрогалось в конвульсиях и, в итоге, раскололось на три неравные группы:

- “твердые каноники” - категорические приверженцы Семи Истинных Канонов;

- “неоканоники” - пытались сконструировать новую систему Канонов, причем количество их доходило до 7² = 49;

- “авангардисты” - следовали принципу “Можно все”, и, в свою очередь, разбегались массой мелких течений. Большинство авангардистов ударилось в геометрические изыскания: кубические Кроны, треугольные Фолеи, овальные Стволы и т.п.

Был умелец, строивший под микроскопом Хилоны с ноготь размером.

По заказу одного крупного скотопромышленника у него на ранчо соорудили Хилон-парк: одиннадцать Хилонов, копии работ Ортекри и Дроарте, высотой в два человеческих роста

В Академии после серии грязных интрижек верх захватили “неоканоники”, воспользовавшиеся случаем скинуть старичье, усердно отражавшие атаки творчески раскрепостившейся молодежи, мутным потоком авангарда захлестнувшей Бонсаи...”

“...Дорк Таомел, третий сын известного бизнесмена Этед Таомела, не последовал делу отца, чем последний не был огорчен. Дорк с детства был окружен тонким ароматом богемы, к которой отец питал интерес скорее коммерческий и эротический. Коллекция предметов искусства с заметным уклоном в китч была для Таомела Старшего лишь вложением капитала, расставался он с картинами, рукописями и Бонсаи также легко, как и тратил на них деньги, рассматривая эту сторону своей деловой жизни как разновидность рулетки: повезло - не повезло - не жалко.

Дорка вышибли с четвертого курса Академии. Он бы и все равно сам ушел. На Художественном Совете он так им и сказал: “- Вы все бездарные тупицы! Мастер Дроарте приоткрыл вам дверь, а вы толчетесь у входа, вместо того, чтоб распахнуть и шагнуть, выдумываете правила, как надо подглядывать в щель!”

Творческая свобода раскатилась перед Дорком  парадной дорожкой.

Творческая свобода оказалась штукой непростой: с одной стороны, твори, что угодно. А с другой - что творить-то?

Мастер Дроарте ясно показал, что Каноны смешны, что настоящему художнику нет до них никакого дела. Дорк создал новую школу авангардного Бонсаи - в лице себя единственного - назвал ее просто “контра-канон[30]”.

Дорка заметили с первого же его “свободного” опуса: голый, жалкий скелет Хилона - толстый короткий Ствол, широкая копна Ветвей, несколько Фолеев, не более десятка, бьются в их переплетении. И груда разноцветных разномастных Фолеев у подножья. Работа называлась: “Сделай сам!”

Дорк успешно экспериментировал с трансформациями, его работы поражали изощренным уродством: с одной стороны Хилона он помещал Фолеи чудовищно увеличенные, толстые, мясистые, а на противоположной стороне, равномерно уменьшаясь, они становились совсем маленькими, Ветви забрызганы мелкими зелеными капельками. Он издевался над Фолеями: отрезал у Ацера[31] один “палец”, изгибал ось Куэра[32] почти в полукруг. Он отвергал Законы Ветвления, строил Хилоны из одного прямого центрального Ствола, в который втыкал  завитые штопором Ветви, густо облепленные Фолеями. Каждую идею он эксплуатировал до тех пор, пока она не переставала шокировать публику.

Два года безудержных чудачеств. Два года шумных оргий в длинном холодном павильоне, который Дорк снял под мастерскую. Он устал. Последняя работа вспыхнула звездочкой мельче средней величины: Дорк сделал почти правильный Хилон в почти каноническом Тиле[33], только украсил его крупными светло-голубыми Флосами.

Дорк устал. Его выпадения из системы никто и не заметил. Только одна из прежних подружек, певичка-третьекурсница, заходила.

Последнее произведение Мастера Дроарте - Флос - заворожил его. На фоне новаторских Хилонов скромный Флос как-то затерялся, почти не замеченный публикой. Чем больше Дорк изучал его, часами простаивая у витрины в Музее Дроарте, тем более убеждался, что это и есть величайшее произведение Мастера.

Стены павильона увешаны десятками эскизов. Флос с разных сторон. Совершенная форма - ничего невозможно изменить, не нарушив гармонии. Дорк сделал несколько копий Флоса, добиваясь полного совпадения. Он понял логику, закономерность его строения, отдельные пластины образовывали раскручивающуюся спираль. Дорк сделал открытие! Если плотно прижать пластины Флоса друг к другу - он весь прятался в тугой остроконечный кокон. И наоборот - кокон медленно раскрывался, пластины отгибались, разворачиваясь пышным объемным веером. Еще десятки эскизов по стенам - старые сорваны, изорваны - серии эскизов, серии кадров:

- кокон на толстой ножке, зародыш Флоса, большая капля, прилипшая на конце Ветви, что он таит? Загадка детства;

- любопытно приоткрылся, встопорщив кончики пластин, став похож на перевернутый колокольчик. Стройность юности;

- глубоким вздохом распахнулся, смело расправил наружные пластины, а внутренние еще робко жмутся друг к другу. Изящество молодости;

- раскрылся небу, крайние пластины отогнулись, выпуская сестер на свет. Пышность зрелости;

- самые смелые первыми окончили недолгий путь, оторвались, облетели, но те, что еще остались, снова похожи на колокол. Недолгая вторая молодость;

- облетело, опало все, лишь одна пластина еще удерживается из последних сил на толстом черенке. “Печальный финал Бесконечности”.

В одном маленьком сростке - целая жизнь.  Почему Мастер бросил свою работу в самом начале? Почему он остановился? “Это выше моих сил” - что он хотел этим сказать? Бремя славы? Колесо успеха? Или тут что-то личное?

Мадам Дроарте неоднократно заявляла, что муж не оставил никаких записей. Слишком часто, к месту и не к месту. Подозрительно...”

Дорк перелистал тетрадь, нашел нужную страницу:

“...Я увидел ее на выставке. Меня поразило ее лицо. Уголки густо-темных губ чуть заметно опущены, маска печального клоуна. Даже улыбка у нее получается робкая, грустная...”

Дорк взялся ворошить прошлое. Шансов практически не было: Меара Дроарте - подруга жизни Мастера, смотритель Музея Дроарте, учредитель Премии Дроарте,  так и не вышла замуж после исчезновения мужа - безупречная репутация.

Два месяца в пыльных архивах периодики. Дорк едва не пропустил эту фотографию. Раздел криминальной хроники, вполне рядовая авария - грузовик въехал в витрину магазина. Мадам Дроарте попала в кадр случайно. Под руку с мужчиной.

Дорк обошел четыре гостиницы. Представлялся квартальным блюстителем пожарной инспекции. К его удаче хозяин гостиницы “Вечерний приют” хранил в чулане архив за три десятка лет - с тех пор как приобрел заведение. Первый раз мадам Дроарте по ошибке чуть не записалась в карточку своей фамилией, густо зачеркала. Но почерк все равно остался узнаваем. Дорк прихватил все шесть карточек и бутылку коллекционного вина от хозяина гостиницы.

Мадам Дроарте разговаривала с ним в дверях.

- Вы негодяй! Что вам от меня нужно! Я заявлю в полицию!

- О чем вы заявите? Что шантажист прислал вам свою визитную карточку, но не потребовал денег? Над вами будут смеяться. А журналисты попрыгают на ваших костях.

- Сколько вы хотите?

- Я же сказал, что деньги мне не нужны. Если вам знакома фамилия Таомел, вы могли бы это понять.

- Фи, не говорите мне только, что получают третьи сыновья. Тем более, блудные.

- Короче, вы отдаете мне дневники вашего мужа, а я вам - все остальные карточки.

- А! Так вы тоже из этих одержимых идиотов!

…Четыре раза за семь секунд медленно набухающая капля срывалась со сталактита – это Дорк посчитал еще до того, как остановил часы: время здесь не имело смысла. Семнадцать засечек на стене. Семнадцать снов. Осталось еще восемь толстых свечей – только на два междусонья. Свечи теперь сгорают быстрее,  прежде на  междусонье хватало одной свечи…

…Во сне он увидел Хилон. По мере того, как он приближался, Хилон все рос и рос, невыразимо огромный, укрывший его густой прохладой тени. Неохватный светло-серый Ствол подпирал мягко шелестящий свод. Он запрокинул голову. Длинная Ветвь простерла над ним руку. Что же привлекло его внимание там, в плавном качании Фолеев? Он вышел из-под Кроны на яркий солнечный свет, присмотрелся. Несомненно, Аскул[34]. Лишь Фолеи - не по одному, а разлапистыми  ладонями, по пять, по семь. Нет, не это. Ну, вот же, смотри, смотри! На Ветвях расселись маленькие пирамидальные Хилоны, только вместо Фолеев концы толстых ветвей унизаны белыми Флосами в мелких красных прожилках. Чудо!

Картины сменяли одна другую, все быстрее и быстрее, он едва успевал разглядеть, уловить:

-                        Флос – пурпурная чаша из четырех пластин;

-                        Флос – россыпь мелких голубеньких розеток;

-                        Флос – белая воронка с причудливо завороченным краем и желтым язычком;

-                        еще один маленький Хилон из Флосов – сиреневый;

-                        множество разнообразных шаров и шариков, всех цветов – из белых стерженьков с бледно-сиреневыми кончиками, из золотых длинненьких пластинок, густо-малиновые, бежевые;

-                        пышные объемные веера;

-                        неописуемые сростки нежных пленок причудливых форм;

-                        звездочки, розетки, чашечки, коконы, колокольчики…

-                        алые и розовые, фиолетовые и лазоревые, желтые и кремовые, сочно-одноцветные и крапово-пестрые…

Сколько продолжался этот провал в Иномир?

Мысли медленно заполняли сознание, вытесняя яркий праздник сна.

Дорк понял, ощутил  все то, о чем умолчал в своем дневнике Второй Мастер, что сочилось сквозь строки дневников Первого: восторг и восхищение, бессилие и отчаяние, радость сотворения красоты и стыд незаслуженной славы, необъятность необъятного, трепетную благодарность Иномиру и тяжесть долга перед миром своим...

И еще он подумал: “- Как должны быть счастливы жители Того Мира – среди такой красоты!”

О, сколько их на полях!

Но каждый цветет по-своему -

В этом высший подвиг цветка!

Бас?

Пятигорск. апрель 2000г.

Хокку в переводах  В.Н.Марковой