Владимир Партолин

_________________________________

Екатерина Геннадьевна встала сходить в кухонный закуток попить на сон кукурузного отвару, проходила мимо клетки, попугай Гоша проводил: "Бум-бум-бум-бум". Возвращалась, попугай, повиснув в кольце вниз головой, твердил:

-- Бум-бум-бум-бум.

-- Старым, старым ты стал.

-- Двести восемнадцать. А ну, попробуй сказать.

-- Катька -- толстая, толстая, толстая. Покроши Гоше коралла.

-- Завянь.

-- Двести восемь… надцать.

-- Завянь!

Взглянула в иллюминатор с видом на Марс. Орбита Неба отдалена от планеты настолько, что та видна вся. Там, за этим шаром -- далеко, далеко -- Земля.

Полковник Хизатуллин нашел поисковиком файл с повестью жены. Читал: не любил тексты, воспроизводимые электронным голосом.

Я положил в гамак плиту из прессованных коралловых опилок: тюфяк забрала жена выбить и проветрить, а без него спине больно на голых узлах. Улегся, надел на голову обруч порткома, пристроил на переносице бивикамы, распаковал архив и запустил выбранную "авишку". На первых кадрах "Ограда" -- гигантская конструкция из сот-генераторов. Возведенная в океанских водах на расстоянии километра-двух от берега, высотой до четырехсот метров, замыкавшая прибрежную акваторию острова, она по замыслу должна была преобразить Новую Землю в житницу российского заполярья. Сооружение не только грандиозное, но и красивое. В шторм засмотришься. Стена, чтобы не быть разрушенной, опускается под воду -- попросту тонет, а кончится ненастье, -- появляется вдруг, преградив волнам путь к берегу, и растет на глазах, бело-голубая от пара и разрядных искр. Шум от ветряков в сотах приближается и усиливается… наконец тебя обдает волной теплого воздуха. А когда солнце садится -- это же восторг, ни с чем не сравнимо! Диск светила закатился краем за стену -- черную ленту на фоне закатного багрянца, один за другим возникали красные лучи, проникавшие через мембрану в генераторе с неисправным ветряком. Солнце -- ниже, ниже, и лучи -- ниже, ниже… "Выстреливают" в тебя!..

Океан, побережье, горы, лес, дома… Дома -- под куполами, как будто накрыты гигантскими мисками цвета молочной сыворотки и в черный горошек. Так воспринималась с высоты птичьего полета полусфера силового купола-ПпТ профессора Толкина. Мисками купола и прозвали. Три их группы укрывают поселки Отрадное, Мирный и Быково, где жили первые строители стены. Вокруг на склонах гор распологались хутора под малыми мисками, с их появлением Ограду называли "Колизеем".

Вот тень от летящего вертолета (я управляю машиной, я же и снимаю на видеокамеру) прочертила по куполу одного из хуторов, этот -- дом моего отца. Под миской тепло и уютно -- загорай вволю, купайся в бассейне. Впрочем, половину года и за ее приделами не замерзнешь: не возведенная до конца в высоту и отчасти местами разобранная, стена все же функционировала, тем противостояла натиску на остров океанским ветрам и стуже. Если и не случилось стать заполярной житницей, Новая Земля со временем преобразилась в знатное курортное место -- сюда теперь, как в Крым когда-то, наезжали отпускники и люди праздные. У нас в Отрадном, Мироном и Быково осенью ягоды всякой было, морошки особенно -- только в лес иди; чистым воздухом подышать -- подымись в горы; побегать трусцой -- далеко не ходи. Чем, казалось бы, не курортные места? Но не построили здесь, как на юге острова, отелей и кемпингов: недолюбливали, как я понял с малых еще лет, "новые бизнесмены" Новой Земли первых строителей Ограды и, признаться, зачинателей преображения ее в Колизей. Может быть и потому, что потеряв в экономический кризис работу на стройке, те не ехали в города прислуживать в отелях и ресторанах. Содержали фермы, ловили рыбу, охотились.

В кадре "авишки" юноша демонстрирует оформление куртки и джинсов -- это я в шестнадцать лет. Высок и сложен не по годам; чуть скуластое лицо, высокий лоб, крепкий с ямочкой подбородок. Крупноватый, греческого профиля нос и небольшие уши -- этого я стеснялся. С носом ничего поделать не мог, а вот уши наполовину скрывал зачесанными назад и забранными в косичку волосами цвета соломы. Мне не нравились цвет глаз и большой выступающий на шее кадык, хотя именно последний признак моего возмужания за каникулы выделили одноклассницы. Я любил полазить по горам, побегать по мелководью в отлив, заплыть до стены Колизея -- летом, стать на лыжи, искупаться в проруби -- зимой.

Просматривал я старые видеозаписи и думал не о том, как красивы места, где родился и вырос, каков юноша -- атлет и не дурен собой, а о том, какой беззаботной и счастливой в ту пору была жизнь. Сейчас я с сединой в потемневших коротких волосах; цвет глаз не голубой, а серый -- с имплантированными чужими роговицами; кадык обезображен -- был в лихое время проткнут трубочкой, чтобы, подавившийся собственным языком, не задохнулся; нос перебит в месте меж бровями -- так что, не греческого теперь профиля. Прожил в новом, послехронном мире я всего год -- не то чтобы в аду, но и не соотнесешь даже самый безоблачный день с самым безрадостным, скучным днем той далекой, но не забытой юности. Тогда я хотел одного -- заиметь личный вертолет. Это сейчас мечтаю о глотке приморского воздуха и зеленой траве газона у дома, который постригать, как не гонял отец, мне надоедало.

Утром дня памятного события отец за завтраком объявил о покупке мне вертолета. Мама и сестра Катька восторга не проявили: не впервой слышали, разуверились уже. Я же возликовал и верил, что на этот раз будет у меня вертушка. Обещал отец подарить не ученическую "стрекозку" -- персонализированную бортовым компьютером-администратором одноместную машину (так, что не в своей не полетишь), а подержанный "Ми-Жи48". Двухместный двухвинтовой вертолет прозвали украинским словом "парубок", еще с тех пор на стройке, когда парни в них летали с подругами в центр на танцы. От того пошла традиция: старшеклассник, заполучив "парубка", в свой первый полет брал непременно подружку, поднимался с ней на стену, а то и перемахивал ее -- пошухарить на океанских просторах. С одним пенсионером в Быково отец сошелся в цене еще осенью, не раз зиму и весну тот грозился продать машину другому покупателю. И вот, наконец! Покупал не "стрекозку", а двухместный вертолет из-за Катьки, которой в следующем учебном году исполнялось двенадцать лет, и мне, десятикласснику, уже можно было возить ее в школу с собой.

Пара зоологии была итоговой в году, назначена не в зооклассе, а в скульптурной мастерской -- здесь предстояло слепить из пластилина любимое млекопитающее животное и рассказать о нем. Зоологичка, на ходу сказав на приветствие учеников "добрый день" и "приступайте", поспешила к кафедре. Грациозно взбежала по приступкам возвышения, сунула в приемник на дверке личную магнитную карточку, вошла, закрылась и включила внутри телевизор -- было это нарушением, но она не пропускала ни одного выпуска передачи "Новое в вязании крючком". Имя ей Маргаритой Астафьевной, у нас в школе преподавала с рождественских каникул. Ей неполных двадцать один год, общеобразовательную школу закончила за семь лет, пединститут за три года, но не это в ней восхитило: девчонок -- великолепный костюм из красного мохера, с юбкой широкой и в тяжелую складку, длиной по щиколотки; мальчишек -- фигура. Мэрилин Монро! Дали ей это прозвище знаменитой киноактрисы, и все влюбились. В школе, где учителя одни мужчины, кроме нее и завуча, даже малышня "потеряла голову": на переменках, неуклюже показывая, что и им туда же надо, гурьбой провожали по коридору до двери учительской. Лицом не так красива, как Мэрилин Монро, но фигура и волосы -- один к одному. Пацаны моего класса маялись: войдет в класс -- и прямиком к кафедре, даст задание и вяжет в той "дубовой тумбе". Кстати, отец рассказывал: кафедра эта не обычная "профессорская", а настоящая трибуна для выступающих на торжествах. Завезли их в первые поселки строителей Ограды впрок, да так здесь и оставили, мэр Отрадного господин Вандевельде нашел им такое применение. Примечательны тем, что имели входную дверцу с системой идентификации личности: отпереть и войти мог не каждый; запрыгнуть вовнутрь сверху тоже -- препятствовало силовое поле. Я спросил, зачем; отец разъяснил: оказывается, желающих выступить с трибуны было столько, что перед каждым торжеством или собранием проводилась кампания по избранию оратора -- на него и оформлялся допуск в трибуну. Сейчас учителя в кафедре хранили классные журналы, методички, оставляли на проверку компьютеру контрольные, в персональных отсеках держали разные свои вещи. Маргарита Астафьевна, например, оставляла свое вязание: в другом классе, в другой кафедре ее ожидало другое. Трибуна высокая, войти в нее -- еще подняться по приступкам полуметрового подиума надо; внутри есть лесенка, по которой, чтобы выступить с речью за полкой с графином и стаканом перед балюстрадой точеных из мореного дуба колонок взойти надо, если ростом мал. Зато праздник пацанам, когда приходит время отвечать у доски: слушать любила она c последних мест, поэтому в урок зоологии мальчишки занимали "камчатку", чтобы лучше ее видеть за кафедрой, получалось -- близко во время ответов у доски. Девчонкам оставались парты в первых рядах, чему те не противились: учительнице из кафедры первых рядов не видать -- сбивались в кучку и шушукались себе. А спускалась Мэрилин Монро к нам, разворачивались лицом к "камчатке": понятное дело, не только завидовали ее обновкам, но и ревновали к нам, мальчишкам. Я на всех уроках садился в середине среднего ряда -- видел только верхушку ее прически из белокурых волос. Меня зоологичка не интересовала, и зоологию я не знал и не учил; о птицах проходили, -- прочел, и весь интерес. Правда, с начала мая ловил себя на том, что возбуждаюсь, когда она прохаживалась совсем близко и, бывало, присаживалась на пустующее место моей парты. Облако теплого мохера под боком жгло и в холод бросало. Если бы в эту минуту вызвала к доске, не пошел бы, даже не встал бы чтобы ответить с места. Ей-богу.

После приветствия мальчишки за скульптурные станки уселись понурыми, девчонки же, те, кому удачно посчастливилось надеть свои самые коротенькие юбчонки (Мэрилин Монро явилась в том же костюме, в каком ее представляла классу завуч -- с широкой и длинной мохеровой юбкой), поворотились на табуретах к "камчатке" боком и закинули ногу за ногу.

У бегемота, рассуждал я, есть туловище, четыре ноги, голова, уши, хвост, клыки -- деталей лепить не мало. А что, если показать бегемота, скрытого водой? Раскатать по дощечке пластилин блинчиком -- это водоем, слепить нос с ноздрями, лоб с глазами, уши -- торчат из воды? И не надо тебе ни туловища, ни ног, ни хвоста, ни открытой пасти с клыками… Нет: если пацаны еще согласятся с тем, что блинчик этот -- вода, девчонки потребуют доказать, что уши над водой -- бегемота под водой… Тогда -- пьет, брюхо в воде. Итак, к туловищу, голове, ушам и хвосту добавляется еще вода. Пластилин в блинчик раскатать и по дощечке размазать, не рог слепить.

Довольный идеей, я принялся за работу. Размятый брусок скатал в цилиндр, скульптурным стеком срезал часть: по брюхо в воде. Оставшийся кусок размазал по дощечке -- вода есть. Голова у бегемота крупная: прикинул, эдак одна четвертая туловища. Не помнил, какая шея -- заметная, нет? Решил, если не помню, маловыраженная. От цилиндра отрезал пятую часть (голова в одну четвертую туловища показалась крупноватой): голова и туловище -- есть. С ушами и хвостом повозился. Теперь все это составить в единое целое, и есть -- "любимое млекопитающее". Посреди воды положил туловище, с одной стороны приладил голову, с другой хвост. Наметил стеком пасть, закрытую -- пьет сквозь зубы. Вокруг наделал концентрических выборок -- круги по воде расходятся. Осталось только уши к голове приделать, как прозвенел звонок с урока.

-- Продолжай, продолжай, Франц, -- громко и ясно прозвучало из кафедры (отец рассказывал: если речь не нравилась, и слушатели норовили забросать засушенной соленой рыбой, облить пивом, оратор, забирал с полки микрофон, спускался по ступенькам вовнутрь трибуны, включал силовое поле, садился в откидное кресло и продолжал выступление).

Я поспешил приделать уши и оценил работу. Чего-то не хватало. Глаза! От воды отщипнул два по кусочку пластилина, скатал в ладонях шарики и прилепил к голове перед ушами. "Вот теперь бегемот", -- заключил я, дивясь тому, что вроде как получилось.

Поднялся с табурета уйти на переменку.

-- Кончил, Франц?.. Позови, пожалуйста, дежурных… Передай им мою просьбу собрать поделки с мест и составить на полках стеллажа.

-- Хорошо, Маргарита Астафьевна, -- пообещал я.

Направился, было к выходу, но тут меня осенило самому отнести на стеллаж и поместить мою поделку на верхней полке. "От кафедры виден не будет -- не вызовут рассказывать".

Неплох был расчет, но не удался: у стеллажа меня учительница, поднявшаяся в кафедре по лесенке и выглянувшая из-за графина, остановила вопросом:

-- Бегемот.

-- Бегемот?.. -- зоологичка оторвалась от вязания, подняла к глазам очки. -- А, в воде по брюхо.

-- Пьет… в пруду, -- подтвердил я ее догадку. Чтобы ни у кого не возникло сомнения в том, заколкой значка в углу дощечки начертал по пластилиновой воде:

БЕГЕМОТ

Дежурных я нашел в классном туалете -- те там ошивались одни. Вырывая друг у друга какой-то (со спин мне от писсуаров не было видно) предмет, ерзая коленями по кафелю пола и локтями по подоконнику, они что-то высматривали в окне. Развлекались, как оказалось: окно выходило на школьный огород, где на грядках, присев на корточки, копались девчонки.

Я передал просьбу учительницы, и дежурные нехотя встали. Предлагали мне бинокль, отказался. Предложение исходило от классного авторитета Батыя, а с ним у меня после уроков предстояла разборка в "Полярнике" -- последствием чему грозил очередной срыв покупки мне "парубка".

Инцидент случился утром. На уроке я переправил старосте класса Стасу Запрудному (второй дежурный, он совал мне бинокль со словами: "Батый жертвует") записку, в которой просил зарезервировать на школьной вертолетной площадке место для "Ми-Жи48". В переменку Стас объявил о событии, и меня окружили с поздравлениями. Подошла Ленка Желудь -- первая красавица класса, уселась на край моей парты с заявлением во всеуслышанье: "Я не прочь свою "стрекозку" поставить на прикол, в школу летать с тобой в "парубке". А это, если соглашусь, к ее хутору крюк проделывать -- керосин жечь. По мне эта кукла -- тьфу, и растереть. Но черт дернул, и бахвальство вело (в классе только Батый и Запрудный имели "парубков"), -- предложил с ней с первой полететь на стену, с "сожалением" отказав ее предложению, сославшись на то, что пообещал отцу возить в школу сестру. Удовлетворенная Ленка слезла с парты и ушла, а я выслушал упрек Доцента: ему как-то в запальчивости пообещал взять в свой первый полет. Чтобы как-то загладить неловкость, ляпнул: "Э-э, дружок, да ты летать боишься. Только со мной и осмелишься". Обиделся… А на уроке перед зоологией Запрудный переслал мне записку с вызовом. Я подумал, Доцент жаждет "разборки", оказалось -- Батый. Классный авторитет Салават Хизатуллин, он же Батый, явно сильней меня. Ниже ростом, зато значительно шире в кости, потому и весом намного больше моего. Массивные плечи, голова молотом, бычья шея, грудь и живот не обхватишь, ноги мастодонтовые, а руки непропорционально длинные, почти до колен, с кулаками огромными. На пальцах левого -- четыре золотых кольца, на пальцах правого -- четыре перстня-печатки. В ухе -- серьга, какие встарь носили то ли цыгане, то ли татары. Другого уха нет, место изуродованное шрамами скрыто старинным наушником с вмонтированным сотофоном. В прошлом учебном году Хизатуллин остался в моем восьмом классе на второй год, а в девятом был назначен "классным авторитетом", тогда как на эту роль прочили и готовили меня. Поединок с ним предстоял непростой, но все же в победе я не сомневался: приезжавший погостить в отпуск дядя офицер-десантник кое-чему обучал. В активе у меня уже был одиннадцатиклассник, по комплекции и силе Батыю не уступавший.

Я дал согласие сразиться, начертав в записке под текстом: "Покрышкин, Батый вызывает тебя на разборку" и подписью "Плохиш", лаконичное:

Покрышкин -- я, а Плохиш -- Запрудный. Он подписал вызов, как секундант Батыя. Через минуту мне передали ту же записку с уточнением, вернее, с одним дополненным словом. Текст теперь был таким:

А вот это меня не устраивало. Но не откажешься: зачислят в трусы. И я, вписав в записку: "Согласен", вернул ее Плохишу.

Ни "благородной дуэли", ни "разборки", ни разборки в "Полярнике" меж мной и Батыем до сих пор не было, но в последнее время назревало. Салават Хизатуллин славился своими победами как раз в разборках в "Полярнике". На его счету их было за три десятка, на моем восемь поединков, три из них стали причиной переноса отцом покупки мне вертолета. Сегодня мне оставалось уповать на то, что Батый не успеет -- я уложу его сразу -- оставить синяков от перстней-печаток. Но "верняком" все же было, лечь на первой минуте самому, пропустив удар под дых, пролежать в нокауте, чтобы не возобновлять поединка. Но уж когда заполучу вертушку, найду повод встретится в складе по новой. Я даже на хитрость, чтобы не заподозрили меня в уловке, пошел: отозвал переданную Плохишу записку и под словом "Согласен" дописал: "Дерусь без секунданта". По правилам, в случае моей победы Плохиш, как секундант поверженного противника, мог схлопотать один мой прямой в челюсть. Но желал я другого: во-первых, уловка даст понять, что я уверен в своей победе; во-вторых, уменьшалась опасность придания драки огласке, потому как только секундант в случае тяжелого исхода мог остановить поединок и вызвать неотложку. Медсестрой в одной из "карет" работала моя мама. Пару раз она увозила в "скорую помощь" -- не меня, разумеется, -- моего противника. Трусливо прятаться от нее где-нибудь на складе, я считал ниже своего достоинства.

Отказавшись от бинокля, я окликнул Стаса у выхода из туалета: неожиданно пришла в голову идея как иначе избежать ссадин и синяков на лице.

Предложение такое явно мне обеспечивало преимущества. Все знали, насколько силен я как раз в приемах ногами, тогда как у Батыя коронкой были мощные хуки в ближнем бою с последующим захватом руками головы противника, поворотом ее и ударом лбом по уху (в "кино" -- отсечка уха коротким римским мечом).

Изумленный Стас попросил уточнить:

-- Я правильно тебя понял, Покрышкин, драться со связанными руками, одними ногами, по голове и шее не бить?

Я утвердительно кивнул. Стас выплюнул на пол ириску и бросился догонять Салавата. Был он, сколько я помнил этого толстяка, по натуре добродушным. Наши родители хутора построили по соседству, но не знавались. Мы же, пока в классе не появился второгодник Батый, дружили. Среди сверстников слыл он умным, находчивым пацаном. Но был тяжел на подъем, неповоротлив, толст, постоянно что-то ел, если не жевал ириску, в драке не способен одолеть противника намного его слабее. За все эти качества вкупе прозвали Плохишом, прозвище осталось логином актера "кино" и позывным контрабандиста.

Я вернулся к окну. Две неразлучные подружки -- Изабелла (она слепила жирафа) и Дама отделились от кучки копавшихся в земле одноклассниц, прошли в конец грядок ближе под окна школы и принялись здесь полоть. Изабелла за что-то отчитывала Даму, та молчала, рукавом свитера утирала на лице слезы. Если бы не так близко присели, видел бы их трусики. Изабелла, наверное, почувствовав, подняла к окну глаза -- не знаю, успел ли я отскочить. А вышел из туалета, столкнулся с Батыем и Плохишем.

-- Батый принимает твой ультиматум. Но с поправочкой, -- остановил меня Запрудный.

-- Это не ультиматум, а предложение, -- уточнил я. -- Какая поправочка?

-- "Благородная дуэль"… Не на шпагах, а на условиях твоего уль-ти-ма-ту-ма. Ногами будете фехтовать. Руки связаны за спиной, в голову и шею и грудь не колоть. Последнее условие, Покрышкин, справедливое: будь у Батыя ноги сложенными пропорционально рукам, были бы одной длины с твоими костылями, и поднять мог бы выше, -- говорил Плохиш важным голосом. Заложив руки за спину и сосредоточив взгляд во что-то поверх меня, он раз за разом поднимал свое грузное тело на носки и опускал на пятки, отчего живот его растрясало, а сам он рисковал упасть спиной. Ириску не жевал.

Обрадованный такому повороту дела, я тут же со всем согласился, на что Батый не преминул позлорадствовать. Вытащив из пачки сигарету и прилепив ее к нижней оттопыренной губе, как только он умел, процедил сквозь зубы:

-- Сдрейфил драться в "Полярнике". Я бы мог от тебя потребовать такого расклада: ноги связаны и фехтуем руками, пусть даже в голову, шею и грудь не метя, -- руки мои, как подметил Плохиш, одной длины с твоими костылями, -- но не предлагаю. И знаешь, почему? У тебя, с твоими приемчиками, и тогда больше шансов мне накостылять. Проиграть тебе со связанными руками мне будет не зазорно… Колоть, извини, буду ниже пупка -- выше не дотянусь.

Батый говорил и похлопывал Плохиша по плечу. Тот, все еще продолжавший вставать на носки и бить пятками по полу, предусмотрительно, из опасений упасть спиной, прекратил это дело, сплюнул ириску в цветочницу, включил сотофон и назвал номер. Ответили не сразу, только дожевав, проглотив и отрыгнув: "Ну… Что надо? Пожрать не дадут спокойно".

Я узнал голос комиссара-наблюдателя Истребителя. Жил он раньше в Быково, но с лета родители отстроили хутор ближе к Отрадному, поэтому перешел учиться в мою школу. Логин Истребитель он получил за победы в частых "разборках" и, поговаривали, в еще более частых разборках в "Полярнике". Прослышав о том, что в школе есть еще один Истребитель -- я, он предложил мне разрешить ситуацию "по понятиям". Я, в запале, предложил разборку в "Полярнике" -- думал проучить нахала. Тогда испытал горечь первого поражения, которого никак не ожидал. Был соперник намного ниже ростом, с виду хлюповат телом, но, как оказалось на поверку, жилист и невероятно юрок -- скрутил болевым приемом самбиста, я стойку каратиста не успел принять. Мне предложили новый логин -- "Покрышкин". Полагал, по аналогии Истребитель -- Покрышкин (наша школа носила имя четырежды Героя Советского Союза летчика-истребителя Покрышкина), но оказалось, придумали девчонки, и совсем из других соображений. Я не уточнял из каких -- сам догадывался. Как и уроки изобразительного искусства, физкультуру в бассейне я после первого же урока в восьмом начал сачковать: не успевал выйти, закончив заплыв, из воды, как все мальчишки, подсучиваемые Батыем и Плохишем, начинали кричать: "Девчонки, смотрите, какие у Истребка нашего плавки клевые! Эй, Истребитель! Не жмут?!"

Плохиш, как только услышал негодование комиссара, сразу заспешил:

-- Извини за назойливость, уважаемый Истребитель. Приятного тебе аппетита. Это Плохиш… на связи…

-- Ультиматум Покрышкина, -- Истребитель от чего-то откусил и говорил, зычно хрумкая. -- принят решением… десяти голосов против одного… Моего, кстати… Включили в репертуар этой ночи… Посмеемся… -- С полминуты хрумкал и закончил: -- Все.

Стас выключил сотофон с облегчением: Истребитель имел обыкновение абонента вызывать на разборку. Бросил в рот ириску и заспешил:

-- Пошли, Батый. До конца перерыва осталось восемь минут, а нам еще зверюшек успеть собрать надо… Да и тигра твоего подправлю. Извини, скульптор из тебя никакой: твоими "булками" только червяков катать.

Хизатуллин отлепил от губы сигарету, заложил ее за наушник и ушел с Плохишем в мастерскую, а мне ничего не оставалось, как оставшееся до урока время провести в туалете. Хотелось есть, но в школьный буфет перекусить не пошел -- избегал встречи с Истребителем и другими комиссарами. Что ни говори, скоропалительное согласие признать "поправочку" моим ультиматумом претило самолюбию, а сама идея фехтовать ногами, не забирая выше пупка, теперь казалась, если не смешной, то дурно попахивающей: Батыю свою короткую ногу под большим животом, явно, не поднять под прямым углом, чтобы скрестить с моей длинной. Метить будет в пах, а это самое слабое мое место.

Сжевал жвачку, осторожно подошел к окну. Грядки пустовали… "Что расскажу про бегемота? Где водится? В Африке. Питается чем? Водорослями, должно быть. У него есть клыки, но не хищник, разве что рыбу еще ест. Ну, размножается, ясно чем -- не яйцами… Так, что еще про бегемота?.. А ведь на зоологии про него ничего не рассказывали: пропустили тему. Старая зоологичка как раз в это время уехала на материк, а новая еще не прибыла. Вообще, чего это я своего бегемота в пруд загнал -- он в морской или пресной воде водится?.. А гиппопотам и бегемот -- это одно и то же?.. А хитрО я с прудом придумал: под водой у моего бегемота гениталий не будет видно, а Батыя спрошу, кто у него тигр -- самец или самка; он, конечно, ответит, что мужского полу, тут я его и "подколю". Письку "любимому млекопитающему", наверняка, не слепил, вот я и уточню: назову его тигра евнухом или инвалидом. В классе посмеются. А то -- где водятся, чем питаются, как размножаются. Монро улыбнется: я у нее зубы еще не видел -- такие же, наверное, лошадиные, как и лицо.

Со звонком на урок я подивился тому, что из пацанов никто не прибежал в туалет покурить.

В мастерскую на урок я пришел первым. В дверях чуть нос к носу не столкнулся с Батыем. Выходя, тот бросил на ходу в сторону кафедры: "Схожу приведу. Запоздают, составляй потом протоколы на всех". Стал в дверях -- ждал, когда я ему дорогу уступлю. Такая инициатива -- исходившая от классного авторитета! -- была невиданна: опуститься до того, чтобы выполнять прямые обязанности дежурного -- пойти собирать учеников на урок! Я рот от удивления открыл и дорогу уступил, попятясь назад в проход. Мэрилин Монро выглянула с изумлением из кафедры.

От двери через мастерскую к своему месту я прошел напрямик, сдвигая на пути табуреты ногами. Плохиш у стеллажа на звуки не обернулся. На полках составлены олень, слон, лев, обезьянка, кит и кашалот рядом, черепаха, хомячок -- одного, между прочим, размера с кашалотом. Бегемот мне с места не виден. Прошли несколько минут, ни ученики, ни Батый не появлялись. Мэрилин Монро начала проявлять беспокойство: выглядывала часто из кафедры посмотреть время на "доскплее". Эту, с экраном во всю стену позади станков, электронно-плазовую доску в скульптурной мастерской установили в рождественские каникулы. Подарили ее ученикам острова Новая Земля ученики Курильских островов. Теперь, сидя за станком оборудованным графической станцией, рисовали мы по планшету электронным карандашом -- все интерактивно отображалось в "окне" на экране доскплея. В последней четверти у нас уроков скульптуры не было, но как-то в музыкальном классе орган ремонтировали, учитель музыки в скульптурной мастерской спрятался в трибуне-кафедре, а мы опробовали новшество. Как зафиксировал архив-менеджер (мы о нем тогда ничего не знали) -- по показаниям которого, кстати, и были составлены протоколы на штраф -- слово из трех букв было сразу написано восемнадцатью учениками, а это число большее, чем мальчишек в классе.

Плохиш оставался у стеллажа, стоял, загораживая собой полки, сосал ириску и смотрел на меня. Как-то странно ухмылялся.

"Гад! Крутил задницей, с бегемотом что-то сделал и прятал когда я проходил на место, -- зародилось у меня подозрение.

И только я встал, чтобы подойти к стеллажу удостовериться, в мастерскую прямиком к стеллажу влетели девчонки. Пришлось сесть на место, Стасу показал кулак.

Усаживаясь на место, Дама достала из-под свитера носовой платок. Юбка у нее ниже колена, кашемировая -- она и Изабелла, я подметил, не носили с нового года мохеровые, собственной вязки, в то время как все девчонки в классе себе такие связали. А ей, Ленке и Марго только ноги и демонстрировать.

Изабелла приблизилась решительным шагом, половицы прогибались под ее весом. Как и Батый, Изабелла Баба старше всех в классе на два года. Дочь беглых от революции на родине эфиопов, она, здоровенная, одного роста со мной, занималась бодибилдингом, причем в секции с мальчишками. Пнув ногой по невинному предмету оборудования мастерской -- скульптурному станку, проговорила, обдавая горячим с запахом чеснока дыханием:

-- Покрышкин, ты негодяй! За Даму, за ее слезы, я тебя сделаю!

Угрозу эту привести в исполнение для нее, раз плюнуть. В виртуале -- в "потутошних" снах она в "благородных дуэлях" выступала в образе мушкетера Портоса, и не шпагой одолевала противника, а разбивала об его голову табурет или бочонок. В реале, еще в Эфиопии, занималась боксом, была членом детской сборной команды страны, побила сына диктатора, почему и пришлось родителям бежать в Россию. Два года была чемпионом Малой Земли и городов побережья материка. Плохиш темные очки среди зимы носил, по глазу ему она съездила прямо во время урока. В живую: ее богатым родителям штраф уплатить ничего не стоит. Стас прополз по полу между рядами парт в поисках якобы сбежавшей компьютерной "мышки", встал с колен у ее парты с утверждением, обращенным к Батыю: "Я выиграл: цвета кофе -- в тон кожи". И получил в глаз.

"Ничего себе! Да что же там такое?!" -- возмутился я про себя и скривился от запаха чеснока. Встал пойти к стеллажу посмотреть, наконец, отчего весь сыр-бор, но Изабелла толкнула меня в грудь, да так, что плюхнулся на табурет. "Да какого черта?!" -- вспылил я, теперь уже в голос. Встал рывком, но и вторую мою попытку пойти к стеллажу пресекли: Изабелла ухватила меня за грудки. Два, не скажешь что девичьи, кулака с полами моей джинсовой жилетки подперли мне подбородок. Белки глаз на черном лице в гневе горят, толстые губы раздвинулись в оскале крупных ослепительно белых зубов. "Врежет", -- ожидал я и, в попытке предупредить удар, схватил за запястья ее рук.

-- Франц, немедленно отпусти Изабеллу! -- прокричала Маргарита Астафьевна. Стояла она на верхней ступеньке трибунной лестницы, видная за балюстрадой и графином от талии, перепуганная, с вязанием, прижатым к груди.

Тогда я, желая показать, что мои действия были непроизвольными, и нет у меня намерений сопротивляться девчонке, отпустил ее запястья, свои руки развел широко в стороны, дурачась, помахивал ими, как крылышками… Того, что сделает эфиопка, даже предположить себе не мог. Она оторвала меня от табурета, притянула к себе и… впилась в мои губы крепким поцелуем. Растерялся я так, что в попытке сесть на место, повис в ее хватке, не переставая -- болван! -- помахивать руками.

"Уу-ууу!" -- разносилось по мастерской. Я не заметил, когда вбежали и сгрудились у двери. -- "Раз... два... три... четыре... пять... шесть", -- дуэтом отсчитывали с мест Ленка и Глаша. "Изабелла! Девочка, да что ж ты делаешь"?! -- кричала Маргарита Астафьевна.

Прежде чем оторвать свои губы от моих, эта девочка коленом в пах, -- я готов был взвыть от боли, -- усадила меня на табурет. "Чтоб помнил… Я тебя предупредила!" -- процедила сквозь зубы и сделала напоследок зычный выдох мне в нос. Потом, удерживая мою голову за косичку, достала из кармана юбки большой клетчатый носовой платок и вытерла им с моих губ помаду. Я руки держал по-прежнему разведенными в стороны: боялся, что от боли ухвачу тот член моего тела, что в бассейне скрывали "клевые плавки". Заложив платок мне за ворот косоворотки, Изабелла ушла на место позади станка Дамы. Не знаю, что бы я с ней сделал, -- к черту штраф, фиг с ним, с "парубком"! -- если бы платок, ею носимый утираться в частую у нее простуду, оказался не чистым?! "И поцелуй я тебе не забуду", -- пригрозил эфиопке вслед. Вытащил платок из-за ворота и сунул под столешницу станка, на клавиатуру компьютера; осторожненько, превозмогая боль в паху, сел на место.

В дверях -- здесь собрался уже весь класс -- шумели, шушукались. Мне хотелось сквозь землю провалиться: так надо мной еще не потешались. Лицо горело, косичка, чувствовал, вот-вот расплетется, а на губах ощутил привкус сладкой помады, горьковатой туши и соленый крови. "Прокусила губу!" Боль в промежности усилилась, а, вроде, уже было прошла; чтобы не выступили слезы, я крепко зажмурил глаза. Поднялся с табурета (болело -- мочи не было) и, как идиот, стоял -- ни туда, ни сюда, пока не услышал голос Дамы:

-- Утри губы.

Я торопливо утерся рукавом косоворотки.

-- Сладка… тушь? -- смеялся Батый. Платок Изабеллы, -- я заметил черные пятна на рукаве, -- был вымазан в тушь с бровей и ресниц Дамы.

-- Изабелла! Франц!.. Дети!.. -- Не могла найти, что дальше сказать, Маргарита Астафьевна. Она, казалось, готова была ступить ногой на полку перед балюстрадой, чтобы спрыгнуть с кафедры и броситься разнимать нас. -- Франц! Сядь, пожалуйста! -- взывала ко мне. -- Изабелла, я так полагаю, ты Франца не целовала, а укусила… За это тоже штраф.

Сказав, зоологичка посмотрела на классного авторитета. Она еще не знала, насколько богаты отрадновские эфиопы: им что поцеловала, что укусила -- штраф заплатить без разницы. Но Батый, шептавшийся с Плохишем у стеллажа, никак не отреагировал: он к этому времени норму в два протокола уже выполнил, "мараться" еще одним за какой-то там поцелуй или укус не желал.

-- Все по местам, и начнем урок! -- Мэрилин Монро спиной назад в кафедре спустилась по ступенькам, мне видной осталась по плечи.

"Выстоять! Выстоять! Не сорваться, -- заставлял я себя. -- В первый свой полет приглашу тебя, Изабелла Баба. Только согласись, и обмочишь свои трусики цвета кофе".

Девчонки и мальчишки, прежде чем рассесться по местам, подходили к стеллажу. Батый и Плохиш, стоя по сторонам в смешной позе приглашающего реверанса, вторили друг дружку: "Плиз" -- "Плиииз". Девчонки прыскали со смеху, мальчишки шли к своим станкам, поглядывая на меня. С опаской поглядывали: требование сатисфакции у одноклассников не в правилах, но мне, Покрышкину, не пристало спуска давать, мог и на разборку в "Полярнике" вызвать -- как пить дать.

"С бегемота моего, что ли, потешаются? -- терялся я в догадках. -- Так он на верхней полке, а смеются с чего-то на средней. Плохиш переставил, -- так, вроде, похож на бегемота. У самих-то, как вышло? Доцент лепил черепаху, так это ж умора -- лепешка с шестью хвостиками. Или Батыев тигр -- червяк с ногами и налепленными лентами, изображавшими, надо полагать, тигровые полосы на шкуре. Жираф эфиопки -- один на жирафа и похож".

-- Да что ж это такое?! Прямо вертеп какой-то устроили! Быстренько рассаживайтесь! -- негодовала Маргарита Астафьевна. Она отложила вязанье и, хлопая в ладоши, призывала учеников к порядку. -- Есть не совсем удачные, даже смешные, но не настолько же! И требуется от вас, в конечном счете, рассказ о любимом млекопитающем, поделка из пластилина -- только иллюстрация к нему. Расскажете что за вид, каков подвид, где водится, чем питается, как размножается.

-- Во-во! У Покрышкина иллюстрация самая показательная! -- выкрикнул Батый.

-- Покрышкин? Это кто? -- Маргарите Астафьевне не в новинку то, что в классе называют по логину, знала, но еще не все их помнила.

-- Франц Курт. Уже достоин кунсткамеры Петра Великого.

"Ну, гад! Это тебе так просто не сойдет", -- пригрозил я Салавату, заставляя себя не произнести угрозу вслух и сорваться с места с кулаками.

-- Франц?.. Он бегемота лепил… Ну что ж, очень интересное животное, и рассказ послушать о нем будет интересно. Кстати, получился бегемот очень реалистичным. А в кунсткамере Петра Великого, Хизатуллин, выставлены совсем не художественные произведения и не кустарные поделки…

Кругом катились со смеху. Доцент, последним проходивший мимо на "камчатку" и остававшийся стоять в проходе в момент нашего с Изабеллой инцидента, проронил на ходу: "Ты это зря, Франц". Со смутной догадкой я ринулся к стеллажу, но успел пробежать только четверть расстояния, как вдруг:

-- Что за шум, а драки нет?!

Я узнал голос директора. За рост, голос и еще, за то, что с концом уроков прогуливался у склада сельпо, господина Вандевельде прозвали в школе Квартальным. У меня в семье, сколько себя помню, его запросто звали Дядей Ваней.

Я задом попятился к станку и сел на табурет. Позыркал по сторонам. На меня не смотрели, внимание всех приковывал Квартальный. "Лажанулся ты, Покрышкин, -- смеялся я над собой. -- Ретирование задом разве что уступит крылышкам херувимчика, когда Изабелла целовала".

Директор стоял в проеме входа, в мастерскую не входил -- видимо, кого-то поджидал. Мальчишки за спиной притихли, а те немногие из девчонок, кому посчастливилось надеть не мохеровые -- длинные юбки, натянули подолы на коленки, те же, кто только что светил бедрами, крутанувшись на табуретах, прятали ноги под столешницами станков. Батый с Плохишем отменили свои стойки, Салават поспешно полностью заправил под наушник сигарету, а Стас, бросив в рот ириску, начал деловито поправлять на стеллаже пластилиновые фигурки. Маргарита Астафьевна, не отрывая испуганного взгляда от директора, шарила руками под полкой кафедры -- прятала вязанье.

-- Вера Павловна, отпустите господина Курта… Мы ждем, -- обратился, не сходя с порога, директор в коридор к учительнице, я так понял, соседней лаборатории для уроков химии.

Отец? Он говорил, что собирается прийти в школу, вспомнил я. В лаборатории идет урок класса сестры Катьки. Такая "проныра, пройдоха и безобразница" по словам дяди Франца, за ее проделки, чаще, чем за мои, отца вызывали в школу и штрафовали. "Прокушенная губа!" -- спохватился я. Как назло, вздулась. Промял ее зубами, но от этого та вздулась еще больше.

Директор, посторонясь, пропустил гостя вперед. Отец вошел, пригнувшись под дверную притолоку. Смущенный таким к нему вниманием, повернулся и пригласил войти директора. Раскланивались, друг дружку приглашая первому пройти к кафедре. Оба могучие великаны, лицами похожи очень. Голубые глаза, завитые по моде пшеничные усы под большим прямым носом, рот волевых очертаний, ямочка на подбородке, прямые ниспадающие до плеч соломенные волосы. Люди несведущие считали их братьями-близнецами, а отрадновцы различали только по шляпе. С тридцати лет Дядя Ваня начал лысеть, с тех пор носил шляпу. В молодости они, бригадиры строительных бригад, познакомились, схлестнувшись в соревновании по армрестлингу. Длилась тяжба на руках чуть ли не четверть часа -- ни голландец, ни российский немец не могли одержать победу. Растаскивали их силами строительных бригад. С тех пор подружились. Да так крепко! Мне с Дамой талдычат, что дети от нас пойдут такие же здоровые и красивые, как дедовья. Ну да, красивые, только пусть попробуют сначала нас поженить, злопыхал на это я.

Ученики встали, отец им поклонился и, вспомнив, видимо, что в мастерской должен быть учитель, поспешил поклониться и ему. Получилось -- кафедре: Маргарита Астафьевна, вдруг исчезла в ней -- уронила вязание, наверное, и теперь искала, или прятала подальше. Пальцами теребил себе мочку уха, а это у него от сильного недовольства. Без сомнений, что-то Катька натворила и протокол составили на сумму приличную. А у него на ферме дела не ладились: оптовики заключали все меньше контрактов, оставались неоплаченными банковские кредиты. Моих "заработных плат" -- правда, только актерских (будет "парубок" -- стану и купцом, впятеро больше начну зарабатывать) -- как-то поправить положение не хватало.

Директор, остановившись, было у углового в первом ряду станка, оставил отца и поспешил к кафедре. Вытянулся, привстал на носки, -- даже с высоты своего роста, он не мог видеть, кто внутри, -- и лицом столкнулся с маковкой Маргариты Астафьевны, взбежавшей по ступенькам.

-- З-здравствуйте, -- испугалась та.

-- Здрасте, -- смутился директор, и все же заглянул внутрь кафедры. -- Мне показалось, футбол по телевизору транслируют.

-- Я… в-выключила.

-- Вы подменяете учителя скульптуры? Он же здоров. -- Директор опустился с носков.

-- Н-нет. У нас зоология. М-мастерская свободна, разрешения у завуча я спросила. -- Учительница поправляла прическу.

Директор вернулся к отцу, и обеими руками сзади за плечи выдвинул его вперед.

-- Дети, мы с господином Куртом пришли спросить, понравились ли вам помидоры и огурцы? Папа Франца выращивает и поставляет эти овощи к школьному столу.

В ответ со всех концов не замедлило: "Вкусные!", "Побольше бы!", "Еще хотим!"

-- Поблагодарите господина Курта, -- призвал директор, приглашая отца на выход.

Еще громче и с большим энтузиазмом, от класса звучало: "Очень вкусные!!", "Побольше бы больших!!", "Все съедим!!"

ЛЮБИМЕЦ ДАМЫ

Поборов оторопь, я лихорадочно искал тигра Батыя, которого Плохиш намеревался поправить после нашего разговора в коридоре. Нашел на верхней полке -- на том месте, где я оставил своего бегемота. "Червяк" оставался неправленым. Что-то подкатило к кадыку, в прокушенной губе запульсировала кровь и заболело в паху.

Класс замер.

-- Франц, ты хочешь рассказать про своего бегемота? -- неуверенно спросила Маргарита Астафьевна, подивившись моей инициативе. -- Рассказывай.

-- Во-во, пусть расскажет. Он у него ба-а-альшой, кра-а-асивый, -- услышал я Батыя.

-- Ну же, Франц, начинай, -- совсем неуверенно требовала Маргарита Астафьевна: зоологичка почувствовала или по моему и класса поведению поняла, что здесь что-то не так.

-- И поподробнее. Возьми в руки, покажи и расскажи: что за вид, каков подвид, где водится, чем питается, как размножа-ается, -- поддержал учительницу Плохиш.

Он и Батый стояли по сторонам стеллажа в прежних позах -- с широко расставленными ногами. Только руки их теперь не были заведены назад, оба ногтями одной чистили от пластилина под ногтями другой. Один прыжок, и я ухватил Батыя за грудки. Тот как будто ждал этого: нисколько не сопротивляясь и оставаясь с широко расставленными ногами, повис в моей хватке. Руки развел в стороны и помахивал ими, как крылышками, -- в точности, как это проделывал я в хватке Изабеллы. Еще Батый, в томности закатив в потолок, зажмурил глаза и вытянул трубочкой, такие же толстые, как и у эфиопки, губы.

Класс хохотал. "Хизатуллин! Курт!" -- кричала Маргарита Астафьевна.

Я растерялся: от классного авторитета ожидал совсем иной реакции. А через мгновение что-то нашло на меня -- впился ему в губы.

Класс ахнул.

"Раз… два… три", -- отсчитывали Ленка и Глаша. "Хизатуллин! Курт!" -- в ужасе уже кричала Маргарита Астафьевна. Она в кафедре стояла на верхней ступеньке, и, казалось, теперь точно переступит балюстраду и спрыгнет вниз разнимать нас.

Ощутив под зубом соль крови Батыя, я с силой оттолкнул его от себя. Продолжая взмахивать руками, теперь в попытке удержаться на ногах, классный авторитет полетел спиной в доску. Ударился об нее головой и из-под наушника, сползшего и обнажившего безобразные шрамы, выпала сигарета. Батый мгновенно поправил наушник и еще несколько секунд оставался припечатанным к рисунку мелом "кружочек, скобка, скобка, точка, точка, запятая -- вышла рожица кривая", потом картинно оттолкнулся спиной, твердо стал на ноги и расправил плечи. Не спеша, снял пиджак, встряхнул за плечики и спинкой перед собой бросил на пол. Ступив на меловые отпечатки "кривой рожицы", слизнул с губы кровь и языком провел по золотым печаткам на пальцах собранных в кулак. Медленно и, похоже, не рисуясь, а всерьез, принял стойку боксера.

Класс еще раз ахнул.

Я, -- испугавшись, по честности сказать, -- отпрянул назад. Такого поворота событий не ожидал: драка в живую! Но скоро овладел собой. "Плевать!" -- смирился с теперь уже неизбежной потерей "парубка" и тоже принял стойку. Левую ногу оставил чуть впереди себя, а правой и всем телом подался назад. Оставив выпрямленными указательный с безымянным одной руки и указательный другой, пальцы подсобрал в кулаки, которые эффектно, с большой амплитудой в движениях, выставил перед собой. Получилось, будто из ружья (пальцы: прицел и мушка) целюсь в Батыя. Со стороны казалось, что стою я на правой ноге, а на самом деле, вес моего тела остался сосредоточенным на левой -- в этом секрет моей боевой стойки (прицел и мушка -- противовес). Обучил меня ей главный инструктор рукопашного боя воздушно-десантных войск полковник Франц Курт, мой дядя.

Класс ахнул в третий раз. Случится драка в живую, Батыю что -- у него отец владелец ресторанов в курортных городах острова, а вот Покрышкину с его отцом-фермером придется не сладко. Мои одноклассники в основном дети фермеров -- у всех с достатком весной положение немногим лучше, чем в моей семье.

Ожидание, -- Батый с нападением медлил, -- меня отрезвило и я подумал все обратить в потеху: ринется, развернусь на ноге пропустить гору мышц и жира -- пару-тройку станков сметет. Вдруг:

-- Ни с места!! -- голос Квартального у меня за спиной.

Послышалось и оборвалось хихиканье Марго -- девчонки с таким прозвищем. Она у нас в классе за юродивою, но назвать ее так никто не решался.

Я глазом не моргнул, отец уже дышал мне в ухо: "Катька натворила, еще и ты". И съездил затрещину. Я успел присесть ниже, но зря это сделал: пальцами чиркнул по затылку и завесил руку в воздухе сжатую в кулак, будто муху ловил. Но ни одного смешка, даже Марго прекратила хихикать. Вторым прыжком через всю мастерскую был господина Вандевельде, он схватил отца за руки с восклицанием: "Господин Курт, я вас па-аа-пра-ашу! -- И добавил уже тихо: -- Ты же не будешь здесь, Гена". Отец попытался вырваться, потом сник с покорным: "Ладно, Ваня… Извини". Отпущенный, он отошел в сторону, мочки его ушей горели. Я же запаниковал. Не потому, что гнева родительского испугался, а потому, что как присел в дядину стойку, остался в ней с требованием Квартального "Ни с места" и пригнулся под замах отца, так и остался в этой позе -- меня будто парализовало. Знал, что скоро пройдет (такое со мной однажды случилось во время отработки приема кун фу в спарке с дядей Францем) и, поторапливая эту минуту, старался успокоиться, расслабиться. Батый, -- тот сразу послушался Квартального, в своей стойке боксера нагнулся, поднял и отряхнул пиджак, -- подавшись назад к доске, пытался заслонить ботинком сигарету на полу. Штраф ему -- ерунда, но курильщиков господин Вандевельде к контрабандным рейсам не допускал.

Директор, отойдя от меня ближе к отцу, обратился к классу:

-- Та-ааак! Разберемся!.. Выкладывайте, что здесь у вас творится?

-- Л-лепили, -- передразнил ее директор. -- Хизатуллин и Курт позировали?

-- Да нет… Я н-не могу понять. Мы л-лепили весь первый урок, -- пыталась объясниться учительница.

-- Они дрались. В живую. -- Отец с его прямодушием и врожденной честностью сталинградского пионера не мог промолчать.

-- Ах, вы лепили, -- не слушал отца директор. -- У вас урок зоологии? Вы точно не подменяете учителя скульптуры?

-- Я д-дала задание слепить любимое млекопитающее и р-рассказать о нем.

-- Ладно. Лепили…

Директор обернулся посмотреть на друга, поморщился как от зубной боли и сорвался:

-- Почему драка в живую?! Мало разборок в "Полярнике", в школе затеваете! Франц, да стань ты по-человечески, что за каракатицу из себя изображаешь!

Призыв этот возымел действие -- я почувствовал, что могу владеть своим телом. Только "мушка" и "прицел" еще не слушались -- засунул их в карманы.

Директор (и я за ним) поднял глаза на доскплей. Какой-то гад под строчками:

написал:

-- Из-за какого такого бегемота?

-- Курт бегемота лепил, -- сообщила Маргарита Астафьевна. -- Хизатуллин, Запрудный, покажите!

Я прикусил пораненную губу, в паху заныло. Однако на просьбу учительницы Батый и Плохиш не поспешили отреагировать, Стас как-то неопределенно повел рукой в сторону стеллажа и произнес:

-- Вот.

А Салават подтвердил:

-- Ага.

-- Я не вижу никакого бегемота, -- заявил директор после беглого осмотра полок. -- Франц, где бегемот?

Конечно, не увидел: бегемота попросту нет. Как ты, Дядя Ваня, пенис (хорошо, фаллосом не торчит, и яиц в воде не видно) не увидел? Посмотрел сам на среднюю полку стеллажа, место рядом с китом пустовало! "Где?! Пропал!" Но только "мушка" и "прицел" у меня в карманах разокаменели, как заметил-таки поделку на нижней полке. Моего "бегемота" "стыдливо" закрывала пластилиновая ворона.

Плохиш и Батый принялись искать, перекладывая зачем-то фигурки с нижней полки на верхнюю.

Тем временем, директор, наверное, заметив у меня и у Батыя кровь на губах, сокрушенно, -- он, я так понял, считал, что была лишь попытка начать драку, -- спросил:

-- Уже… дрались?

-- Нет-нет! -- поспешно вступилась Маргарита Астафьевна.

-- А кровь? На губах у обоих… Франц, дрались?

-- Нет… Не успели, -- ответил и признался я.

-- Правда? -- проявил надежду директор. -- А почему кровь на губах?

Я молчал.

-- Хизатуллин, ты ответь.

Батый молчал.

"Забыл, гад, что архив-менеджер выдаст мне с какого станка писали?" -- обрадовался я идее и постарался запомнить кто из пацанов за каким станком сидит.

-- То есть, как целовались?! -- Квартальный оторопел.

|| дальше» ||