Федор А. Чернин

ПЕТЯ И БЕСС
или
СВЕТЛОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ КУРИЦЫНА

 
                              Хотелось бы верить, (увы, с трудом), 
                              Что жизнь водолаза пошлет за мной,
                              Дав направление: "мир иной"…
   

1

Прогуливаясь по Нью-Йорку в весеннее время, можно в одном из скверов наблюдать нехарактерного персонажа, отрешенно лежащего на скамеечке, отдыхающего, таким образом, более или менее без внешних воздействий, от хлопот и волнений предыдущего, или же нынешнeго, дня. Голова его прикрыта панамой, лица не видно, и мысли, по видимому, находятся далеко. Он, конечно, выпадает из контекста трудового дня, поскольку вокруг снуют яппи, вечно озабоченные, спешащие, одетые на службу, как на парад. Им невдомек, что расположившись поблизости, независимо от них, и вообще от чего бы то ни было, протекает другая, параллельная жизнь, насыщенная собственными событиями, смыслом и содержанием. Рабочий день этой личности (или же сущности), лежание на скамеечке, будет, очевидно, оплачен другими боссами, и в ненашенской твердой валюте. А какая из них более конвертируемая и надежная, пусть рассудят потомки.

Начиналась история так.

С некоторого времени Петя Курицын стал себя как-то неважно чувствовать.*** И не то, чтобы что-то конкретное его беспокоило, а скажем так, - общее понижение тонуса. Обычно в таких случаях советуют последить за диетой или заняться спортом, но Пете это казалось слишком скучно. Хотелось предпринимать быстродействующие, эффективные, радикальные меры. Барон Дельвиг в этой ситуации предлагал товарищам пойти поработать жандармами.

Нет зрелища трагикомичнее на свете, чем мужчина среднего возраста в поисках молодильного яблочка. Чего только Петя не предпринимал! Витамины-шметамины (и даже амфетамины), минералы-шминералы, тестостерон (больно кололи в… внутримышечно). И результаты были налицо, но какие-то все больше сомнительные. У него, что правда то правда, начали быстрее расти зубы, ногти и волосы на спине. Однако по более интересным, интимным функциям организма (для чего, собственно, все и предпринималось) оставалось без изменений: слабый …, жидкий …, вялый …; Короче, понятно. Так Петя решил посоветоваться со специалистом. И уже на следующий день входил в кабинет д-р Альтшуллера, называемого в простонародии Марик. Конечно, того самого (а как иначе), он на Брайтоне известен всякому любителю модной итальянской обуви нахаляву, закономерно считается лучшим терапевтом из всех. Его и порекомендовали.

*** Курицыным наш Петя был, конечно, по маме, оттуда и нехарактерное в иммиграции имя. Он был назван родителями в честь сиониста Герцля, того самого, кого встречающие ждут на перроне в песне "Семь сорок" (посвященной, если кто не знает, ожидавшемуся, но так и не состоявшемуся визиту Герцля в Одессу в 1903 г.). В 19:40 прибывал на одесский жэдэ вокзал экспресс из Петербурга (прим. автора).

Чем там д-р Альтшуллер зарекомендовал себя в других областях медицинского знания, доподлинно неизвестно никому, а что до радикальной терапии, то рекомендует он всегда один и тот же способ, а именно регулярную половую жизнь.

- Да где ж ее взять, эту самую половую, - спросил тогда Петя, - когда и обычной-то жизни практически нет?

- А это, уважаемый, каждый сам для себя решает, - загадочно отвечал доктор. - Хочешь быть красивым - поступай в гусары.

Тогда у них еще произошел некий смутный разговор, который, как впоследствие выяснилось, также сыграл определенную роль во всей этой истории:

- Какая эротическая фантазия Вам наиболее симпатична? И не стесняйтесь, я все-таки доктор, блабуду, - спросил Альтшуллер, по обыкновению, напрямик.

- Я не удивлю Вас, Марик. Наиболее симпатичная для меня фантазия, если не считать водолазных костюмов, - это желание слиться с партнершей, будучи обоим бестелесными энергетическими сущностями, в одно, и стать андрогином.

- Понятно, - поставил диагноз Альтшуллер, терапевт привычный ко многому. Тут же продиктовал рецепт:" Три полноценных коитуса еженедельно. И более, ежели посчастливится."

- С женой? - спросил Петя, несколько невпопад

- Ты что, в натуре больной, Петечка?! Ты бы еще маму вспомнил!

С тех пор неукоснительно Петя делал что доктор прописал. Он был дисциплинированным пациентом, и никогда без уважительных причин не пропускал положенные процедуры. Вот и сейчас, в накладных бороде и усах, с пейсами на резиночке, нацепив темные очки и нахлобучив на уши широкополую хассидскую шляпу, он двигается от начального пункта следования "А" (станция метро "Шибзхедбей") к совершенно секретному пункту своего назначения "В", на ходу запутывая следы, как в зловредной задачке для третьего класса школы для умственно отсталых. Оттуда же, по- видимому, и маскарадный костюм хасида.

Куда идет ходячая мечта антисемита? К чему это лицедейство с сомнительным национальным душком? На кой ляд такой уважаемый человек, как Петя Курицын, станет валять дурака, маскируясь и скрываясь от земляков и сограждан? А все дело в том, что направляется он как раз на вышеозначенные процедуры, на конспиративную квартиру девушки Любани Сабонис, с которой у Петечки реабилитационный аппойнтмент три раза в неделю. Предполагалось, вроде бы, что Любанина молодая энергeтика, при условии регулярных контактов, так или иначе передастся Пете, и тем повысит его жизненный тонус.

Любаня, юная хохлушка, получила свое оригинальное прозвище не только и не столько во славу баскетболиста Арвида Сабониса, сколько в честь высокой бутыли "Столичной" (названной так, в свою очередь, по имени рослого латышского физкультурника). Со временем кличка прилипла к Любане, даже и не по причине ее исполинского роста, скорее - из-за готовности немедленно выпивать, и за мягкий незлобливый характер ея. В описываемое время ей было года двадцать четыре Сначала-то ее звали попросту Каланча, или Шпала, но эти прозвища отражали лишь одно из любаниных качеств, а именно рост, поэтому были не вполне полноценными, поскольку остальные грани ее натуры оставляли без внимания. Наиболее же удачное прозвище должно отражать человека во всех его проявлениях. Как сказал классик, нечего прибавлять потом какие у тебя нос и губы, одной чертой обрисован ты с ног до головы! Хорошая кличка, она почище иного досье, сразу дает понять, чем ты дышишь, откуда родом, что из себя представляешь и сколько стоишь.

То же относится и к трогательной российской привычке к отчествам, и об этом писали классики. Как узнаешь, что чье-то отчество, допустим Григорьевич, и задумаешься, сразу проявятся в характеристике новые грани, припомнятся, казалось бы, случайные выражения и поступки. В этом смысле непонятно высказывание поэта Бродского по поводу "трагедии наших отчеств". Будучи Александровичем, лучше бы, что называется, о детишках подумал.

Прозвище это Любане придумал Заходер, инженер человеческих душ, читавший характеры даже незнакомых людей как с листа, и первый хозяин Любани, о котором речь еще впереди.

Петя тем временем приближался к пункту своего конечного назначения.

- Петечка, у тебя левый пейсик отклеился, - весело подьебнул его, окликнув на входе, тем скомпрометировав конспирацию, местный скандалист и фанфарон со странным для сорокалетнего мужчины прозвищем Тетя Мотя. Вот он, стоит с папироской, руки в брюки, кепочка набекрень, явно с утра под мухой, следовательно день его свободен.

Здесь необходимо пояснение. Тетя Мотя, несмотря на странное прозвище, был полноценным мужчиной и представителем чисто мужской профессии "супер" (суперинтендант). О нем, как о мужчине и суперинтенданте, также речь еще впереди. Природа этого прозвища до сих пор остается загадкой. Поэтому эти персонажи (Заходера, Любаню и Тетю Мотю) мы пока обозначим пунктиром.

- Пить надо меньше, Сатановер! - крикнул Петечка в ответ, этим окончательно дезавуировав камуфляж, потому что именно так, мы не шутим, было официальное фамилие Тети Моти, так что дeбилом и деградантом он казался только на первый взгляд, а сам был очень не прост, что также впоследствие подтвердилось. А пока утробный хохот был ему ответом на эту ремарку:

- "Меньше, Петечка, не надо. Надо больше и чаще! Для меня так, вообще, желательно не просыхать!" - куражился Тетя Мотя.

Петю такая постановка вопроса задела, поскольку и сама по себе была неуместна, и кроме того задерживала его на пути к пункту назначения. "Антисемитизм, - резюмировал он, как делал всегда, встречая нападки по своему лично адресу. И вот он уже на лестнице. Взбежал.

Взбежал-то взбежал, однако почувствовал некоторую одышку и сердцебиение (слегка, вроде бы, закололо в груди). Петя на минуту задержался на площадке, чтобы перевести дух ("Надо будет спросить у Любани граммулечку коньячку"). Позвонил. За дверью послышались легкие шаги и звонкий голосок. Любаня, по обыкновению, напевала. Кажется, что-то из "Порги и Бесс" (вроде бы "Summertime", поскольку с ближайшего воскресенья планировался переход на летнее время). Открылась дверь, пропуская Петечку в будуар. Была обычная пятница. Число то ли двенадцатое, то ли четырнадцатое, Петя точно не помнил.

Короче, ничто не предвещало беды.

Единственно, погоды стояли уж чересчур пасмурные и, одновременно, душные для этого времени года, вот у Пети в груди-то и защемило. В такие дни, по статистике, количество вызовов "неотложки" для нью-йоркских сердечников повышается в десять раз. Влажность достигла-таки ста процентов, и в воздухе теперь плавала липкая хмарь, не то туман, не то смог, не то что-то еще отвратительное в этом же роде. На дворе был апрель 2001 г., - греки, римляне и иудеи постились в предпраздничную неделю. А природа, будто специально решила испортить верующим празднование Светлой Пасхи.***

Зайдя в помещение и затворив за собою дверь, Петя снял шляпу и кашне, отвязал злополучные пейсы, отряхнул пыль с лапсердака и скромно присел в уголке, бросая на хозяйку плотоядные взгляды, пока последняя прихорашивалась перед зеркалом. В брюках у него располагался чистый перец, - огонь!

*** Действительно редкий случай, когда у католиков, православных и иудеев праздник Пасхи отмечался в одну неделю, то есть совпало, что называется, одно к одному. (прим. автора)

Но, как известно, имидж - ничто, жажда - все. Поэтому, предварительно выпив чаю (коньячка у Любани не оказалось), Петя сблочил камуфляж, ботинки, носки и белье, повесил лапсердак на гвозде и, покалякав для приличия с хозяйкою дома, он, подлец, проигнорировав прелюдию, предварительные ласки, раздел догола Любаню, разделся сам, и перешел, собственно, к процедуре, расположив Сабониса на боку, пристроился рядышком на диванчике, после чего задышал, заерзал, заколыхался волною и пеной. "И все заверте…" - как, помнится, писал один незадачливый графоман от клубнички.

……………………(эротическая сцена, похереная цензурой)……………………

Их либе ясность. Я. Их либе точность. Их бин просить не видеть здесь порочность. Ви намекайт, что он любиль цветочниц? Их понимайт, что даст ист ганце срочность. Напрасно! Не помогла и цитата из классика. Эту сцену, как впрочем и следующие, похерила напрочь цензура. Поэтому, пока они там занимаются, мы, читатель, выдержим целомудренную паузу.

Так вот, Сабонис исполняла на высшем уровне. Сейчас для Пети Вселенная целиком сосредоточилась у нее в животе. Именно поэтому к Любане, а не к кому-то другому, выписал направление д-р Альтшуллер, специалист. Д-р Альтшуллер знал что делал. Известно, что восточные владыки древности, вампиры до молодой энергетики (а в некоторых республиках Средней Азии это практикуется до сих пор), для повышения продолжительности активной жизни докатывались и вовсе до безобразия, приказывая класть с собою в постель девочек, не достигших пубертанного возраста, иногда мальчиков, а, бывало, даже кошечек и собачек. Петя, помнится, лично знал одного татарина, учителя русской литературы, который, запутавшись в половом вопросе, некоторое время сожительствовал с фотопортретом писателя Солоухина. Помогало ли это восточным владыкам древности и настоящего, или просто имел место эффект плацебо, мы, впрочем, сейчас затрудняемся утверждать.

Альтшуллер, как было сказано, на Брайтоне известен каждому порядочному любителю итальянской обуви, и считается личностью достопримечательной, почти легендарной. Не будучи дипломированным терапевтом, тем более геронтологом, он вообще от всех болезней рекомендует одно средство, ибо еще древние говорили, что большинство недугов и нервных расстройств, маний, фобий, и вообще в мире разнообразных трагедий и бед происходят от хронического недоеба. Портит человека, как и в случае с деньгами, не собственно разврат, а скорее его отсутствие. В окружающем мире мы видим этому сколько угодно примеров.

Потому что с другими способами, мягко говоря, не совсем еще все ясно. Сначала нам говорили, что надо меньше кушать, и тогда можно быть здоровеньким до каких-то невообразимо преклонных лет. Теперь говорят, что не нужно выпивать, курить, ухаживать за красивыми девушками, а только упорно трудиться, этим зарабатывая себе светлое будущее. Таким образом складывается парадокс: нафиг тогда нужна эта самая жизнь? Не говоря о том, что если сигарета укорачивает жизнь на восемь минут, то ежедневная работа, как известно, отнимает у единственной и неповторимой нашей жизни восемь часов каждый Божий день!

Обидно, вообще, что наиболее приятные вещи в нашей жизни либо аморальны, либо незаконны, либо от них с течением времени как-то дико толстеешь. Не говоря о том, что девяносто процентов жизни уходит на то, чтобы ее поддерживать, т.е. зарабатывать деньги на корм и кров, потом этот корм покупать и кушать, а потом переваривать, лежа на диване, уставившись в телевизор. И только десять процентов выпадает, собственно, на жизнь. Такой распорядок, конечно, придумали коммунисты, фашисты, домовладельцы и работодатели (исконные злейшие враги человечества), чтобы мы в жизни вообще не имели кайфа, но зато каждый день бодренько вставали на работу, с оптимизмом глядя в завтрашний день, в ожидании пятницы и получки-пейчека, (когда можно будет выйти слегка "поджечь" и забыть о работе до понедельника), и думали, что именно в этом заключается жизнь? Впрочем, мы заболтались. Об этих предметах мы могли бы много нанести-наплести разных баек. Важнее проследить, что присходит с Петечкой Курицыным, остальное лишь опосредованно.

С блондинкой бешеной, простертой на постели, - как , помнится, рекомендовал Бодлер, …

…………(Продолжение эротической сцены, похеренной цензурой)…………

…………………………………………………………………….…………………….……………!

………..………………………………..………………………………………………………….…!!

……..………………………………….………………………………………………………….…!!!

И вот знакомое, да что там, - любимое чувство заклекотало где-то внизу живота, и Петя стал медленно взбираться, что называется, на гребень сладострастия, чтобы через минуту покатиться, как на саночках в детстве, - с ледяной горки вниз, с горки вниз, с горки вниз…

И … испустил преждевременно…

Всполохом озарился умозрительный горизонт. Петя зажмурился и затих. Замерла и Сабонис, знавшая за Петей такую повадку, затихнуть и не шевелиться некоторое время после соития, слегка похрюкивая из под одеяла. Итак, хрюкнув по своему обыкновению, и даже немного забулькав, как кит, Петя с удовольствием уплыл в параллельное измерение.

2

Что-что, а на этот раз Петечка, кажется, перестарался. Поплавав в параллельном измерении и раскрыв глаза, он обнаружил, что вместо того чтобы тихо лежать в обьятиях своей непритязательной подружки, парит под потолком, с высоты обозревая происходящее ниже. А ниже происходит буквально следующее: Любаня лежит, разбросав живописные бедра, выгодно контрастирующие с обстановкой ее скромного жилища, и в ус не дует. Рядом с нею при этом находится незнакомый мужчина, но пока он лежит лицом в подушку, Петя не может разобрать лица. Он закрыл и снова открыл глаза, слегка потряс головой. Попробовал ущипнуть себя и не смог, попадая всякий раз мимо плоти. Потом вроде бы и попал в плоть, но щипка, тем не менее, не ощутил. Так и продолжал парить, невесом и сконфужен.

Еще немного повисев чтобы собраться с мыслями, Петя, что называется, подгреб по воздуху рукой и спустился чуть ниже, желая коснуться любаниного плеча, но не смог, она оказалась в недосягаемости его осязания. Курицын понял, что заплыл слишком далеко, но спасателей не было на этом пляже, для того, чтобы оказать ему необходимую в его положении помощь. В душу гадкою жабою закралось поганое - что-то неладно!

Неладно! Однако, давайте, читатель, для начала определимся в понятиях. Явления нашей жизни так относительны, что и не разберешь порой, где плохо, где хорошо, не говоря уже о том, в какой степени. Как сказал бы в этом случае д-р Альтшуллер, "сплошная непонятка, и категории все размыты". Взять хотя бы эту ситуацию. Кондратий, посетивший нестарого еще интеллигентного человека на вершине эктаза. Что же в этом, скажете вы, положительного?

Однако бывают, что называется, разные мнения. Потому что это только с точки зрения жен и гражданских сожительниц нехорошо, - потеря кормильца и т.д., особенно если это произошло с тобой в присутствии постороннего женского человека. А с другой стороны, уважаемые мужские товарищи, о таком исходе можно ведь только мечтать! Сколько сразу списывается разнообразных обязанностей и обязательств! Без бреда, без стыда, без рези в животе, - так, кажется, сказал поэт… В памяти поколений ты вечно останешься молодым. Потомки смотрят на твои фотокарточки, а ты задорный, с развевающейся шевелюрой, вмеру поддатый, в окружении добрых друзей и легкомысленных девушек. Близкие родственники, конечно, сожалеют о безвременной гибели, не понимая, что это-то как раз и были лучшие часы твоей жизни, час без горя! А печаль, сопровождающая зрелое знание, сплин и кризис среднего возраста неведомы тебе. И поэтому ты - счастливый! А менее удачливые из нас тебе могут только позавидовать, какой тебе судьбой предоставился случай.

Мы все в белом, удалые, с шашлыком и хрусталем,
И прелестницы младые нам поют. И мы поем!

Короче, понятно. Какая наступает тут свобода и благодать! Счастлив тот, кого смерть застала за этим занятием, как сказал один мудрец, правда по другому поводу. И действительно, боли или дискомфорта Петечка не ощутил никакого. Переход в параллельное измерение произошел преждевременный и непроизвольный, как и самый оргазм его, поэтому обошлось без мучительного сознания неотвратимого, характерных самокопаний, моральных и физических мук. Жизнь не пронеслась перед его глазами ускоренным кинофильмом, как это описано в эзотерической литературе. Трансформация совершилась легко и естественно. Реальность словно бы пукнула Петечкой, и легким газком он переместился в иную (как он позднее определил), "ипостась". Только и осталось что легкое недоумение, и не более того.

Вот и вышел гражданин, достающий из штанин. Шел Петечка, шел, да весь вышел.

Самое удивительное, что внизу, на материальном плане, в обьятиях Любани Сабонис по-прежнему находился другой (хотя и тот же самый) Петя, с жизнерадостным выражением лица, хотя и лежал уткнувшись в подушку. Природа такого раздвоения озадачила Петечку.

Любаня, тем временем, подождала ровно столько, сколько обычно требовалось Пете для восстановления человеческого самосознания после разрядки чувств, и легонько потрепала материального Курицына по щеке. Лежащий рядом человек никак не отреагировал. Плавающий под потолком Петя также не ощутил ничего. Любаня чуть более настойчиво потрясла материального Петю. Никакой реакции. "Петечка? Ю окей?". По-прежнему, нет ответа. Любаня в недоумении. Но вот, наконец, догадалась пощупать пульс.

Ой-ой-ой-ой!!! - еще через десять секунд в полный голос заверещала Любаня.

И тут, ко всему прочему… Это бывает, если девушку неожиданно напугать. Ничего не попишешь, когда есть такое свойство у женского организма: в случае опасности сжиматься и закрываться, преграждая все входы и выходы… Вот и сейчас внутри у Любани что-то переклинило, щелкнуло, и разьять соединявший ее и Петечку узел уже не представлялось возможным. Что делать? Делать что? Делать было особенно нечего. Поэтому Любаня сделала последнее, что остается порядочной девушке в безвыходной ситуации. Она затосковала.

Находясь в тоске, Любаня припомнила, что такой же, примерно, случай произошел на фабрике "Красная Трикотажница", где она в свое время проходила производственный практикум, и была свидетельницей подобного же курьеза. Тогда к бригадирше волочильно-мотального цеха, в жестяную коробочку-офис, зашел известный ловелас и охальник, в рабочее время - наладчик волочильно-мотальных станков Калистратов. Проходивший тем временем мимо, приятель Калистратова, и, конечно, его алтер-эго, электромонтер Алеха Шабанов, то ли шалости ради, то ли из ревности, неизвестно, саданул со всей силы им в звонкую стенку киянкой. Как выяснилось, в самый неподходящий момент. Весь коллектив волочильно-мотального цеха тогда, понятно, замечательно повеселился.

Любаня хоть и повидала на свете всякого, и девушка была, что называется, опытная, все же не привыкла, чтобы на ней вот так умирали живые люди, еще полчаса назад такие ебкие и шустренькие. "Сказочное свинство," - резюмировала она, в критические моменты выражаясь обычно цитатами из мультфильмов, и несколько успокоилась, стала думать, как быть.

Через минуту Петечка наблюдал с высоты своего парения, как выражающаяся нехорошими словами Любаня, пытается правдами и неправдами отцепить от себя его, по видимому, невероятно отяжелевшее тело. Но не тут-то было Оставалось одно: ползти к телефону и звать на помощь передовую американскую медицину. Вот ведь, действительно, нештатная ситуация! Еще через полчаса петино материальное тело, вместе со злым Сабонисом (что, повторяем, для нее нехарактерно, но от такого как не озвереть) грузят на носилки, укрывши во избежание позорища простыней и засовывают в карету скорой помощи. "Ваш муж был религиозен? - пожилая, интеллигентного вида негритянка-фельдшер кивает на лежащие на стуле шляпу и пейсы (все, что осталось от Петечки). Сабонис шепотом матерится. "Это молитва на иврите, - догадывается пожилая интеллигентная негритянка. - Вдова безутешна…"

А народу - сеанс! Жильцы дома почти поголовно на вэлфере, поэтому днем все дома и радостно повысыпывали во двор. Хихикает пьяненький Тетя Мотя, сразу, конечно, прикинувший что к чему. И черные здоровенные санитары смеются и на ходу носилки роняют. Один из них просит у лежащей под простыней Любани телефончик. "Как Вас зовут?" - спрашивает белозубый негр-здоровяга-весельчак. "Катя зелени", - отвечает Сабонис, думая о другом. "Вери найс ту мит ю, Катья", - отвечает санитар, в кутерьме мало вдаваясь в любашины обстоятельства, и вспоминая шестимесячный профессиональный курс по дальнейшей ассоциации с мазью Зеленина. Но вот захлопнулись дверцы, авто забрало вбок и развернулось в ворота, взревела сирена, и они понеслись! Петечка помчался за всеми следом. Процесс перемещения в пространстве оказался даже приятным: встречный ветерок обдувал прохладой, с залива пахло свежею рыбой, а дальше, с океана, - особым запахом большой воды. Вдалеке проплыли башни и шпили здания Имперского Штата, и "Близнецов" Мирового Торгового центра (тогда еще целехоньких). Грустно торчал за Ист-Ривер, в Квинсе, одинокий параллелепипед с надписью "Ситибанк" (с ним никто из небоскребов Манхэттана не дружил, потому что он был диковатого вида и располагался в непрестижном районе).

Перенесясь вместе со всеми в больничку, Петя теперь уже наблюдал, как Любане делают специальный укол в модную ляжку, и она, наконец, расслабляется, с глубоким выдохом, освобождается от перемкнувшегося соединительного узла, спускает красивые ноги на пол, просит принести одежду и сигарету. Она уже улыбается, влага на ее лице просохла. Паталогоанатом протягивает сигареты и строит глазки. Отделенного мертвого мужчину (материального Петечку) кладут на оцинкованную поверхность, и теперь уже прозекторы радуются, настолько его довольная физиономия и неподдающееся уговорам вертикальное либидо производят бодрое, жизнеутверждающее впечатление. До утра его решают оставить как есть, не препарируя и не спуская кровь, пусть и коллеги приколятся.

Как известно, хорошо то, что хорошо кончается. Все довольны разрешением ситуации, и более всего Петечка, который светло и радостно улыбается, хотя это и довольно дико в его положении, наблюдая собственные и подружки пренеприличнейшие метаморфозы. Любаню отпускают домой, а материального Петю помещают пока в холодильничек, привязав за щиколотку опознавательную бирочку с номерком. Доктора сняли маски и теперь моют руки, перекидываясь фривольными шуточками с персоналом, что вот ведь какие еще, порой, случаются в жизни трагикомические ситуации. И ни у кого, вроде бы, нету повода для печали.

* * *

Однако, кое у кого повод для печали все-таки есть.

При Пете нашлись какие-то документы, было быстро установлено где он (временно) проживал, и из госпиталя отрядили за родственниками гонца, специально обученного мальчугана. Казачок был на ногу резв, и указанный адрес нашел без труда.

Дальше понятно. Вызванная на опознание петина жена Анфиска отказывается признавать Петечку своим мужем. Во-первых позорище, а главным образом из-за пресловутого либида, по-прежнему нахально, как мачта пиратского брига, и победоносно, как пролетарская революция, маячащего из-под простыни. Кто-кто, а она-то, как раз, его уже давно не наблюдала в возвышенном состоянии. Из деликатности, и сохраняя врачебную тайну, доктора пока не раскрывают обстоятельств петиной персональной трагедии. А пока они что-то там мямлят, Анфиска ищет повода для упреков и подозрений.

- Кто здесь главный? - спрашивает она ледяным голосом, готовая учинить тут сцену по полной программе. - Я хочу заявить претензии в письменной форме!

Происходит пауза и шухер среди персонала. Посылают за главврачом Раппопортом, пусть отдувается, а мы свое дело сделали, кого надо выписали, кого надо в холодильничек уложили.

- Покойного я не имел удовольствия знать лично, - так высказывается Раппопорт, который, конечно, тоже из наших, однако разговаривать с Анфиской на всякий случай предпочитает по-английски, подчеркивая официальность ситуации, в которой были бы неуместны хватания за грудки. Однако без хватания обойтись не удается, так как потеря кормильца и прочее, о чем смотри выше. Да и Анфиске палец в рот не клади, она девушка упорная, свои права знает, поэтому формулирует без запинки:

- Тогда обьясните, доктор, с какой стати гиперемия периферического отростка?

Создается немая сцена, Раппопорт уходит в глухую несознанку, лепечет что да, действительно, редкий случай внутреннего кровоизлияния, достойный описания в научной литературе, выражает готовность в самое ближайшее время сесть писать по этому поводу диссертацию. Но Анфиску не устраивают туманные обьяснения:

- Ты что, эксулап мамин, коновал, тут мне втираешь? Говори, лепила, этакий- разэтакий, почему у него стоит?!?! ( Тягостное молчание в ответ).

Короче - ушла, хлопнув дверью, что и понятно.

3

А с Петечкой, тем временем, происходили следующие метаморфозы.

Находясь все это время под потолком и наблюдая череду вышеописанных сцен, он, наконец, осознал себя бестелесной энергетической сущностью, хотя по привычке продолжал сохранять внешний облик и даже ощутил некоторый позыв к мочеиспусканию, что напоминало о его теперь уже, впрочем, рудиментарном отношении к сущности материальной, телесной. Кроме этого, Петя заметил, что может перемещаться в пространстве со скоростью мысли, и решил заглянуть домой, посмотреть, что там делается в его отсутствие. Без затруднений проникув в квартиру (влетев в закрытое окно, хотя мог бы при желании пройти сквозь стену), он завис под потолком и занял наиболее выгодную наблюдательную позицию,.

На хате, тем временем, происходит шухер и шмон, царит радостное оживление. Тут определяется дальнейшая судьба оставшихся от Пети трофеев. "Его котлы уже примерил шурин, и стрелки переводит втихоря…" Приглашены портной Тамаркин и сапожник дядя Боря Зловунов. Им сегодня будет работы!

По размышлению, на семейном совете скандал было решено загасить. Что толку, Петечку ведь не вернешь, а так даже лучше, похороны ему, кобелине, будут по первому разряду (покойный был непоследним человеком в нью-йоркской русскоязычной общине и в последнее время неплохо зарабатывал), а Анфиска еще достаточно молода, чтобы, скажем, выйти замуж за генерала. Дальнейший ход ее мыслей мы, так и быть, оставим без комментариев.

Итак, в наследство от Петечки осталось много носильных вещей, хорошей обуви и элегантных аксессуаров. Вот, к примеру, пиджак от Армани, - зеленый, любимый. Вот галстуки "Бруно Мали", наоборот, купленные ему насильно, если не сказать вопреки, поскольку при жизни Петя не любил и не носил галстуков, на его же, впрочем, деньги, явно в рассчете на то, что рано или поздно достанутся шуриньям. Хищные родственники оживленно обсуждают положительные качества осиротевших сорочек, клифтов и ботинок. Тамаркин, с энтузиазмом, где растачивает, где ушивает. И дядя Боря навостряет сапожное шило.

Ботиночки построены в ряд, их можно осмотреть и примерить, только одна пара, из белой лайковой кожи, отставлена в сторону. Анфиска отмечает в списочке дел, что и их надо бы вовремя снять, зачем добру пропадать. И костюмчик можно поскромнее, и так полежит, небось не замерзнет, изменщик. Додонжуанился.

Анфиска, а ей очень идет черное, если оно от Версаче ("В человеке все должно быть Версаче", вспоминается расхожая мудрость***), так вот, Анфиска, в трауре, препирается по телефону с банковским служащим, в том смысле, что все, оставшееся после Петечки по закону полагается ей. Предьявляет, стало быть, рекламацию.

- Принесите свидетельство о кончине, - банковский служащий еще не понял с кем имеет дело, и наивно думает, что сможет сохранить пресловутую тайну вкладов.

- Тогда позовите Вашего супервайзера, - несмотря на приятные хлопоты, Анфиска, это известно, доведет до слез кого угодно.

После определенного препирательства выясняется, что у Пети да, действительно, имелся некоторый отдельный банковский счет, о существовании которого Анфиска, впрочем,и раньше догадывалась. Мало того, оказывается, именно с этого счета Петя не далее как сегодня утром, зачем-то снял сотню долларов. Впрочем, теперь-то уже более или менее понятно зачем. Как было вышесказано, Анфиска еще сравнительно молода, тем более статус вдовы, а не какой-нибудь разведенки, не исключает в дальнейшем знакомства с состоявшимся человеком. Да и походы на родную могилку, где то и дело встречаешь разнообразных вдовцов, а в каком они звании, так на это у Анфиски глаз наметан, именно для различия чинов и рангов, не только у военных, но и у цивильных людей существуют знаки статусмого различия: обувь, часы, ювелирка. Поэтому она идет договариваться, чтобы обустроить Петю на престижном кладбище. В этом смысле, она не тратится на него, а вкладывает в собственное будущее. Как поется в песне, это нужно не мертвым, это нужно живым.****

Тем временем между шуриньями вспыхивает перепалка из-за того, кому достанется петин "Мерсюк". Слово за слово, перешли на личности. Сцепились, что называется, не на шутку Сема, Нема и Зяма, три анфискиных брата. Аргументы, по мнению Пети, наблюдавшего из-под потолка, приводились довольно абсурдные: спорили о том, кто и сколько разнообразных свиней подсунул ему при жизни. Смотреть на это Пете было невыносимо смешно. Но и обидно, потому что сам всегда шел по жизни как белый слон, не замечая козней под ногами и прощал, обьясняя поступки окружающих не злобностью, а незрелостью блядских душ. Не замечал Петечка ни внутрисемейных заговоров, ни бурления вокруг, да и не интересовался. А когда заговоры по идиотизму участников расползались и выплывали наружу, не искал и не требовал мести, потому что склонен был прощать всех и вся, не веря в подлость людей.

А теперь и вовсе, земное, суетное, сансаррическое, отлипало, отслаивалось, отлетало от Петечки, ему становилось все легче и радостнее на душе: не так уж плохо оказалось ему пребывание в этом новом качестве, "ипостаси". Непривычно, но в целом неплохо. И он, все более просветляющийся, парил под потолком, сам невидим, но все видел и слышал

*** Вообще, в смысле высокой моды Анфиска особо не дескриминировала: любила Дольче-Кабана, Гуччи, малого Калвина (Кляйна), и даже неизменно лохматого Ямамото.

****Сам-то Петечка мечтал, чтобы его похоронили на кладбище в Комарово, неподалеку от классиков и памятника герою-полярнику, на могиле которого, вместо стандартного памятника скульптор изваял в мраморе и поставил большого скорбящего пингвина (прим. автора).

Голоса, как и раньше, Петечка подавать не решался. Да если бы и услышали они его, за кончину при столь щекотливих обстоятельствах, в присутствие постороннего женского человека, ему от шуриньев-то могло бы попасть и по астральному телу, они были отчаянные трансильванцы, так как родом происходили из города Черновцы. В жизни Петя их не столько побаивался, сколько опасался, предпочитал по возможности избегать, а тут и подавно.

Я на лодке плаваю, со своею Клавою,
А причалить не могу, - муж ее на берегу…

Далее, по скользящей ассоциации вспомнилось, как бабушка, царство ей небесное, отпуская его летом на озеро, говорила, что, мол, если утонешь, - лучше домой не приходи. Петя, кстати, как ни терпел, по концовке все-таки обмочился, поскольку позывы физического тела еще некоторое время оставались с ним, несмотря на бестелесную сущность, как у сбитого летчика еще долго болят уже не существующие в природе конечности. Впрочем, и то, что он, фигурально говоря, "обмочился", было также обьективно недоказуемо (хотя субьективно ему полегчало), ибо на тонком плане, где он теперь находился, понятие жидкости, как нечто противоположное твердости, не существовало, также как и понятие твердости, как нечто противоположное жидкости.

* * *

Тем временем Любаня Сабонис вернулась домой из больнички в недоумении, не переставая размышлять о превратностях жизни в целом, и конкретно о превратностях своей личной судьбы. В дверях, впрочем, ее уже поджидал участковый, что доказывало, что превратности судьбы не окончились, а, похоже, только начинаются. Не представляясь, опер сказал, что осведомлен о роде занятий Любани (спасибо, конечно, Тете Моте, сукиноту и стукачу, зря что ли денежно поздравляла с праздниками и устраивала "субботники"?!) и пришел он поговорить о мотивах, побудивших ее, уроженку города Волховстрой, года рождения тысяча девятьсот семьдесят шестого, пребывающую в стране нелегально, ухайдакать непоследнего человека в русскоязычной общине Пита Курица, в прошлом жертву антисемитизма и беженца, ныне преуспевающего бизнесмена и налогоплатильщика.

- Клофелин?

Сабонис, как девушка опытная, сразу прикинула что ей шьют и задрожала мелким бесом, засучила ногами. Тем более, что иммиграционная ситуация, действительно, сомнительная, на адвоката денег нет, и вообще у нее другие планы.

Участковый, надо отдать ему должное, конечно, Любаню просто на пушку брал, отрабатывая зарплату, исполнял профессиональную процедуру. *** Так как Петечку посетил Кондратий чистой воды, с этим все было ясно уже, в дело легло офоциальное медицинское заключение, подписанное Раппопортом. А клофелином Любаня практически никогда и не злоупотребляла. Банальный какой-нибудь хипес, без применения ядов и технических средств, - что было, то было. В провинциальных русских городах у некоторых девушек опыт по этой части образуется одновременно с развитием вторичных половых признаков. Но подвергать опасности конкретную человеческую жизнь - было не по-христиански. Эту байду Любаня хотя и не смогла бы самостоятельно сформулировать, но подсознательно ощущала всегда.

*** Лучший способ опроса свидетелей, как известно, - намекнуть, что они легко могут перейти в разряд подозреваемых, и что, вообще, эти категории взаимозаменяемы.

Опер поглумился еще немного, скорее всего уже не по служебной обязанности. Иммиграционная ситуация Любани лежала, что называется, за пределами его юрисдикции, да и сам этот визит был, по большому счету проформой. Просто хорошо ему было посидеть в гостях у обалденной девахи, (а Любаня как раз и была такой, если вы еще не догадались) и ощутить полную над нею свою паскудную власть. А может просто попить кофейку, потому что он все не уходил и с удовольствием стрелял у Любани сигаретки, несмотря на то, что был при исполнении, да и зарабатывал наверняка поболее. А скорее всего, просто не хотелось ему возвращаться в отделение на дежурство, где коллеги маялись от скуки сейчас, мутно матерились, слушали по радио соревнования по бейсболу (любимое американское занятие), короче, возвращаться туда не хотелось, что и понятно.

Менты, вообще, неизменно симпатизировали Любане, и поэтому постоянно ее арестовывали за разные несущественные провинности, впрочем достаточно быстро отпускали. Для них это был, по видимому, профессиональный способ ухаживания, для Любани же источник постоянных мук и недоумения. Неоправданно подозревая, что такая девушка им в жизни, ни при каких условиях, принадлежать не может (Любаня-то, как раз, любила мужчин в униформе, ее первым любовником, в возрасте тринадцати лет, был районный прокурор, и его синие лычки надолго определили ее пристрастия и фантазии). Так вот, ошибочно полагая, что взаимной симпатии нет и не может возникнуть, они таким образом самоутверждались, что ли?

Кроме того, Любаня была человеком нового поколения, и то, что происходило с ее физическим телом, по большому счету, не имело отношения к ее бессмертной душе. Так она, во всяком случае, подсознательно полагала, и вела себя соответственно. Впрочем, в этой ситуации, в соответствие с законом отрицания отрицания, она не позволяла себе расслабиться и полюбить конкретного мента, хотя бы и чисто теоретически, несмотря на лычки, униформу и красивую фуражку.

Наконец участковый ушел, и Любаня несколько успокоилась. Конечно, хорошо было бы перетереть ситуацию с каким-нибудь серьезным знающим человеком, желательно юристом. Но из всех серьезных людей, с которыми Любаня была знакома (в основном прелюбодеи) юрист был только один, да и тот, если честно признаться, - "швайстер", то есть без законченного специального образования. К тому же он сейчас выпал из ее кругозора, поскольку пребывал в федеральном крытом учреждении, потому как обманывал, сукоедина, клиентов, которые его, впрочем, и слили, положив с прибором на презумпцию невиновности и прочий туман, напускаемый для солидности аферистами. Лекс, конечно, дура, но сед лекс.

Он, правда, иногда звонил ей оттуда, но чувствовалось, что задавая самые невинные вопросы о жизни, он на том конце провода занимается онанизмом. Любане это было неприятно, и она прекратила со швайстером отношения. Так что с серьезным, знающим человеком посоветоваться возможности не было.

Оставался Заходер, инженер человеческих душ и первый хозяин Любани Он, хотя и не заканчивал юридических факультетов, жизнь просекал во всех ее проявлениях, и мог (это уже упоминалось), читать характеры даже и незнакомых ему людей как с листа. Любаня присела к телефону и принялась названивать Заходеру.

4

Однако, оторвавшись, надо кататься, а повесившись - честно болтаться. Поэтому, покантовавшись некоторое время в виде бестелесной энергетической сущности вокруг дома и по ближайшим окрестностям, как в свое время Дух Божий над водами, Петя понял (а точнее - осознал), что кто-то или что-то его настойчиво куда-то зовет или манит. Сообразив, что, действительно, проводит время несколько нехарактерно для новопреставившегося, он поспешил туда, откуда, как ему казалось, происходилo влечение, - в одно из дополнительных измерений, ставших для него доступными с переходом в нынешнюю "ипостась".

Перед ним открылся туннель, кишка сквозь время и поперек всех и всяческих измерений, и свет в конце туннеля, своим сиянием ослепивший Петечку не на шутку. Будучи (при жизни) человеком стоическим, он и тут внутренне высказался в том духе, что свет в конце туннеля - это скорее всего прожектор надвигающегося на вас паровоза.

И, как сказал перед смертью Рабле, отправился в "Великое Может Быть". Интересно, что все происходившее не было для него неожиданностью. Петечка и раньше был почти что уверен в существовании "жизни после жизни". Хотя бы потому, что просто так исчезнуть, почить, уснуть без продолжения банкета, унести с собой в небытие всю сокровищницу, совокупность своих проявлений, - эмоций, знаний и опыта, было бы крайне несправедливо. А Петя, несмотря ни на что, все же верил в торжество справедливости, однажды и окончательно сформулировав для себя все это, метафизическое, на том уровне, что "Боженька не фраер", все видит и, таки, делает соответствующие выводы, верил, что все на свете происходит со смыслом, хотя жизнь ему чаще показывала, что дело обстоит совершенно иначе.

И еще он знал, что каждому воздастся по вере его, хотя и это утверждение некорректно, потому что тому или тем, кто все это регулирует и направляет потоки, конечно, наплевать, веришь ли ты в то, что обьективно имеет место, или же нет. ."Идут славянофилы и негилисты. У тех и других ногти нечисты. Одни говорят, что тот, кто умрет, весь превращается в кислород", - двигаясь по направлению к свету, Петечка повторял любимую детскую считалку.

Приблизившись, он увидел некоторую очередь или даже толпу. Здесь находились недавно отдавшие Богу душу. На периферии столпотворения, как и полагается, помещался народ по большей части простецкий, о ком говорят, согласно известной классификации, - "Василий склеил ласты", "дядя Федя сьел медведя" или "Николай поставил сандальи в угол", - почти что без сожаления. Однако и в этой публике, при ближайшем рассмотрении, определилась некоторая градация, и не со всеми тут обходились одинаково вежливо. Несмотря на то, что переход в мир иной, как предполагается, уравнивает всех, так это, опять-таки, только в глазах временнно живых. Тут находились и те, которые, несомненно, и в жизни были, и оставались несколько равнее других. Так и в нашем измерении, одних постоянно гоняют уборщицы, приказывают поднимать ноги, якобы для того, чтобы протереть под стулом, а на самом деле, конечно, чтобы обидеть, унизить, растоптать (одна из петечкиных параноидальных идей). Уборщицы, это известно, как никто умеют определять степень важности граждан по одним им понятным приметам, во всяком случае не было ни одного случая, чтобы уборщица ошибалась. С другими же, наоборот, персонал их традиционно не беспокоит.

Этих, солидных, согласно той же классификации "преставившихся по ранжиру", встречал некто пожилой и представительный, с седоватыми крыльями, которого прибывающие солидняки называли "Мишаней". Иногда выходил, по видимому, его подручный, потому что был моложе, Гаврила, зычным голосом зачитывал списки. Кого-то выводили откуда-то и ставили рядом с растением фикус, произраставшим в кадушке в углу. Через некоторое время за ними приходили, очевидно, сопровождающие, уводили дальше по небесным инстанциям. Солидняки вели себя так, как будто разбирались в здешних порядках, и вообще тут неоднократно бывали, типа им все по плечу, а остальное по барабану. Мишаня препровождал таких в специальное и обширное, по-видимому помещение, находившееся за дверями с надписью "VIP" , то есть "Вери Импортант Персон". Не обходилось без курьезов. Иногда Мишаня подходил к какому-нибудь невзрачному мужичонке, приветствовал полупоклоном, предлагал пройти в помещение VIP. Но те отказывались, говоря, что связь с народом и общая судьба для них важнее почестей и привелегий. Это были закоренелые идеалисты и известные в человеческом мире правозащитники.

Как во всяком столпотворении, Петя через некоторое время увидел знакомых, и стал пробираться к ним поближе. Известный аферист и пижон Арик Пицункер (незадолго до этого их познакомил Альтшуллер) пожал ему руку и многозначительно заглянул в глаза. Тут же ошивался известный русскому зарубежью праздношатайка-мишугин, брайтонский дурачок по фамилиии или кличке Собакин. С ним Петя был незнаком, просто Собакин всем на Брайтоне так примелькался, что был как бы свой, и многие (в том числе и Петечка) бывая на Бордвоке и выходя из русского ресторана, кивали ему, как знакомому, и давали мелочь. Собакин не имел своего жилища и к вечеру купив на собранное подаяние какого-нибудь крепленого пойла, в любое время года ложился спать в прибрежном скверу или просто на пляже. И до поры до времени Бог к нему был, что называется, снисходителен.

Тут же стояли на руках два брата-акробата, знаменитые вольтижи, в прошлом году отставшие от московского церка, гастролировавшего по Америке. Потом, Петя знал, они работали в Cirque De Solei. Оба были из Питера и, поскольку, по роду профессии работали дуэтом, выбрали и соответствующие псевдонимы, Большой Невкин и Малый Невкин, хотя братьями не были, и в миру носили разные фамилии. Причем Малый Невкин был старше и физичшски значительно крупнее Большого. Природа этого противоречия в свое время сильно беспокоила Петечку.

Неподалеку толпились братки Пендерецкой бригады, которая давеча, точнее намедни, практически в полном составе угодила под разборку с превосходящими силами противника. Братки выделялись в толпе благодаря аккуратным дырочкам от контрольного поцелуя в лоб, однако держались чинно, соответственно ситуации.

Пока ждали, разговорились. Пицункер утверждал, что попал сюда по ошибке. По его словам, он инсценировал собственную смерть, чтобы получить кругленькую сумму по страховому полису, и под новым именем поселиться где-нибудь в Южной Америке, в одной из стран, с которой у США не подписано договора об экстрадиции. Однако в последний момент его подставили. У мадам Пицункер, как выяснилось, были собственные планы на то, как использовать пицункеровские страховые зузы, и Арик в эти планы, очевидно, не вписывался. Рассказывая о своей моральной, физической и финансовой гибели, Пицункер кипятился, обещая виновных жестоко покарать: "Пропадлинам скоро чехты придут по сонникам!" Он, очевидно, намеревался присниться "пропадлинам" в страшном сне.

Собакин. История его гибели была столь же нелепа, как, собственно, и вся его жизнь. Однажды вечером он, по обыкновению, уснул на скамеечке, и был тихо прирезан группой чернокожих подростков, проникающих на Брайтон под покровом ночи, что называется, из озорства, если не сказать - из любопытства. Но Бог и в смерти был милосерден к Собакину: тот даже и не проснулся, перенесясь в мир иной вместе со своими незамысловатыми снами. Впрочем, Собакин шел по жизни своей нетвердой походочкой именно к такому вот скромненькому лайф-финале, так что для большинства смерть его даже не показалась чем-то экстраординарным. Тело его похоронили за счет города в братской могиле для невостребованных родственниками бедолаг, а душа, тем не менее, воспарила и впоследствие нашла упокоение в райских кущах, как и полагается юродивым и блаженным. Собакин держался скромнягой, в разговоры не встревал, только лыбился из угла, норовил стрельнуть чинарик. Оставаясь, разумеется, и после смерти слабоумным, Собакин не понимал всей серьезности происходящего, и Пете, с одной стороны, было неловко за него, с другой - он завидовал дурачку, такой у того был незамутненный взор. Собакин полагал, очевидно, что его, пьяненького, подобрала хмелеуборочная или скорая помощь, и отвезла в больничку или в собес, где его пожурят и отпустят восвояси, как и прежде с ним неоднократно случалось.

Коротая время, Петя рассказал Пицункеру историю своей кончины. Арик, конечно, позавидовал, мало того - выразил восхищение, настолько, действительно, посчастливилось человеку безболезненно, в отличие от… - но не будем о грустном.

- "Пиковая или славянка?" - краем уха услышал и заинтересовался Сабонисом сидевший рядом браток из пендерецких, молодой бычок по кличке Ибунчик (такое было у него погоняло), несмотря на то, что свои гениталии, как, впрочем, и сердце и легкие, все это время держал подмышкой, а туда же! "Пиковая или славянка?

- Не бзди, бриллиантовый, деловой ради биксы мазу не запарит!

Такой, короче, реальный дружбан. Петя на всякий случай от него отодвинулся.

Далее, слева, имелась какая-то дверка, по видимому, в парильное отделение. Когда она открывалась, оттуда вырывались клубы пара и резко пахло жженою серой. Петя подумал было, что там как раз и начинается преисподня (хотя до того полагал, что преисподня - тип нижнего белья), если бы время от времени оттуда не выходили довольные мужики, с веничками и пивными бутылками, очевидно, именно так представляя себе рай и безбрежное счастье. Там, за дверью, по видимому, происходила помывка личного состава перед представлением на страшный суд. Банные ассоциации усиливало и отсутствие женщин, видимо они находились где-то в другом месте, и спрос с них, соответственно, был иной.

Очередная заминка заключалась в следующем: решался вопрос одного гаишника из 61-ого брайтонского участка. Покойный мент при жизни злоупотреблял штрафами за парковку и кончил жизнь под колесами собственного эвакуатора, то есть, в аллегорическом смысле, пал жертвой собственной зловредной кармы. И всем было понятно, что ему Туда, Вниз, а он все приводил, приводил, приводил разнообразные докучливые аргументы в свою защиту.

За спиной у Пети расположилась незнакомая русская компания:

- Как дела, сердешный? - Прекрасно, легочный! - это, наверное, повстречались два доктора, старые друзья, которым в последнее время, при жизни, не только увидеться, но даже как следует созвониться было некогда. - Здорово! - Здоровей видали! - Ты же был слепой! - А теперь я зрячий! - Искренне рад! - А я-то как рад!

Некто, называвший себя Сарафановым, формулировал витиевато: - Взять, к примеру, меня. Я прожил семь жизней под видом различных существ и пал жертвой куража.. Не все в этих жизнях было прекрасно и удивительно. Три из них закончились противоестественным образом. В одной меня сорвали с дерева (я еще не созрел) и заживо сьели враги. Во второй я был ветерком, и некоторое время работал на мельнице, пока не был уволен по причине трудового конфликта (выдвигал, кстати, вполне разумные требования). В третьей - те, кто пытался убедить меня, что они мои друзья и подкармливали, по концовке потушили меня в сметане. И вот я снова здесь. Поэтому могу с уверенностью заявить, что земное бытие как таковое, представляет собой не то, что кажется, а наоборот, и по зрелому размышлению…

| 1 | 2 | 3 | 4 |

    © Федор А. Чернин